- Это весьма сложный, да, чрезвычайно сложный вопрос… - проговорил священник, чтобы все-таки не остаться в стороне от дискуссии.
- Кстати, хотелось бы знать, если святой отец…
- Падре Сантос, а не святой отец! - возмутился священник.
- Хотелось бы знать, падресито Сантос: что имеет в виду ваша милость - проблему ли времени, которую мы обсуждаем, либо великий синоптик занят своими метеорологическими наблюдениями? - иронически спросил учитель Гирнальда.
- Мы так никогда не выпутаемся из спора, - взмолилась Малена. - Как будто все пришли к выводу, что, если эти люди поймут значение времени, то время вернет им богатства. Отсталость нашего населения вызвана также и тем, что у большинства жителей время вычеркнуто из календаря. Однако никто не побеспокоился включить это большинство в наш современный календарь; вот почему эти несчастные остались без календаря, как бы вне времени.
- Это еще не самое худшее, - поддержал ее Мондрагон. - Необходимо сознавать, что время - это богатство, и следует его использовать продуктивно.
- Time is money! - воскликнул падре Сантос.
- Или вспомним старинное чудесное мавританское изречение, падре, - и учитель Гирнальда с пафосом продекламировал: - …время - не золотая ли это пыль, иль бивни слона, иль перья страуса… - Известно, что еще на вечерах в студенческие годы он срывал немало аплодисментов за исполнение монологов из древних трагедий. Гирнальда вернулся к предмету спора: - Превосходно, сеньорита Табай и сеньор Мондрагон, вот и получится, что будет механизированное время, а люди - меха… ха-ха… нические…
- Ну это уж словоблудие!.. - Священник расхохотался.
- Не прерывайте меня, падре. У нас люди уже механизированы. И что ж, благодаря этому они стали счастливее?
- Наш удел - плачевная юдоль, и в сем мире мы - явление преходящее, - провозгласил священник, - а счастливы будем только на небеси. - И речитативом произнес: - На небо я пойду, на небе благословлю…
- О проблеме счастья мы не спорим, учитель, - подчеркнул Мондрагон и, обратившись к Малене, спросил: - А ты как думаешь?
Малена с укором посмотрела на него: никто из присутствующих не знал, что они перешли на "ты".
- И, кроме того, - заключил Мондрагон, - чаще всего слышишь, что счастье в пассивности, в терпении, в покорности - так говорят, чтобы беднякам легче было смириться с нищетой. Какой-нибудь прохвост, заглянув в нашу провинцию, ораторствует: "Они бедны, но они счастливы!" И вы, учитель, не хотите, чтобы мы лишали их именно такого счастья?
- Мы здесь обсуждаем… - Малена опередила учителя Пьедрафьеля, который, собираясь ответить, поправил галстук и, втянув руки в рукава, пощупал кончиками пальцев манжеты. - Мы здесь, если позволите мне резюмировать, обсуждаем, следует ли поднимать уровень жизни и культуры жителей нашей провинции соответственно нашему времени. Простите, но мне это напоминает дискуссию у постели тяжелобольного, который уже при смерти, - дискуссию по поводу того, следует ли оставить его агонизировать, ибо, на наш взгляд, в агонии он счастлив, или нужно дать больному лекарство, чтобы он вылечился, чтобы он жил. Целесообразно ли механизировать время или нецелесообразно?
- Это, разумеется, не ставится под сомнение, - согласился Пьедрафьель. - Бремя мертвого времени, которое мы вынуждены тащить на себе, сводит на нет все наши стремления к прогрессу, однако, не жонглируя термином "счастье", мы спрашиваем себя: во имя чего все это делается? Во имя добра или зла для людей?
- Во имя добра. А по-твоему, нет?.. - обратилась Малена к Мондрагону и тут же спохватилась, что нечаянно сама обратилась к нему на "ты". Такая фамильярность вряд ли понравится учителю Гирнальде.
