Они уже проехали перевал - скоро должен показаться Серропом - самая высокая точка на этом склоне Кордильер, откуда в ясную погоду можно было увидеть Тихий океан.
По улочке, вымощенной галькой и булыжником, - незаметно влилась в нее проселочная дорога и здесь на перекрестках, возле домишек и оград, висели уличные фонари, - Малена и Дуэнде въехали в Серропом. Уже было что-то около семи вечера, может быть, чуть позднее. Странно… более или менее… ведь есть часы. В семь часов и тридцать восемь минут… совершенно точно! - таратайка остановилась у дверей пансиона, где Малену Табай встречали словно важную персону. Представители местной власти приветствовали новую директрису; обитатели селения тепло улыбались, дети преподнесли цветы. Отряхивая платье, она слезла с таратайки. Ее лицо скрывала маска пыли.
Кайэтано Дуэнде спрыгнул, взял лошадей под уздцы, поправил дышло у гнедого коренника. Как только стих шум, он внес чемоданы и простился с сеньоритой Табай; это было скорее напутствие, чем прощание.
- Не забывайте о Кайэтано Дуэнде, кучере, который доставил вас сюда и по дороге придумывал для вас всякие побасенки, чтобы скоротать время. Я знаю, вам будут нашептывать, что я самый настоящий дуэнде - домовой, но кто знает, правда это или нет. О таких делах никто ничего не может знать… Как- нибудь на днях свожу вас к паровым баням СанхаГранде и в Серро-Паломас, где эхо ветра блуждает в пещерах и воркует, как голубка. К вашим услугам, сеньорита, к вашим услугам…
Вышел возница, и появился посыльный, который передал ей телеграмму.
Не канцелярским клеем, а тягучим, резиновым - так показалось ей - была склеена телеграмма; еле-еле ее распечатала. "Моя любовь, - подумала она, - моя нежная любовь…" Прочла:
"Нечаянно вы оставили мне кое-что. Спасибо. Мондрагон".
Чему же она радовалась? Телеграмма предназначалась не ей. Не знала она ни одного Мондрагона и не понимала, о чем шла речь. Однако на бланке указано ее имя - Малена Табай, и вот ее новый адрес - Национальная школа, Серропом. Она хотела было возвратить телеграмму посыльному. И вдруг ей вспомнился тот сеньор из поезда. Быть может, это его так звали. В сумочке должна сохраниться его визитная карточка. Так и есть: Хуан Пабло Мондрагон.
"Телеграмма-молния… Из Пуэрто-Сан-Хосе… Нечаянно вы оставили мне кое-что. Спасибо. Мондрагон…"
Алые камелии - они были приколоты к платью!..
- У вас словно сердце пламенеет, - еще сказал ей он…
Чанта Вега поджидала приезжую под фонарем, освещавшим вход из сеней в коридор. Правой рукой она оперлась о бедро, а левой придерживала малыша, который ревел благим матом и бил ножонками.
- Цыц, ты, сопляк косолапый, дай сказать! Т-сс, несчастный! Тише, крикун!.. - успокаивала она малыша и тут же с любезностью, которая так свойственна беднякам, добавила: - Сюда, сеньорита, проходите сюда, я покажу вам вашу комнату.
Взяв чемоданы, Малена Табай прошла за ней в просторную комнату, которая казалась еще больше от тусклого света. Приземистая, узкая кровать, тумбочка, угловой столик под зеркалом, умывальник - точнее, тазик и кувшин с водой на треножнике, - вешалка, широкая циновка.
Малена как бы нечаянно приподняла покрывало - огромные желтые цветы на голубом фоне, - желая разглядеть простыни и матрас.
- Все новенькое… - заметила Чанта, прикрывая дверь перед малышом, который, встав на четвереньки, пытался влезть в комнату; оказавшись за дверью, он разразился громким плачем. - Все новехонькое, и простыни, и матрас, и наволочки, - но если вы захотите, все можно сменить. Если аппетит разыгрался, могу вас угостить - у меня есть суп и бульон, чилакили и бананчики в меду.
Оставшись одна, Малена рухнула на постель. Закрыла лицо руками и долго так лежала. На что жаловаться, если сама избрала этот путь? Она? Нет. Жизнь. У родителей нет денег, семья большая. Надо было избрать такую специальность, которую можно было бы получить поскорее и поскорее начать зарабатывать себе на жизнь. Учительница. Призвание?.. Уже давно эта проблема обсуждалась на теоретических конференциях; об этом говорили и в церковных кругах, когда речь заходила о "призвании священнослужителя, проявляемом недостаточно"; это вечная тема передовиц в учительском журнале "Ревиста дель магистерио" и главный пункт повестки дня конгрессов, посвященных вопросам воспитания. А на практике призвание трудно отделить от необходимости. В призвании есть склонность, в необходимости - категоричность. Тот, кто материально обеспечен, может выбирать; ему позволена роскошь следовать своему призванию. А тому, у кого нет ни денег, ни имущества, - если он хочет удержаться на поверхности, - надо соглашаться на все, покорно склонять голову под ярмо, которым его наградила судьба.
