- Нет, нет, меня поторопило другое - ничего не говори учителю Гирнальде; пусть он узнает обо всем не из наших уст. Газета пришла вчера вечером, а утром он прислал спросить, нет ли газет, но я ответил, что еще не получал. Я не солгал, ибо действительно не я получил газету, а служанка.
Малена подняла газету и начала читать вслух:
- "Хуан Пабло Мондрагон, лицо с чрезвычайно опасным прошлым, до момента раскрытия заговора выполнял обязанности начальника зоны дорожных работ в Энтресерросе. Обвиняется в том, что он поставлял для изготовления бомб взрывчатку, которая хранилась на дорожных складах. Кроме того, ему было поручено вести грузовик, который должен был преградить путь автомобилю президента, заставив его снизить скорость. Этот момент собирались использовать для террористического акта против главы государства. Бомбы и адские машины обнаружены у других замешанных…"
- Ну и словечко!.. Замешанных… на чем замешанных? На крови!
- "Мондрагон, - продолжала Малена, - по его утверждению, уроженец Панамы. Там он зарегистрирован как уголовный преступник, контрабандист, занимавшийся перевозкой оружия, спекулянт наркотиками и торговец "живым товаром". Пока задержать его не удалось, хотя для этой цели еще в понедельник была выделена специальная полицейская бригада, направившаяся в лагерь дорожников в Энтресерросе. Бросив свою машину и переодевшись в штатское платье, он исчез. В руки полиции попали документы и переписка, позволяющие установить, что свыше десяти лет назад Мондрагон бежал в Панаму после вооруженного нападения на фирму сеньора Ронкоя Домингеса, торговца птицами, с целью грабежа. Не обнаружив денег, он, выдавая себя за покровителя животных, открыл клетки с птицами…"
- Замешанные… - повторял падре Сантос, - не нравится мне это словечко, ой как не нравится!
- Нас не заденет. Серропом - такое заброшенное селение, что никто о нем и не вспомнит. Думаю, его и на картах-то нет…
- Читай дальше…
- Все, - Малена оторвалась от газеты, - больше о Мондрагоне ничего нет.
- Есть…
- Это мы уже знаем, падре. Они обещают пять тысяч долларов тому, кто доставит его живым или мертвым, - и снова взяв в руки газету, пробежала глазами строки. - Еще говорится, что полиция допросила почти весь наличный персонал дорожного лагеря, усилила наблюдение на дорогах, в портах, на границе и на железнодорожных станциях, чтобы он не смог сбежать…
- Кто знает, может, он в Серропоме? Я уже обыскал свою церковь.
- Вы предполагаете?.. - произнесла Малена и, прищурившись, с удивлением посмотрела на падре Сантоса.
- Я ничего не предполагаю… Но что, если кому-то придет в голову, что он нашел убежище здесь, в школе?..
- Глупости…
- Нет, дочь моя, не такие уж это глупости! И мы должны согласовать свои действия, ибо нас, конечно, вызовут на допрос, не сомневайся… от нас потребуют, чтобы мы показали…
- Нам нечего скрывать, - вздохнула Малена; у нее не хватало сил сдвинуться с места.
- В последний раз, когда мы его видели, - это было в прошлое воскресенье… мы говорили… О чем же мы говорили?..
- Обо всем, о погоде…
- Да, да, о погоде! Я еще тогда говорил о Серро-Вертикаль. Помнишь? О том, что погода изменчива, что небо заволокло тучами… - И после короткой паузы он добавил: - Да… дорожник угощал свиными шкварками, а потом развез нас на своем джипе по домам… сначала меня, затем Пьедрафьеля… Это очень важно. Меня он отвез первым, потом учителя Гирнальду. Значит, я не мог знать - говорили ли они что-либо по поводу заговора. Хотя этого я не допускаю; дорожник - весьма скрытный человек. Единственно, что я могу подтвердить: в моем присутствии он ни о чем другом не говорил - только о погоде…
Малена ни одного слова не проронила, что видела его в понедельник - как раз в понедельник! - одетого в штатский костюм и без джипа. Ее поразило хладнокровие этого человека, который ни в тот день, ни накануне ни одним жестом, ни одним звуком не дал понять, какая опасность ему грозит. Только однажды он чуть было не проговорился, когда она - сама не зная почему заметила, что маленькая школа, затерявшаяся в горах, могла бы послужить надежным убежищем для заговорщиков. Однако и тогда он не выдал себя и сделал вид, что беспокоится только о ней, Малене - не причастна ли она к подпольной деятельности.