- Во имя добра? - переспросил учитель и, резко повернувшись к ней, бросил: - А разве кто-нибудь знает, что такое добро?
- Я… - возразил падре Сантос, - я знаю, что такое добро и что такое зло… Моя теология… моя теология…
- Этого никто у вас не оспаривает! - перебил его Пьедрафьель и, поправив галстук, втянул руки в рукава пиджака, опять пытаясь кончиками пальцев прихватить накрахмаленные манжеты сорочки. - Никто не оспаривает вашу теологию. Но если бы здесь спорили: падре - без сутаны, сеньор - без своей формы, а мы с сеньоритой Табай - без учительской тоги…
- Нагие? - воскликнул падре Сантос и торопливо перекрестился.
Малена и Мондрагон засмеялись.
- Святой отец…
- Падре Сантос, ради бога! Падре Сан…тос!
- Не обращайте внимания, - вмешалась Малена, - он вас поддразнивает, а кроме того, он уроженец Никарагуа, говорит с акцентом, и вы его просто неверно поняли.
- Позвольте сказать. Я имел в виду, что нам следует дискутировать без тех ограничений, которые накладывают на нас сутана, форма или тога… чтобы мы обсуждали все с позиций естественного отбора.
- Осторожнее с Дарвином! - снова воскликнул священник.
- Ну, пламя начинает разгораться!.. - подал реплику Мондрагон. - Пусть падресито прежде ублаготворит наши малые пороки. У меня кончились сигареты.
- С большим удовольствием, Мондрагон, с большим удовольствием, - падре повернулся к нему и протянул мексиканский кожаный портсигар, на одной стороне которого было вытиснено изображение покровительницы Мексики - Гуадалупской богоматери, на другой - мексиканский герб. - Ублаготворяю ваши малые пороки. Ради господа нашего пусть человеколюбивый предает себя в руки тех, кто клевещет, чернит и бесчестит его… - Священник искоса взглянул на учителя Гирнальду. - А для вас у меня припасена бутылочка сладкого винца, - не знаю, ублаготворит ли, - и ягоды хокоте и плоды мараньона - в жареном виде, соленом и… иностранном… Получены они в коробках, на которых написано "made in…", а где именно - это вы знаете…
Малена прервала его:
- Не знаю, что предложить сеньорам. Кофе - он уже готов - или вина?.. - Она обратилась к Сантосу: - Как вы, падре?
- Вина! Вина! - потребовал учитель Гирнальда; он встал, держа на весу цепочку с ключами, на которой висели также штопор и консервный нож.
- В таком случае пойду за рюмками! - Малена поднялась.
- А у меня кое-что есть в джипе… - вспомнил Мондрагон и направился к выходу.
- Падре, - учитель Гирнальда поспешил воспользоваться уходом остальных, - похоже, что дела-то из рук вон плохи.
- Так говорят, говорят, говорят, учитель, но никто ничего толком не знает.
- Толкуют о каком-то заговоре… У вас, очевидно, есть какие-то сведения…
- Вот так здорово! - послышался с порога голос Мондрагона. - Что за чудеса: похоже, наш учитель исповедуется…
- Я говорил с падре относительно всяких слухов, - отпарировал Пьедрафьель, - говорят, раскрыт заговор, которым, как оказалось, охвачена вся республика. Поскольку вы живете вдали от города, то, очевидно, не в курсе дела, однако падресито должен кое-что знать… Но он не говорит, не хочет…
Мондрагон положил на стол завязанную в узел салфетку. Священник бросил на нее взгляд шаловливого ребенка, потер руки и даже облизнулся.
- Жаркое… как аппетитно!
На банановых листьях - зеленых, глянцевитых - лежали свиные шкварки, вызвавшие восхищение священника.
Вошла Малена, передала Мондрагону поднос с рюмками и села за стол.
- А вы? - спросила Малена учителя.