Она убрала ладони с лица и уставилась куда-то в пол, не видя, однако, ничего перед собой. Так мало света, такой тьмой окутано ее сердце…
Она тряхнула головой, встала и, подойдя к умывальному тазику, налила в него воды, - треножник в самом деле оказался новеньким. Вымыла руки, взглянула в зеркало и сама себе показалась каким-то привидением. Прежде чем выйти в столовую, она подняла с постели измятую шляпку из итальянской соломки - чуть было не села на нее. Повесила шляпку на вешалку, найдя крючок на ощупь, безвольной рукой, словно во сне.
- Присаживайтесь на эту трехлапую скамеечку, она надежнее всего да, кроме того, приносит счастье. Должна вам сообщить, что именно на ней сидел майор Тирсо Лобос, когда получил известие о своем повышении. Присаживайтесь и кушайте! У вас плохое настроение?.. Я поставила в воду цветы - те, что подарили вам дети.
- Нет, нет, что вы, дело не в настроении. Видите ли, мне не хватает чего-то привычного, домашнего…
- Вы правы. Вы такая изящная, хрупкая, а вас привезли сюда обучать грубиянов. Вот и не держатся тут учительницы. Последняя, как только вошла сюда, так сразу нахмурилась, и такая же хмурая и уехала. "Я, говорит, не для этого училась…" И вы так же скажете - и будете правы.
- Я думаю, наоборот, что… (эх, все-таки никак не обойдешься без этого слова!) мое призвание заставит меня остаться…
- Родители-то у вас еще живы?
- Живы…
- И как только они позволили вам, такой молоденькой, уехать в этакую глушь? Сюда надо бы старую учительшу, да вот никто не соглашается, а если какая и приедет, так сразу же превращается здесь в василиска. А вы еще совсем молоденькая, по всему видно… Ну, сколько вам можно дать?.. Лет девятнадцать?..
- Уже было…
- А не выглядите.
- Уже выглядела…
- Нет, нет, я сказала "девятнадцать", потому что не хотела говорить: "двадцать". А братья у вас есть?
- Семеро, и все моложе меня. А ваш малыш? - Малена поспешила переменить тему, предпочитая не пускаться в дальнейшие откровения. - Как его зовут?
- Ну, скажи, как тебя зовут… Бедняжка, он еще маленький, еще не говорит! Зовут его Понсио - нет, не в память Понтия Пилата, боже упаси, а в честь Понсио Суаснавара, по имени того, от кого он рожден. Хотя в вольном реестре его отцом указан Паулино Пансос… Ничего не поделаешь, по правде сказать, сынок-то от двоих…
- Под каким же именем он записан в цивильном реестре?
- Ах, в вольном-то? Да под фамилией Пансос.
Малыш подползал бочком, подтягивая ножку. Чанта подняла сынишку за ручонки и стала вытирать его.
- Поросеночек, когда ты научишься проситься! Так нельзя делать! Вот сейчас вымою тебя и уложу спать! Бедный сынок, кто-то поможет тебе в жизни?.. - Обратившись к учительнице, она сказала: - Может, налить вам супчику да соку, пока я принесу чилакили?..
Малена осталась одна. Глядя на лампочку, засиженную мошками, которые тоже еще не научились проситься, пальцами правой руки она рассеянно барабанила по столу, а в ушах на мотив "Donna e mobile…" звучали слова:
Дон автомобиль по ветру перышком…
Сегодня же ночью, после ужина, она напишет ему, этому "дону автомобилю, по ветру перышком…" и расскажет о своих переживаниях в первый день разлуки, о потерянных камелиях, о том, как она была разочарована телеграммой, как опустились у нее руки, когда прочла, что телеграмму послал некий Мондрагон, которого она встретила в поезде и уже не помнит.
Хуан Пабло Мондрагон… Нет, не помнит… Хотя… что-то смутно припоминается… острое лицо, восточный разрез глаз, очень тонкие губы…
Чанта принесла чилакили, плававшие в томатном соусе, как бумажные кораблики. Это были маисовые тортильи со свежим сыром, свернутые трубочкой, облитые яйцом и поджаренные. А за чилакилями последовали жареные бананчики, только что снятые с огня, они еще блестели от свиного сала и так и просились в чашку с медом, которую хозяйка поставила на стол.