И в понедельник он продолжал сохранять хладнокровие, хотя, разумеется, уже предполагал, что к концу дня нагрянет полиция, будет его разыскивать, чтобы арестовать. Желая во что бы то ни стало увидеть Малену и боясь скомпрометировать ее, он пришел пешком, переодевшись в штатское. Эта предосторожность и позволила ему скрыться. Кто знает, как ему удалось исчезнуть, но "во всяком случае, - сказала себе Малена, - моя любовь спасла его…".
- Ты права… - проговорил падре Сантос, думая о чем-то своем, а у Малены упало сердце, ей показалось, что священник прочел ее мысли и эту единственную вертевшуюся в голове краткую фразу: "Моя любовь спасла мою любовь". - Ты права, - повторил священник, - если от нас потребуют сведений, скрывать нам нечего… Да, он был наш друг, как и любой другой…
- Как любой другой - нет!.. Он не любой другой - нет!..
Слезы закипали не на глазах, а где-то в глубине сердца, они подступали к горлу, переполняли, пронизывали все ее существо - и в каждой слезинке бушевала буря, в каждой слезинке - сверлящая боль. Но мало-помалу горе, внезапно обрушившееся на нее, теряло свою остроту, таяло перед необъятностью жизни, и боль сменилась тихой, молчаливой скорбью.
- Не может быть… не может быть… - ломая руки, повторяла без конца Малена. - Падре!.. Падре!.. - Она приникла к груди священника.
- Говори, дочь моя, говори… от меня тебе нечего скрывать… я уже давно заметил твои чувства…
- Ради него, падре, ради него!.. Мне все равно, что со мной будет… Но что, что я могу сделать для него?.. ("Моя любовь спасла мою любовь… Что я могу сейчас сделать для него?..")
- Главное - успокоиться. Прежде всего надобно, дочь моя, взять себя в руки. Успокойся, давай подумаем, что можно сделать, конечно, дело не так просто, если за голову человека назначена такая цена…
- Где-то я читала, что прежде… преследуемые по политическим мотивам находили убежище в церквах, так как церковь неприкосновенна, священна… ("Моя любовь спасла мою любовь… он мог бы укрыться в церкви…")
- Прежде… - У священника дрогнул кадык в ошейнике целлулоидного воротничка. - То было прежде, дочь моя, то было прежде, во времена "варварства", а теперь… теперь уводят и беглеца, и священника, и родных священника, а церковь сносят… Зная это, я и решил сам обыскать церковь, чтобы убедиться, что он не укрылся в церкви и не скомпрометирует меня…
- Какой же вы после этого священник?.. - отшатнулась от него Малена.
- Такой, как все, из крови и плоти, дитя мое…
- В таком случае знайте, что если он будет искать убежища здесь, в шко…
- Не говори… я не должен этого слышать! - Священник в ужасе воздел руки. - Хотя лучше… - он жестом призвал ее к спокойствию, - …что ты это говоришь мне… - И более сдержанным тоном продолжал: - Не давай себе волю - это может вызвать осложнения! Подумай, ведь он где-то скрывается, бедняга… голова, оцененная в пять тысяч долларов… и многое зависит от тебя, не дай бог, если с тобой что-нибудь случится… Подумай, что будет, если он узнает, что тебя арестовали из-за него?.. Он выйдет из своего тайника и сам предаст себя в руки полиции. Подумай об этом…
Малена с благодарностью взглянула на священника и снова подумала: "Моя любовь спасла мою любовь… как я могу потерять его из-за своей неосторожности?.."