- Я обожаю шкварки, я ведь тоже принадлежу к числу тех… - он кивнул на падре, - кто при виде свиньи непременно подумает о шкварках и пустит слюнки, но вот беда - у меня больная печень.
Подогнув рукава и жадно вдыхая запах жареного сала, священник храбро сражался со шкварками.
- Какая прелесть, Хуан Пабло! Где это вы раздобыли?
- Подстрелил около лагеря, - ответил Мондрагон, ласково взглянув на Малену. - А я, признаться, не думал, что они тебе понравятся, Мален…
- А я, признаться, и не знал, - подхватил Пьедрафьель, - что вы такие старые друзья. Что за жизнь - встретиться здесь, в этой глуши! Как очевидец, могу засвидетельствовать, что сеньорита Табай очень переменилась.
- Переменилась? - не выдержала Малена, задетая его словами. - Вам показалось…
- Еще как переменилась! Стала более уверенной в себе, более любезной, более общительной…
- И еще спорщицей! - улыбаясь, ввернул словечко Мондрагон.
- Она собирается создать даже вечернюю школу для взрослых, - напомнил учитель Гирнальда.
- Дружба стареет, как хорошее вино, с годами она становится крепче и крепче, - изрек падре Сантос, тщетно пытаясь вытащить из кармана сутаны платок, чтобы обтереть замасленные руки и рот.
- Ах, простите, я забыла салфетки!.. - извинилась Малена.
- Я знаю, где они. - Мондрагон, опередив ее, пошел за салфетками.
- Сеньорита Табай, я не хотел говорить это в его присутствии, - разоткровенничался учитель, - однако, с тех пор как сюда прибыл друг вашего детства, вы расцвели, у вас праздничное лицо…
- Что ж, это естественно, - произнес падре, - они знали друг друга много лет и, снова встретившись, почувствовали себя счастливыми… На лице написано - не скроешь…
- Вот ваш портсигар, падре, - сказал Мондрагон с порога, - если я не верну сейчас, чего доброго забуду…
- О, этого мне не хотелось бы! Я храню портсигар как память о моем посещении девы Тепейяка. Кстати, вам, поклоннику индейского искусства, может, небезынтересно узнать, что этот портсигар - образец творчества ремесленников Мексики.
- И у нас такие ремесла есть, - возразил учитель Гирнальда.
- Да, но они обречены на исчезновение, - заметила Малена, - никто их не поддерживает, они попадают под чужеземное влияние и потому обречены на гибель. Чего же еще ждать?
- Вам следовало бы быть министром…
- Я им и буду…
Внезапно ее мозг молнией прорезало воспоминание…
Нервным движением она подняла руку и запустила пальцы в темные волосы. Серропом… таратайка… Кайэтано Дуэнде… его таинственные слова… "Видишь, вон те скважины-звезды в небе, твои пальцы - ключи к ним".
За разговором время пролетело незаметно, и, когда гости направились к джипу, луна стояла уже высоко в небе.
- Королева! Королева-звезда! - громко проскандировал учитель Гирнальда в тишине улицы и тут же сменил монархическую речь на республиканскую: - Первая дама неба!..
Объявив луну не более не менее как супругой неведомого президента, учитель поспешно ринулся в атаку против клерикалов:
- Отец святой, а все-таки и у вас бездна пороков!..
Священник, обмотав серый шерстяной шарф вокруг шеи и закрыв уши, уже ничего не слышал, но, заметив, что Малена и Мондрагон разразились хохотом, тоже рассмеялся.
Они с трудом втиснулись в джип. Падре завезли на его Голгофу, Пьедрафьеля оставили возле мужской школы.
Мондрагон направился в лагерь; по дороге он часто останавливался, проверял, не следит ли кто-нибудь за ним. Но его сопровождала только луна, то и дело выглядывавшая из-за облаков.
