У подножия старого замка - Марианна Долгова 4 стр.


Было воскресенье. Ирена не работала. Они с братом молча оделись, взяли веревку, санки и ушли в лес за хворостом. Хворосту под снегом много, надо только выбрать ветки потолще, чтобы хватило на неделю. Но хворост не торф, долго тепла не держит. Затрещит, взовьется жарким пламенем и нет его. К вечеру кухня так остывала, что на подоконниках пушистой бахромой проступал иней, а в водопроводных трубах замерзала вода. Юзефу приходилось отогревать их паяльной лампой. Раньше Ирена любила зиму. Они с Лелей, бывало, подолгу катались на санках с холма старого замка, бегали на коньках по замерзшей Дзялдувке, лепили снежную бабу и хохотали, ловя ртом снежинки. Теперь же зима - горе. Голод и холод, страшные и порознь, объединились.

Кое-как дождались весны. Выглянуло солнышко. Обогрело людей и землю. Проснулась, сбросила лед и заторопилась к далекой Висле Дзялдувка. Проклюнулась трава, на деревьях набухли острия почек.

За зиму Халина и Ядвига так ослабли, что разучились ходить. Глядя на них, Ирена сказала матери:

- Мамо, девочек надо выпроваживать днем во двор, на солнышко, а то они у нас совсем зачахнут.

- Ладно, - согласилась мать. - Боюсь только, их будут обижать дети соседа фольксдейча Краузе.

- А вы идите с девочками к старому замку. Там тихо, и немцы туда заглядывают редко. Вам тоже надо подышать свежим воздухом.

- Хорошо, дочка. А то и вправду без свежего воздуха плохо. Может, и ты пойдешь с нами, сынок?

- Нет, мамо. Провожу Ирку на работу и пойду к ребятам. У нас дело есть, - ответил Юзеф.

Юзеф теперь часто провожает сестру. За эту зиму Ирена изменилась и повзрослела. Она собирает свои светлые пушистые волосы в большой пучок и кажется от этого выше и строже. Ее тонкая фигурка потеряла прежнюю угловатость, стала стройной и гибкой. Юзеф заметил, что парни при встрече с его сестрой странно на нее заглядываются, стараются заговорить, пристально смотрят в глаза. Юзефу это не нравится.

А сестра будто ничего не замечает. "Не поймешь этих девчонок, - думал Юзеф. - Только что бегала, играла в прятки, визжала, когда ее дергали за косу. А теперь будто подменили. Не та Ирка стала". Он приметил, что сестре перестал нравиться даже Болек Танский, тот самый холеный барчук, к которому она была неравнодушна еще в школе. Болек теперь часто крутится около их дома. А как-то раз дождался Ирену, остановил ее и долго о чем-то просил. Но Ирка только отмахнулась от Болека и убежала в дом.

Юзеф случайно подслушал разговор сестры с Лелькой Граевской.

- Болек Танский не сбежал вместе с отцом только из-за тебя, - смеясь, говорила Лелька. - Я слышала, что он живет у какой-то дальней родственницы и сохнет по тебе. Раньше ты его считала самым красивым, а сейчас даже говорить с ним не хочешь.

- Оставь, Леля! Сразу видно, что у тебя нет других забот, - ответила сердито Ирена. - Мне не до Болека. Пять ртов надо накормить. Я так устаю. А ты - о Болеке…

Стефан

На улице Святой Катерины, недалеко от дома Ольшинских, немцы открыли большую пекарню. Работали в ней местные и приезжие поляки. Среди них был парень из ближней деревни Казаннице, высокого роста, плечистый, светловолосый, улыбчивый. Но улыбка его была лакейски-угодливая, она портила его полное и румяное лицо. Жидкие волосы он зачесывал набок и мазал жиром, чтобы они лучше лежали и прикрывали большую розовую лысину. Его маленькие быстрые глазки бегали по сторонам и никогда не смотрели на собеседника прямо.

Ирена встретилась с этим парнем на улице. Ни с того, ни с сего он снял кепку, низко поклонился и сказал:

- День добрый, паненко!

- День добрый, - нехотя ответила Ирена, проходя мимо.

С тех пор каждый раз, возвращаясь с работы, она встречала его на перекрестке улиц и слышала: "День добрый, паненко!"