- Возможно, - продолжал священник, - что он найдет убежище в одном из посольств…
- Вы правы… - Малена наклонилась, пытаясь справиться с новым приступом рыданий; в холодных руках - мокрый платок, ноги свинцовые, все тело оцепенело.
- Ну, я пойду, скоро четыре, пора идти наставлять паству, - сказал священник. Малена посмотрела на часы ("Моя любовь спасла мою любовь… пусть проходит время, им его не поймать, не поймать…"). - Я еще вернусь сюда, но если без меня появится учитель Гирнальда…
- Не хочу, чтобы он приходил!.. - В голосе Малены послышались было резкие нотки, но она тут же сменила тон. - Идите, падресито, скажите ему, что я в постели, что сегодня мы не собираемся, что у меня жар…
- Да, да, пойду. Таков мой удел. А ты не беспокойся, дитя мое. Я передам, что ты больна… хотя, поразмыслив, лучше было бы найти другой предлог, тем более если он знает о заговоре… знает, что наш дорожник числится среди замешанных… Что за словечко, боже мой, что за словечко!.. Замешанных!.. А не лучше ли сказать ему правду?
Малена подняла голову - трудно, очень трудно поднять будто налитую свинцом голову - и с тоской взглянула на падре; бледный как полотно, белокурые: волосы, вздернутый нос, - он так отличался от местных горцев.
- Вот что я предлагаю - это будет правдоподобнее, - продолжал он. - Собери нескольких учениц и, благо погода хорошая, прогуляйтесь-ка к Серро-Вертикаль.
- Кто… я? - Она чуть не отпрянула, прижав руку к груди.
- Да. И Пьедрафьелю скажем правду: пошла погулять.
- Я бы хотела закрыться у себя, никого не видеть… никого… И к Серро-Вертикаль лучше пошла бы одна.
- Нет, дитя мое!.. Сейчас нельзя замыкаться в себе, будет хуже, и хуже всего, если ты пойдешь в горы одна. Вообрази, что вдруг там тебя встретит патруль, один из тех, что посланы на розыски. А запираться у себя - об этом даже и не думай…
- Разве я не могу заболеть?..
- Сейчас - нет… Это может вызвать подозрения… О, господи! - Священник поднял руки (обычно они были прижаты к сутане) и соединил ладони. - Женщины всегда любят все страшно усложнять…
- Видеть людей… говорить с ними… это превыше моих сил…
- Ты должна это сделать ради себя и ради него… В газете - я забыл об этом сказать - сообщается о директрисе одной столичной школы: у нее хранились бомбы, и, когда нагрянула полиция, она сбросила их в колодец… А если ты станешь таиться от людей, представляешь, к чему это может привести?.. Ты ведь понимаешь, что в таких случаях достаточно малейшего подозрения…
- Оставите мне газету?
- Для этого я и принес ее, но только спрячь ненадежнее, чтобы в случае чего уничтожить.
Священник направился к двери, а она едва могла собраться с силами и встать со стула, как будто, начиная с этого момента, каждый ее шаг мог оказаться решающим - или по пути к любимому, если он спасется, или по пути к гибели, если попадет в лапы полиции…
- И поэтому тебе надо строжайше придерживаться определенной линии поведения, - наказывал священник, пока Малена поворачивала ключ в двери. - Ты всегда умела владеть своими чувствами, умела избегать ложных шагов, докажи сейчас, на что ты способна. По ночам, наедине сама с собой, можешь дать волю своим самым сокровенным чувствам. В этих четырех стенах, воздвигнутых тобой во славу просвещения, ночью никто не заглянет тебе в душу - но днем… будь начеку!.. Слышишь? Днем ты должна быть директрисой, твердо держащей в своих руках кормило корабля. Потерпел крушение тот, кого ты любишь больше всего на свете, но ты ведь не покинешь корабль в минуту опасности, не бросишь его на произвол судьбы в морских волнах, а напротив, поплывешь вперед - со своим кораблем, со своей школой, со своей любовью, и прибудешь в тихую гавань…
Он мог бы говорить еще долго, но пора было идти наставлять паству, на сей раз не время было демонстрировать свое красноречие, и единственная слушательница - бедная девушка - не сумела бы оценить его сейчас, да и место не совсем подходящее.