Удостоверившись, что джип отъехал, учитель решил пройтись по кварталу, где находилась женская школа. Тяжелое, долгополое пальто темно-кофейного цвета, тяжелая голова с пышной шевелюрой, на которой покоилась тяжелейшая широкополая касторовая шляпа, усищи, казавшиеся тяжелыми оттого, что напоминали цветом бетон, тяжелые ресницы, все у него было тяжелым, грузным - даже массивные часы, тикавшие на массивном животе, - однако он становился на удивление легкомысленным, как только дело касалось юбок.
Мондрагон остановил свой джип с математической точностью именно в том месте, где несколько дней назад судьба в образе какого-то животного задержала джип дорожника. Внимательно оглядевшись - лучше еще раз проверить, не следит ли кто, - он исчез в кустарнике. Вход в подземелье он отыскал сразу. Освещенный луной, вход был похож на паперть готической церкви, прикрытой листвой. Вампиры и мелкие летучие мыши, расправив крылья и повиснув вниз головой, спали, не то нежились в лунном свете. Луч электрического фонарика - странное, незнакомое сияние - заставил их забеспокоиться; некоторые встрепенулись, но не тронулись с места, другие вслепую ринулись в залитое луной пространство. Мондрагон сделал несколько шагов и, прижимаясь к стенке, спустился в пещеру. Это была зала потерянного эха, от нее ответвлялись какие-то переходы, галереи.
Довольный возвратился он в лагерь. Там спало все, даже осиротелые машины. При лунном освещении каток выпячивал свой тяжелый цилиндрический вал, словно застывший каскад водопада; каток будто ждал, когда камнедробилка начнет разбивать на кусочки луну, которая убегала и убегала по канавкам и вместе с водой сливалась в водоемы, а в водоемах струйки ткали огромную паутину концентрических кругов - сталкивались они друг с другом и расходились, сливались друг с другом и опять разбегались и, наконец, уплывали неведомыми путями. Каков-то будет его путь?.. И каков путь Малены?..
- Ты неосторожен… - выговаривала Малена Мондрагону несколько дней спустя; ее лицо выражало крайнее недовольство. - Уже поздно… и джип могут заметить у ворот школы…
- Я пришел пешком. Не мог выдержать целую неделю, не повидав тебя! Я жду не дождусь воскресенья - нет сил! Вот оставил джип и пришел в штатском.
- Но ведь сегодня понедельник, чудак ты этакий. Всего один день…
- Целая вечность!.. Теперь я понимаю, что называется веками, промелькнувшими, как одна минута, и что такое минуты, которые тянутся, как столетия… Ты колдунья, Мален!..
- Хуан Пабло!
- Твои руки и сладость твоего молчания - больше мне ничего не надо!
- Мне больно… - Она пыталась высвободить руки, но Мондрагон привлек ее в свои объятия.
- Нельзя… - еле вымолвила она.
- Вся любовь - это вечное "нельзя"…
- А наша - тем более.
- Почему твой голос звучит так странно! Будто говорит кто-то другой… Мален!.. Мален!..
Мондрагон поцеловал ее - страстным, долгим поцелуем.
- Задушишь!
Их голоса прерывались; руки перелетали, переплетались, ласкали, трепетали, как языки пламени под ветром.
Как ненасытны руки любящих!
- Хуан Пабло, это невозможно…
- Любовь - это искусство невозможного, а поскольку ты забыла себя, целиком отдавшись чувству…
- Я не забываю себя, - прошептала Малена; она приложила указательный палец к губам, требуя, чтобы он замолчал, но уже не уклонялась от поцелуев. - Что со мной? Я околдована…
- Без любви нет волшебства…
- Любовь… - произнесла она со слезами на глазах, - не знаю… - и после краткой паузы, покачав головой, добавила: - Подлинная любовь - это мечта… для меня недосягаемая…
- И это говоришь ты, Мален! Настоящая любовь вдохновляет нас на борьбу, призывает мечту сделать явью.
Мален с трудом прервала жгучий поцелуй.
- У меня нет никакой мечты! - сказала она смущенно и даже грустно, будто на исповеди, и, помолчав, прошептала: - Мне остались лишь крохи любви!..