- Пожалуйте кушать!.. - пригласила ее хозяйка и после минутной паузы продолжала: - Я выскажу вам свое личное мнение. Это так же верно, как меня зовут Чанта Вега Солис, - вероятно, потому-то меня и прозвали Солисситатада - если вы, сеньорита, сейчас решите здесь остаться, то уже никогда не захотите уехать… - Пухлые губы приоткрылись, и сверкнули великолепные белые зубы. - Я знаю это по собственному опыту. Если человек, приехавший сюда, не решит немедленно уехать и остается в этих горах на день-другой, то когда начнет подсчитывать, оказывается, что уже прошли и год, и два, и три… Не знаю, курите ли вы… А я разожгу свой окурочек… Пойдемте-ка со мной на кухню… В наших горах человек живет и еще долго будет жить, забыв о времени… - продолжала Чанта Вега и, войдя в кухню, прижала кончик своей полуразжеванной сигареты к тлевшему угольку. - И этот Кайэтано Дуэнде, который вас привез сюда, не зря зовется Дуэнде. Хоть и неотесан он, как вы могли заметить, а лучше кого угодно объяснит то, о чем я сейчас вам толковала: здесь человек - существо вне времени… Он объясняет, что это значит - находиться в бесконечности… А меня - представляете себе, хотя я и в летах - меня пугают эти слова, когда слышу их, охватывает какой-то детский страх. Я так хотела бы уехать отсюда, перебраться в такие места, где время течет по-человечески. Я человек, я истосковалась по времени… Меня приводит в отчаяние сеньор Кайэтано!.. Прямо с ума сводит!.. У него глаза, как у повешенного!.. И в голове какой-то ветер! Нет, сеньорита, не оставайтесь здесь, уезжайте завтра же, как уехали другие, - они бежали отсюда, еще не зная, что их здесь ожидает, они просто не видели никакого смысла оставаться здесь!.. А что их ожидало?.. Жить среди этих безмятежных горных вершин да безумно таращить глаза на солнце. Словно здесь люди - не люди, а деревья!
- Успокойтесь… Мы поговорим завтра… Я сказала, что остаюсь, я должна остаться верной своему долгу…
- Беда, да и только! Вас ведь привез сюда Кайэтано Дуэнде, вот и началось колдовство. Он и меня привез сюда… Столько лет прошло с тех пор, и все годы - в этих горах… Даже китаец, каким бы он ни был, не сможет уйти отсюда! Тут у нас есть такой старик, побеседуйте-ка с ним - убедитесь, что я не вру.
- Простите… И обо всем этом вы говорили другим учителям?
- Не было нужды. До них сразу доходило, что попали они сюда только затем, чтобы быть заживо погребенными меж этих гор без прошлого, без настоящего и без будущего… И все они уезжали… нет, удирали без оглядки. А вот вы говорите, что остаетесь здесь. Потому я и решила высказать вам все, пусть даже это будет вам неприятно. Я хочу, чтобы вы все знали, а если завтра начнете раскаиваться, вспомните, что вам сказала Чанта Вега.
VIII
- С тех пор прошло одиннадцать лет… - Она нервно постучала карандашом по письменному столу. Этот стук как бы перекликался с торжественно размеренным тиканьем часов в директорской, кончик карандаша отсчитывал только доли секунды. - Одиннадцать лет… - повторила она.
- И вы не раскаиваетесь?
Она вздохнула, не зная, что ответить, потом встала, выпрямилась во весь рост - была она высокая и стройная - и протянула руку начальнику зоны горных дорог, с которым случайно познакомилась в поезде, когда ехала сюда… - одиннадцать лет назад.
- Простите, если я задержал вас, - сказал он, взяв пробковый шлем, брошенный на стул. - Но я так рад… Такая приятная неожиданность.
Направляясь к двери, он продолжал:
- Такая приятная неожиданность!.. Такая приятная!.. Надеюсь, вы как-нибудь окажете мне честь и посетите наш лагерь. Это недалеко от Серропома. Хотя там мало интересного, зато мы увидим вас. Ну, я ухожу, уйду прежде, чем вы спросите о своих камелиях!
- За одиннадцать лет они, должно быть, высохли… - Малена заставила себя улыбнуться, и на ее невозмутимом смуглом лице не отразилось ни малейшего признака отчаяния, которое охватило ее при воспоминании о камелиях. - Но я не буду вас ни о чем спрашивать… - заметила она виноватым тоном и, как бы извиняясь за то, что прервала визит, предложила: - Если у вас еще есть время, я покажу мою школу.