Исчез священник - воцарилась воскресная тишина; печальными выглядели пустые плетеные стулья, вынесенные, как всегда, на веранду, - традиционной встречи нынче не будет. Малена автоматически, точно по воле невидимой пружины, двинулась в свою комнату, спрятала газету в письменный стол, закрыла ящик на ключ, заперла дверь директорской и вышла в столовую.
А вдруг алые камелии - это только мираж, только сон? Вдруг все это ей пригрезилось?..
Сердце готово вырваться из груди. Глаза полны слез. Задыхаясь, она целовала, жадно целовала свои любимые цветы - тем более любимые теперь… ведь это послание человека, приговоренного к смерти, - быть может, его последний привет… если его схватят живым - расстрел, убьют, обязательно убьют, лишь попадется…
Да, но кто принес их сюда?.. Какая неосторожность с его стороны!.. Голова оценена… пять тысяч долларов тому, кто доставит его живым или мертвым… и эти алые камелии могут стать причиной его гибели… Как найти его, как спасти?..
Позвонить служанке? Нельзя терять ни минуты. Только подумала об этом, и вот она уже в помещении для прислуги - спрашивает, каким образом оказались в школе эти цветы.
- Их принес какой-то мальчик-индеец… - ответила служанка.
- Не сказал, кто его послал? - настаивала она.
- Нет…
- Какой он из себя, этот мальчик? - прерывающимся голосом, полным отчаяния, спросила Малена.
Растерявшаяся служанка мямлила:
- Какой из себя?.. Да обыкновенный мальчишка - босой, длинноволосый, без шляпы…
- Но, милая моя, как это можно что-то принимать, не спрашивая, откуда это, кто прислал?.. Нужно ведь поблагодарить за цветы, а кого?.. - Голос ее оборвался.
- Я всегда спрашиваю, сеньорита, но на этот раз заскочил какой-то мальчишка, он даже не дал мне рта раскрыть. "Вот"… только и успел сказать и убежал…
- А ты не знаешь его? Не рассмотрела его лица? Может быть, ты его встречала раньше?
- Нет…
- Когда что-нибудь приносят - прошу вас всех, обязательно спрашивайте, от кого. Не забывайте…
- Ах, сеньорита!.. Сеньорита!.. - прозвучал за ее спиной голос служанки, голос был веселый - как у человека, который неожиданно выиграл в лотерее: - Знаете, кто принес? Один из мальчишек, что учатся лепить у Пополуки…
- Это точно?
- Почти уверена.
Надежда вспыхивает ярче и быстрее любого пламени. Не теряя времени идти к Пополуке! Если букет алых камелий принес один из его учеников, нетрудно будет узнать, где находится Мондрагон. Она прошла в свою комнату, попудрилась, слегка подкрасила губы, поправила прическу и, возвратившись в директорскую, позвала учительницу Кантала.
- Скажите, сеньорита, вы сегодня не собираете девочек из хора?
- Некоторые должны прийти… думаю, что они уже здесь, сеньорита директриса, - предупредительно ответила та. - Как жаль, что я не знала раньше… Может быть, сеньорита директриса хочет послушать наш хор?.. А я, как нарочно, вызвала самых отстающих и недисциплинированных, чтобы отдельно позаниматься с ними.