Однажды, завидев пекаря, Ирена перешла на другую сторону улицы, чтобы затеряться среди прохожих. Но парень догнал ее и пошел рядом. Она слышала его дыхание и торопливые шаги. Некоторое время он молчал, а потом спросил:

- Почему вы меня избегаете, паненко?

- Идите своей дорогой, - тихо, но решительно попросила Ирена и ускорила шаг.

Парень тоже пошел быстрее.

- А, может, у нас с вами одна дорога, паненко?

- Не думаю!

- Неужели не нравлюсь? Не в вашем вкусе?

- Нет! И потом, как вам не стыдно преследовать незнакомую девушку?

- Понравились, потому и хожу за вами. Не сердитесь, давайте лучше познакомимся. Меня зовут Стефан. А вас?

Он был назойлив и упрям. Утром и вечером поджидал ее то около фабрики, то появлялся неожиданно на рынке, то вырастал, как из-под земли, возле дома. Девчата на фабрике уже приметили Стефана и, увидев его в окно, кричали шутя:

- Ирка, твой жених пришел! Кончай работу, домой пора.

- Хватит вам! Какой он жених… - сердилась Ирена.

- Ладно, не скромничай! Парень видный. Сейчас война, женихов мало. Если тебе не нужен, скажи - мы его живо подберем.

- Перестаньте болтать. Мне и глядеть на него тошно.

- Смотри, Ирка, пожалеешь! С таким всегда сыта будешь.

Стефану шел двадцать седьмой год. Молодой и здоровый парень, он пек для немцев хлеб, угодливо снимал перед ними кепку, улыбался. "Работать можно заставить. Но снимать кепку и улыбаться врагу, - думала Ирена, - это слишком".

Однажды она спросила напрямик:

- Почему вы угождаете немцам, вместо того, чтобы их ненавидеть? Ведь вы поляк, пан Стефан. Многие ваши сверстники партизанят, чтобы как можно скорее освободить от фашистов нашу родину. А вы…

- О, я не настолько наивен, чтобы верить в ее освобождение, панно Ирено.

- Неужели вы заодно с немцами?

- Нет. Но сами понимаете, надо же как-то жить и веселиться, пока молод. Годы идут, несмотря на войну. - И Стефан нелепо захохотал на всю улицу.

Ирена смерила его таким презрительным взглядом, что он осекся. После этого долго не появлялся, и Ирена обрадовалась, что он оставил ее в покое. Но Стефан пришел снова и, увидев, что девушка убегает, закричал вслед:

- Куда вы?! Все равно не убежите! Я не привык отступаться от тех, кто мне нравится! Ха, ха, ха!

Чтобы не встречаться с ним, Ирена стала уходить с работы позже других и, прежде чем вернуться домой, долго еще, усталая и голодная, бродила по городу или сидела до полной темноты во дворе старого замка.

Но хитрый Стефан не сдавался и начал действовать по-иному. Он сумел познакомиться с матерью Ирены. Увидев однажды, как пани Ольшинская направляется с младшими девочками к старому замку, пошел следом. Присев поодаль, развернул газету "Зольдауер цейтунг", а сам наблюдал за девочками. Халина и Ядя нарвали цветов клевера и ромашки и попытались сплести венки. Но венки то и дело рвались. Тогда Стефан подошел, поздоровался с пани Ольшинской, которая штопала, и сказал девочкам:

- Цветы для венков следует собирать с длинными стебельками. Вот такие. - Он сорвал несколько ромашек, ловко сплел из них ровный полукруг и подал девочкам.

Пани Ольшинская приветливо улыбнулась. Так они познакомились. Пекарь понравился матери своей обходительностью, разговорами о боге. А вскоре он рискнул заявиться к Ольшинским и принес в подарок буханку хлеба.

- Почему мне? За что? - растерялась Ольшинская.

- Дорогая пани Ольшинская, я не могу видеть, как голодают ваши дети. Хлеб я взял у немцев, грех невелик, так что не стоит об этом говорить.

- Воровать всегда грешно. Сколько он стоит? Я уплачу.

- Ну, что вы, пани Ольшинская. Я же от чистого сердца. Надо помогать ближним. Вспомните, как говорится в евангелии. - Стефан набожно закатил глаза.

- Коли так, то спасибо, пан Брошкевич!