- Прекрасное здание…
- Вам нравится? Оно выстроено по моей инициативе, в какой-то степени здесь претворены мои идеи, поэтому я и сказала "моя школа". Когда я приехала в Серропом, школы не было; заниматься пришлось в одной комнате. Местные жители и власти помогли мне. Потом я вошла в альянс с местным приходским священником, из церкви Голгофы - здесь одна церковь, и та носит название Голгофы, - символично, не правда ли? В этих горах все шиворот-навыворот. Мы проводили благотворительные базары, а доходы от них распределяли так: половину он брал для ремонта церкви, половина шла на строительство школы.
- Это заняло много времени?..
- Не знаю. Время здесь не ощущается, оно не существует. И человек о том, что стареет, узнает от других…
- Что вы, что вы! Я вовсе не хотел сказать, что вы постарели, но такое здание… К тому же на средства, полученные от благотворительности…
- В вашей галантности я достаточно убедилась в тот день, когда познакомилась с вами в поезде. Позвольте пояснить мою мысль насчет времени; вам, как человеку новому, интересно будет узнать, что здесь времени не существует… Это кажется необъяснимым. В день моего приезда об этом меня предупредила женщина, в доме которой я поселилась. Ее звали, хотя, впрочем, и сейчас зовут (она до сих пор жива) Чанта Вега. По ее мнению, возница, доставивший меня от железной дороги до селения, Кайэтано Дуэнде, лучше, чем кто-либо, знает о бесконечности времени, о времени, которое не существует и в которое каждый погружается, как в сон.
Малена замолкла, словно пораженная собственными словами. Воцарилось молчание - глубокое, как и молчание гор. Глядя ей в глаза, то ли желая поверить ее словам, то ли соглашаясь с ними, собеседник пытался найти ключ к расшифровке сказанного.
- Да, кажется, время не утекло…
- Не кажется! - с горячностью поправила она. - Оно действительно не утекло…
- Согласен… не утекло… Когда встречаешь человека не таким, каким знал его раньше, то обычно говоришь - "целая вечность прошла". А вас я вижу такой, какой увидел впервые, одиннадцать лет назад в поезде, в желтой широкополой шляпке, в костюме песочного цвета, и на груди…
- Сердце пламенеет…
- Как хорошо, что вы запомнили! Это я сказал о камелиях - они были такого алого цвета…
- Так вот почему вы обратили на меня внимание?
- Запомнилось… Обидно было, что поезд остановился на сто семьдесят седьмой миле…
- Будто реку остановили, чтобы вышла из нее сирена…
- Как? Неужели вы помните… Неужели мои слова так запечатлелись?
- У меня тоже неплохая память… Однако вернемся к тому, о чем мы говорили, - о неподвижности времени в этих горах. Позвольте объяснить вам, как это можно - не существовать существуя. Личный опыт. Вначале испытываешь какую-то тревогу, чувствуешь приближение чего-то страшного, чего-то похожего на агонию. Вот Кайэтано Дуэнде убежден, что в человеке исчезает некая суть, которая ежедневно живет и ежедневно умирает в нем, и ее заменяет другая, которая уже не живет и не умирает, а представляет собой… как бы это сказать…
- Нечто похожее на то, чего достигают в Индии йоги…
- То другое дело. Они индивидуальные практики. Здесь также есть люди, похожие на йогов. Например, они едят солнечно-апельсинные грибы, от которых кровь останавливается в жилах и человек оказывается на грани жизни и смерти. Тот, кто ест такие грибы, по верованию индейцев, выдерживает героическое испытание - большинство людей от этих грибов умирает или сходит с ума. Есть и такие индейцы, что употребляют в пищу черный кактус - "пуп земли", его привозят издалека; он якобы помогает не срываться в пропасти, когда идет сев или уборка на полях, расположенных на горных склонах. Но это все отдельные случаи. А то, о чем я говорю, это - общее ощущение отрыва от жизни из-за отсутствия механизма, который заставлял бы людей жить дыханием нашей эпохи. И, как вы заметили, в школе я пытаюсь в максимальной степени напоминать механизмами о времени. Повсюду - в классах и в директорской, в опытной аудитории, во дворе, в гардеробе - всюду вы видите часы. По-моему, прежде всего здесь надо механизировать время людей, это самое первое и… последнее, что я вам скажу… Уже около часа, а мне еще надо успеть перекусить, в два возвращаются ученицы…
- Прежде чем я уеду, один вопрос: вы помните мое имя?
- Мондрагон… Я запомнила подпись в вашей телеграмме.
- Это моя фамилия, а мое имя…
- Не припоминаю…
- Хуан Пабло, как Марат…
- Якобинец!
- Это лучше, чем жирондист!
- Кто вам сказал?.. - отрезала она. - Я якобинка в большей степени, чем вы!
Но Хуан Пабло Мондрагон уже запустил мотор джипа и не слышал ее последних слов.