И вот работа закончена. На открытие главного герба города перед ратушей собралась огромная толпа. Но не было слышно обычных в таких случаях радостных возгласов и веселья. Гданьчане стояли перед новым гербом хмурые и подавленные, как и осеннее небо над их головами. Не до радости, не до веселья было людям, когда за их спинами маршировали прусские батальоны короля Фредерика.
Но вдруг затянувшуюся тишину взорвал чей-то звонкий и взволнованный голос:
- Смотрите! Смотрите-ка на львов! Видите, они повернули головы и смотрят на восток. Что это? Неужели мастер ошибся?
- Нет, это не ошибка, - радостно закричал старый учитель Даниэля. - Оба льва смотрят в одну сторону, на Золотые Ворота, откуда в Гданьск должна прийти свобода. Польша не забыла о нашем Гданьске и вскоре освободит нас из-под немецкого ига. Львы Даниэля первыми почуяли это.
Но шли годы, а кругом все еще звучала немецкая речь. Состарился и умер мастер Даниэль. Только его львы продолжали упрямо смотреть на восток. Все ждали свободу…"
Ирена умолкла.
- Они дождались? - спросила сестру Халина.
- Да, дождались, - ответила Ирена. - Почти…
И, помолчав с минуту, сама придумала окончание легенды.
"Пришло время, и задрожали городские стены и высокие старинные башни древнего Гданьска, взволновалась, вспенилась Мотлава. Оглушительный рокот артиллерии ворвался на узкие улицы, испугал врагов. Подняли головы, приосанились львы на Гданьской ратуше.
- Ты слышишь, брат, как гремит? - спросил первый лев. - Наверное, не помнишь на своем веку подобной грозы?
- Нет, не помню, - ответил второй лев. - Смотри! Это Польша к нам возвращается.
И львы увидели на улице Длуги Тарг танк с белым орлом на башне. Танк подъехал к ратуше и остановился. Открылся железный люк, на мостовую спрыгнул солдат с бело-красным знаменем в руке. Он побежал к Дворцу Артуса, и львы увидели, как на его крыше затрепетал польский флаг. Радостно и победно зарычали львы на весь Длуги Тарг".
Сказки радовали сестренок, помогали забывать о тяготах оккупации. Словно и не было войны, а отец с матерью ушли ненадолго, поручив Ирене смотреть за малышами.
Но сказки были сказками, а за дверьми жила суровая быль.
Ранней весной 1943 года полицаи схватили на улице Зосю. Она нарушила "закон", оказалась на улице после полицейского часа. Напрасно она просила полицаев о пощаде, напрасно говорила, что дома ее ждет маленький ребенок. Немцы будто не слышали, их не трогали никакие мольбы, Зосю втолкнули в закрытую машину и увезли на железнодорожную станцию.
На следующий день, придя на работу, девушки сразу почуяли неладное: Зося никогда не опаздывала. Встревоженные подруги ждали до обеда. Зося не пришла. Тогда Леля решила сбегать к ней на квартиру под каким угодно предлогом.
В тот день дежурила надзирательница Лотта. Эта высокая, стройная, очень нарядная женщина с пепельными завитками волос вокруг нежно-розового кукольного лица ходила по цехам с хлыстом и чуть что - секла прямо по лицу. Прежде она работала в концлагере. Лотту боялись и люто ненавидели.
И все же Леля решилась подойти к надзирательнице и сказала по-немецки просящим голосом:
- Фрау Лотта, разрешите мне сбегать на одну минутку к Софии. Она тут недалеко живет. Разрешите, пожалуйста?
- А что тебе от нее надо? - буркнула немка, играя хлыстом.
- София взяла вчера мой прессовальный молоток. Сегодня она не пришла, и мне нечем работать.
- У вас вечно беспорядок. Ты в ее шкафу смотрела, растяпа?
- Смотрела… Там его нет. Видно, София домой его взяла…
- Ах вы, ленивые телки! - ругалась Лотта. - Унтерменшен. Чего стоишь? Чего уставилась?! Беги за молотком, только быстро, а то директору скажу!
Леля в один миг скрылась за дверью. Лотта пошла по цеху от стола к столу и кричала:
- Работайте, польские свиньи, работайте, да поживее! - Она замахнулась хлыстом, и конец его просвистел над самым ухом Ирены.
Квартира Зоси была заперта. Леля долго стучала. Собираясь уже отойти от двери, она прислушалась, наклонилась и заглянула в замочную скважину. Ей вдруг показалось, что за дверью тихо плачет Дануся. Леля затаила дыхание и явственно услышала плач. Она громко позвала. Дануся заплакала сильнее. Леля кинулась на второй этаж к Зосиной соседке пани Закшевской:
- Вы не знаете, где Зося?
- Нет. А что?
- Она не вышла на работу. Дома одна Дануся. Плачет.
Они спустились вниз вдвоем, налегли на дверь, но она не поддалась. Тогда пани Закшевская принесла топор, и они выломали замок. Дануся лежала на кровати, окоченевшая от холода и обессилевшая от плача. В квартире было прибрано. Зося, видимо, собиралась истопить печку: печная дверка в маленькой кухоньке была приоткрыта, из нее торчали щепки и бумага, на плите стояла кастрюля с водой. По всему было видно, что хозяйка вышла куда-то на минутку, да так и не вернулась.