С этого дня Стефан стал для матери своим человеком. Он приходил в дом, выкладывал из карманов на стол белые булочки, которые отдавали жаром, словно только что из печи. Потом появились кульки с мукой, сахаром.

Ирена не поверила своим глазам, когда впервые увидела на столе эти душистые булки. У нее даже закружилась голова от их запаха.

- Ой, мамо! Откуда такое богатство?

- Ешь, Ирена, ешь, - мать опустила глаза.

Ирена насторожилась.

- Мамо, откуда у нас белый хлеб?

- Не бойся, не украли.

- Я не стану есть, пока не скажете.

- Ну, выменяла… На отцовский костюм.

- Костюм! - Ирена ахнула. Кинулась к шкафу. Единственный отцовский костюм, который они берегли, висел на месте.

- Откуда хлеб? Откуда хлеб, я спрашиваю?! - закричала Ирена.

- Не кричи… Его принес пан Стефан.

- Стефан?!

- Да. Он добрый парень.

- Добрый?! Он?! Я вас умоляю, мамо, никогда ничего у него не берите. Слышите? Я не хочу, чтобы он сюда приходил!

Пани Ольшинская испуганно смотрела на дочь, бледную, в слезах, и сказала примирительно:

- Хорошо, доченька, я ничего не возьму больше. Как ты хочешь, так и будет. Только успокойся. А про пана Стефана ты все же зря. Он заботится о ближних.

- Заботится о ближних? О нет, мамо! Я его знаю лучше, чем вы. Это подлец и негодяй! Он хочет на мне жениться, но я его ненавижу, ненавижу!

- Я ведь не знала этого. Прости меня, доченька.

Стефан, ничего не подозревая, пришел снова. Он старательно вытер у порога ноги, повесил на гвоздь кепку и прошел в комнату. Пани Ольшинская гладила белье. Она еле кивнула головой в ответ на его приветствие. Пекарь глянул на нее удивленно и настороженно и положил на стол очередную буханку хлеба и кулек с сахаром. Мать поставила утюг на кирпич, подошла к Стефану и сказала неуверенно:

- Возьмите все назад, пан Стефан. Долг за прежнее постараюсь вернуть вам в ближайшее время… Не приходите к нам больше…

- Пани Ольшинская, что случилось? Почему вы меня гоните? Я ведь хотел только помочь вам, - начал Стефан.

- Вам лучше знать, почему. Деньги вам передам через сына.

Стефан наотрез отказался от денег, которые ему принес Юзеф. А через неделю Халина сказала брату, что, когда мама уходила в лавку, к ним снова забегал дядя Стефан и принес вкусных хрустящих булочек. А потом и пани Ольшинская застала Стефана в обществе своих девочек: Халина и Ядя что-то жадно и торопливо доедали. Мать заплакала горько и беспомощно. Пекарь стоял и самодовольно улыбался.

Вскоре пани Ольшинская снова стала брать у Стефана хлеб. Голод оказался сильнее угрызений совести. Стефан приходил ежедневно, читал девочкам книжки, оставлял хлеб и уходил. Об Ирене никогда не спрашивал. Но пани Ольшинская сама начала думать об их женитьбе. Однажды, улучив момент, когда Ирена пришла с фабрики особенно усталая, мать затеяла разговор:

- Не дури, дочка. Скажи, чего ты хочешь? Ведь любит тебя Стефан, очень любит! И работник хороший. Его хозяин ценит. Если Стефан попросит, Бельке и за тебя замолвит словечко на бирже труда. Ты разом избавишься от этой каторжной работы и станешь женой такого человека. Заживешь в достатке…

- Но я его не люблю. Он мне противен!

- Побойся бога, глупая! С таким, как он, не пропадешь. Привыкнешь, полюбишь, да еще спасибо матери скажешь. Война неизвестно когда кончится, а жить надо. Я больна, делать ничего не могу. Не выйдешь за него, помрем с голоду.

- А обо мне вы подумали? Отец никогда бы этого не допустил.

- Не говори так, дочка! Отца, наверное, давно нет в живых, иначе он прислал бы весточку.

И безутешно заплакала, закрыв ладонями лицо.