Малена невольно заставила учительницу Кантала, всегда такую робкую, поволноваться несколько минут - молчание директрисы та расценивала как порицание. Поэтому учительница очень обрадовалась, когда услышала:
- Хорошо, соберите этих учениц. Мы пойдем погуляем немного. Такой дивный вечер…
От волнения голос ее все еще дрожал… Почему она так сказала? Ничего дивного не было в этом странном, призрачном вечере - хотелось закрыть глаза и ничего не видеть, не видеть этот мир, ставший внезапно чужим и враждебным. Но слова все выдержат… Сказать можно что угодно… Какой ужас!..
- Не правда ли, вечер дивный? - переспросила она, дрожа с головы до пят и изо всех сил стараясь справиться с этой дрожью.
Ана Мария Кантала ответила еле слышно: "Да". Она собиралась попросить у директрисы разрешения "поупражняться" за школьным пианино после уроков.
- Зайдите в кладовую, - распорядилась директриса, - возьмите с собой фруктов, после прогулки раздадим девочкам…
Пока учительница ходила в кладовую, Малена, вернувшись в маленькую столовую, расположенную рядом со спальней, старалась успокоиться, взять себя в руки. Она понимала, на что шла, хотя уверенности в своих силах у нее не было.
"Ах, если бы удалось найти свою исчезнувшую любовь, - думала она, прикрепляя на груди букетик ярко-красных камелий, - жизнь отдала бы, только бы еще раз услышать: "Словно сердце пламенеет!.."
В коридоре ее поджидала Ана Мария Кантала - высокая полная девушка с маленькой головкой и огромными глазами. Малышки из школьного хора шумно приветствовали директрису и наперебой спешили подтвердить оценку своей воспитательницы: да, они самые недисциплинированные.
Босоногие, бедно одетые, они скучились испуганной стайкой, а учительница Кантала, придерживая рукой сумку с фруктами, пыталась водворить порядок, но, не в меру усердствуя, только сбивала всех с толку. Понимая, что она должна идти, не считаясь со своим настроением, - ах, как ей хотелось остаться одной в темноте своей комнаты! - директриса повела девочек к Пополуке. Раз камелии посланы оттуда, значит, старый мастер должен знать, где Хуан Пабло.
- Если успеем, пойдем на Серро-Вертикаль, - пообещала Малена девочкам, - но сначала мне нужно зайти в мастерскую Пополуки, там мы сделаем остановку, и сеньорита Кантала раздаст вам фрукты.
- Большое спасибо!.. Скажите: "Большое спасибо, сеньорита директриса!.." - распорядилась учительница, и по улочкам - каменным позвонкам Серропома - дробно разбилось эхо детских голосов, хором повторявших: "Большое спасибо… большое спасибо… большое спасибо, сеньорита директриса!"
- По порядку!.. Парами!.. Что это такое? - суетилась учительница, размахивая сумкой с фруктами перед рожицами шумливых девчушек; заметив подходившего учителя Пьедрафьеля, она добавила: - Нехорошо, если директор мужской школы увидит этот беспорядок! Идите по тротуару, постройтесь парами!
Пока девчушки становились в пары на тротуаре - босые, жалкие, крошечные, похожие на фигурки из сырой глины, пестрыми пятнышками горели лишь ленточки в волосах, - Малена говорила с учителем.
- Как удачно, что их доставили!.. Какие роскошные!.. - воскликнул Пьедрафьель, приблизившись к Малене.
О чем он говорит?.. О цветах?.. Об алых камелиях на ее груди?.. А откуда Пьедрафьель узнал, что ей их прислали?
Из безудержного потока слов, сопровождаемого непрерывной жестикуляцией, она сначала ничего не могла понять.
- В прошлое воскресенье, когда мы, возвращаясь домой после нашей встречи, расстались на Голгофе с Тату-Индейским попом (так он за глаза называл падре Сантоса), Мондрагон довез меня до школы и, когда мы остались одни, попросил разрешения заказать на мое имя букет красных камелий в столице. А затем я должен был - ipso facto - послать их вам. Его просьбу я выполнил. Но поскольку вас я больше не видел и наша сегодняшняя встреча не состоялась…
- Разве падре…