- Мален!
- Я не утешаю себя!.. И никогда не найду утешения!..
Молча поднялась и, вздохнув, ушла в библиотеку. Там за толстыми томами в красных переплетах, на корешках которых можно было прочесть "Зоотехника и ветеринария", у нее хранилась шкатулка. Она вынула какую-то тетрадь. Передала ее Хуану Пабло.
Не проронив ни слова, она вернулась в библиотеку и прислонилась спиной к книгам. Как она была сейчас хороша - стройная, точеные плечи, высокая и упругая грудь, узкие бедра, красивые руки, изящная головка. Как хороша - и как печальна!
Мондрагон сначала бегло перелистал тетрадь, задержавшись лишь на нескольких записях, - это был ее дневник. Затем начал читать с большим интересом:
"Суббота, 3 декабря 192… Получила письмо от Луиса Фернандо. Ему остался только государственный экзамен - и он медик. Я счастлива! Это триумф моей любви, теперь день нашего бракосочетания уже недалек.
Пятница, 15 февраля 192… Пошла к китайцу подобрать ткань. Но так ничего и не выбрала. Закрылась у себя и плакала. Луис Фернандо прислал прощальное письмо, в котором лаконично сообщает, что невеста студента не может быть супругой врача; он собирается открыть собственную клинику и поэтому должен жениться на богатой.
Понедельник, 4 июля 192… Офицер из местного гарнизона пытался сделать меня своей любовницей. Он напился пьяным и все мне выпалил, буквально все. В ответ я сказала ему то, что о нем думаю. Это произошло на балу по случаю годовщины независимости Соединенных Штатов. Он выхватил револьвер и пригрозил, что если я сделаю хоть один шаг, он выстрелит мне в спину. Я закричала: "Лучше быть убитой!" Ему пришлось убрать револьвер в кобуру.
Вторник, 17 августа 192… Мне думается, мой час уже наступил. Я была счастлива с X. Э. на его асьенде. Он - скотовод. X. Э. хотел надеть мне на палец кольцо в знак помолвки, но я попросила подождать: пусть кольцо будет обручальным… в церкви, в день нашей свадьбы. Торопливость в таком случае - плохая примета. И правильно сделала. В тот же вечер в ответ на просьбу выплатить поденные он избил одного из батраков. Человека, зверски избитого тем, кто собирался стать моим мужем, доставили со связанными руками в военную комендатуру; его обвинили в конокрадстве. X. Э. вернулся и сказал: "Этого бунтаря расстреляют. В прошлый раз я передал в комендатуру двоих смутьянов - они требовали повышения заработка; так их не расстреляли, а закопали живыми в землю. Сеньор Президент, когда его спросили, что делать с бунтовщиками, которые требуют повышения заработка, ответил: "Хоронить их живыми или мертвыми". Больше X. Э. я не видела… Как только вспомню о нем, мне сразу становится не по себе.
Ноябрь, 9, 193… Приехала в столицу на каникулы и познакомилась с Л. К. Это произошло на балу в военном казино. Я танцевала, пила шампанское, вышла с ним на террасу полюбоваться звездным небом, даже позволила ему поцеловать мои волосы, позволила обратиться ко мне на "ты" - но все очарование этого вечера мгновенно улетучилось: все закончилось тем, что он оказался значительно моложе меня, и…"
Прежде чем Мондрагон успел вымолвить слово, Малена, все еще стоявшая в библиотеке, заявила:
- А сейчас я хочу, чтобы ты ушел. На будущей неделе я приеду к тебе в лагерь, и мы поговорим. Сейчас мне надо остаться одной…
И, пока он удалялся, она долго стояла, застыв неподвижно, как изваяние на носу древнего корабля - высоко подняв голову и опустив руки; стояла и плакала, не вытирая слез, а слезинки скатывались по ее напудренному лицу и засыхали лепестками.