Мать, действительно, чувствовала себя плохо. Она таяла на глазах, лежала большей частью в постели, тихо стонала или молилась. А Стефан приходил в их дом словно в собственный, молча садился на диван и глядел на Ирену. С лица его не сходила неизменная глупо-счастливая улыбка. Ирена принималась стирать, шить, убирать квартиру, показывая этим, что ей нет дела до непрошеного гостя.

Однажды, когда Леля уже легла спать в сарайчике во дворе, в дверь забарабанили. Леля открыла и увидела Ирену. Бледная, рукав кофточки порван. Она уткнулась лицом в Лелино плечо и зарыдала.

- Что случилось? - испугалась подруга.

- Больше не могу! - рыдала Ирена. - Вешала я на чердаке белье, обернулась, а за спиной - Стефан. Не успела рта открыть, как он бросился на меня и давай целовать. Словно взбесился. Я его ударила бельевой корзинкой по голове, вырвалась и убежала. А он крикнул вслед, громко, на весь дом: "Все равно не убежишь! Все равно будешь моею!" - И захохотал. Мне страшно, Леля, так страшно!

- Хватит реветь. В ведре, на стуле, вода. Попей, умойся и ложись рядом. Мать знает, куда ты убежала? Нет? Тем лучше. Раз они заодно, оставайся у нас насовсем, - уговаривала Леля.

- Не могу я у вас остаться. Мать совсем больная. Был бы Юзеф постарше…

- Ложись-ка спать, - скомандовала Леля. - А завтра что-нибудь придумаем.

Они заснули, крепко прижавшись друг к другу. Только Ирена долго еще всхлипывала во сне.

На следующий день она забежала домой и сказала матери:

- Не обижайтесь, мамо, но я поживу пока у Лели. Не хочу со Стефаном встречаться.

- Побойся бога, дочка! У тебя нет сердца…

- До свиданья, мамо!

Наступило лето. Оно было жаркое, душное, с частыми ливнями, с лиловыми молниями и гулкими громовыми раскатами. Зелень была буйная, густая. С полей и огородов, заросших сурепкой, тянуло крепким медовым духом, горько и томительно пахли тополя. Ирена с Лелей уходили по воскресеньям за город, полежать на дурманящей траве, подремать на солнышке под птичий перезвон, подышать вволю свежим воздухом.

- И за что только меня мать не любит, - жаловалась Ирена. - Неужели болезнь и голод сделали ее такой? Как ты думаешь, Леля?

- Не знаю. Пани Ольшинская, конечно, любит тебя, просто ей трудно понять, почему тебе не нравится Стефан. Я слышала, он из богатой семьи. Это правда?

- Да. Он рассказывал матери, что его родители имеют в Казанницах большое имение. Стефан заодно с немцами, это польский фашист. Я раз видела, как он обнимался на улице с "черным дьяволом", словно с лучшим другом.

- Хочешь, Ирка, я попрошу отца поговорить с твоей матерью? - предложила Леля. - Отец расскажет о связи Стефана с Отто Шмаглевским, который погубил ее мужа. Отцу она поверит. Хочешь?

- Еще спрашиваешь! Только мне кажется, что мать все равно не отступится от своего.

В тот же вечер пан Граевский пошел к Ольшинским. Он начал издалека: поговорили о войне, о Бронеке. Пани Ольшинская расплакалась, вспомнив мужа. Тогда пан Граевский осторожно намекнул, что-де в городе плохо говорят о Стефане, и посоветовал не губить дочку.

- Твой Бронек, пани Настка, всю жизнь боролся против таких негодяев, как этот Стефан, а ты хочешь отдать ему Ирену. Бронек тебе не простит… Она еще дитя, семнадцати нет. Креста на тебе нет, соседка…

- Не стыди меня, сосед. Я ей только добра желаю. Бронек как в воду канул, меня астма скоро в могилу загонит, что тогда будет с детьми? Стефан парень хороший, с таким не пропадешь. И он любит Ирену.

- Ничего себе хороший! Он наушничает немцам, поэтому его не трогают. Только не знают его жадности к деньгам. Говорят, он выносит из пекарни муку, мешки с сахаром и продает втридорога голодным полякам. Как это по-твоему называется, соседка?

- Мало ли что злые языки наплетут на человека. Я этим басенкам не верю. Он помогает ближним бескорыстно…

- Такие, как он, ничего бескорыстно не делают. Да что с тобою говорить, соседка! Вижу, тебя не переубедишь. Только что ты Бронеку скажешь, когда он домой вернется? - бросил напоследок дядя Костя и ушел, забыв попрощаться.

Дома он сказал Леле:

- Ольшинская совсем лишилась рассудка. Жаль девочку. Загубят они ее.

- Тогда Ирена останется у нас насовсем, - решительно заявила Леля.

Но пани Ольшинская каждый день присылала на фабрику Юзефа или сама приходила к Граевским и просила Ирену:

- Вернись домой. Пожалей сестер…

Ко всему прочему, их сосед фольксдейч Краузе снова начал грозить выселением из квартиры. Веселый домик с балконами, где жили Ольшинские, был приметным, выделялся среди других построек причудливой лепкой, украшавшей фасад, и светлой окраской. Стефан сумел уговорить Краузе не трогать Ольшинских, сказав, что Ирена его невеста и они вскоре поженятся. Стефан преподнес за это Краузе немало бутылок водки, и немец оставил на время Ольшинских в покое.

Ирена вернулась домой.

Казалось, что Гралево отрезано от всего мира, но и сюда дошли слухи о неудачах немцев на восточном фронте. Как-то раз, зайдя за Иреной к Граевским, Юзеф, радостный и возбужденный, сразу с порога объявил:

- Германское радио хвастало на всех перекрестках, что они возьмут Москву с ходу, да не вышло по-ихнему!..

- Тише ты! Еще кто-нибудь услышит, - замахала испуганно руками пани Граевская.

- Ничего, мать, мы тут одни. Пусть выкладывает, что знает, - сказал дядя Костя. - Говори, откуда узнал?

- Кто сказал, Юзю? - допытывались нетерпеливо и Ирена с Лелей.

- Это тайна. Так вот не вышло! - продолжал Юзеф уже тише. - И это для них тяжелейший удар, потому что они, проклятые, привыкли к тому, чтобы у них выходило! Не будет у них теперь покоя!

- Погоди, Юзеф! - остановила его Леля. - Откуда ты это узнал? Кто сказал?

- Неважно кто, - отмахнулся от нее Юзеф. - Важно, что это правда! И подумать только - русские оказались сильнее немцев. Чего доброго, они одолеют Гитлера.

- Одолеют, сынок, одолеют, - заверил дядя Костя. - И нам еще помогут разделаться с фрицами.

- Конечно, помогут! Тато тоже говорил, что русские наши братья и что нам с ними надо держаться вместе, - оживилась Ирена.

- Правильно, дочка, - сказал дядя Костя.

На следующий день Ирена с Лелей постарались, чтобы о разгроме немцев под Москвой узнала вся фабрика. С лета мастерскую головных уборов закрыли, и Леля тоже пришла на фабрику.

Фабрике за последнее время не хватало сырья. Директор и надзирательницы нервничали. Фабрика выпускала все меньше женских нарядных плащей, вместо них чинили простреленные, слипшиеся от крови военные плащи и плащ-палатки. Их привозили на фабрику целыми грузовиками.

За одним столом с Иреной и Лелей работали еще две школьные подруги Марина и Зося. По-разному жилось этим четырем девушкам, но судьбы их были похожими.

Высокая худенькая Марина часто болела. На ее тонком, заострившемся лице пылал нездоровый румянец. Марина то и дело мучительно кашляла. Едкий, пропитанный скипидаром и резиной воздух фабрики убивал ее.

Красивая, пышнотелая, с кудрявыми темными волосами Зося недавно овдовела. Ее мужа замучили в гестапо. И Зося осталась с двухлетней дочкой Данусей, ради которой готова была вынести все. Зося могла часами рассказывать подругам, как ее Дануся играет в куклы, как смеется, как забавно усваивает новые слова. "Такая славная, такая умная, ну прямо вылитый Хенек", - повторяла она по нескольку раз в день.

Но самой красивой и веселой среди подруг была, конечно, Леля. Будь она босиком и в старом залатанном платье или в нарядных туфлях, подаренных отцом накануне войны, походка ее одинаково горда и изящна. Лелины глаза искрились, словно два темных озерца в солнечный полдень. Глядя на подругу, Ирена не раз задавала себе вопрос: откуда в этих огромных цыганских глазах столько непонятной внутренней силы?

Назад Дальше