Леля схватила Данусю на руки, прижала к груди, укрыла полой пальто и стала ходить по комнате, приговаривая:
- Ну, успокойся… Успокойся, моя хорошая. Не плачь…
Когда девочка успокоилась и согрелась, Леля попросила пани Закшевскую присмотреть за ней до вечера. Сама заперла квартиру на висячий замок, который нашла на кухне, и побежала на работу.
У проходной ее встретила обеспокоенная Ирена. Озираясь с опаской по сторонам, она быстро передала Леле спрятанный под фартуком прессовальный молоток и спросила:
- Что с Зосей?
- Потом! Бежим быстрее! Лотта ругается?
- Как всегда.
Леля рассказала обо всем, что застала на квартире Зоси.
Подруги еле дождались конца рабочего дня. Потом втроем направились к дому Зоси. Пани Закшевская вышла навстречу с Данусей на руках и пожаловалась, что девочка все время кричит, зовет маму и не хочет есть.
Зося так и не появилась.
- Как же нам быть с Данусей? Может, ей пока у вас остаться? - попросили девушки пани Закшевскую. - Вы не беспокойтесь, кормить ребенка будем мы.
- Я бы рада, но у меня своих четверо, все маленькие. Кто будет заниматься с ребенком, пока я на работе? Я ведь одна, муж погиб в сентябрьскую кампанию. Извините, паненки, но Данусю взять не могу. - Закшевская заплакала.
- Не плачьте… Мы ведь понимаем. Что-нибудь придумаем. - Ирена поглядела на Лелю, потом на Марину. Дануся уснула у нее на руках. - По домам пора, скоро полицейский час, - напомнила она, услышав бой часов на ратуше. - Девочка поживет у меня, а там посмотрим.
- Ребенок простудится в твоей каморке, - возразила Леля. - Данусю возьму я!
- Дануся может жить у нас. Я одна, - вмешалась молчавшая до сих пор Марина. И закашлялась, прижав к губам платок.
Ирена с Лелей переглянулись.
- Ладно, Ирка, забирай пока Данусю к себе. Няньки из твоих сестер выйдут неплохие, - согласилась Леля. - А я сегодня спрошу отца и мачеху. Мы непременно возьмем Данусю. У нас ей лучше будет, спокойнее.
- Спокойнее-то спокойнее, но у вас и так полно детей, - напомнила Марина.
- Ну и что? Еще одному место всегда найдется.
На следующий день, только Ирена поднялась с постели, пани Граевская тут как тут и прямо с порога заявила:
- Давай мне Дануську! Тут ей опасно оставаться. И бог нам никогда не простит.
- Спасибо, тетя Паулина. - Ирена заметалась по каморке. - Только спит она.
- Ничего! Я ее тихонько понесу, она даже не почувствует. А няньки у нас понадежнее твоих. Больно бледные они у тебя и жуть, как отощали.
- Да, - вздохнула Ирена. - Какая у нас еда… И на воздухе они почти не бывают. Как только выйдут во двор, так Краузе, потехи ради, тут же свою овчарку с цепи спускает. Вот и сидят весь день взаперти.
- А ты их к нам приводи. Они с моими девочками на лугу поиграют. Когда смогу, то и накормлю. Приводи, не стесняйся, все им веселее будет. Ну, а Юзеф как?
- Юзеф работает. Чуть свет в мастерскую ушел. Он у меня молодец, помогает во всем.
- Да, серьезный, самостоятельный стал. Похож лицом на покойницу мать, но характером в отца, - заметила тетя Паулина. Она взяла спящего ребенка и заторопилась домой. Уже в дверях обернулась и шепотом добавила: - Даст бог, скоро все изменится к лучшему. Вчера мой Костя сказывал, будто американцы и англичане собираются открыть второй фронт. Так что будут теперь утюжить фашистов с двух сторон.
С того дня Дануся стала жить в семье Лели. Если кто спрашивал пани Граевскую, чей это ребенок, она отвечала:
- Это наша дочка. Много их у нас, вот вы и забыли.
Зося не вернулась больше в Гралево…
Вскоре после того, как угнали Зосю, слегла Марина. Всю зиму она надрывно кашляла, глаза ее ввалились и лихорадочно блестели. С конца апреля Марина уже не вставала. Она глядела на плывущие по весеннему небу облака и шептала в полузабытьи:
- Господи, когда все это кончится? Когда? Я так хочу видеть солнце!
Марина умерла в конце мая. За некрашеным гробом, который сделал Юзеф, шли родственники и друзья умершей. Ирена с Лелей несли по букету белой, еще не успевшей отцвести сирени, сорванной под стенами старого рыцарского замка.
Той же весной 1943 года Гралево наводнили так называемые "литауэрдейч". Это были немцы из Латвии, Литвы и с берегов реки Нарев. Каждый день поезда оставляли на Гралевском вокзале десятки семей немецких переселенцев. Они занимали квартиры поляков. Потом, когда квартир не стало, на окраине для них построили деревянные домики. За два месяца там вырос целый городок. Его обнесли проволочной сеткой, проложили плиточные тротуары, разбили маленькие садики, посадили деревья и цветы. По всему было видно, что переселенцев устраивают в городе надолго. Это были большей частью немки с детьми и их мужья - инвалиды, или отпускники, приехавшие с фронтов. Они бродили целыми днями среди окрестных лесов и полей, устраивали шумные пикники в тени дубов, грелись на солнце. Лечили расшатанные войной нервы. В Гралеве им нравилось. Вскоре переселенных стало больше, чем коренных жителей.
В Гралеве на домах и заборах все чаще стали появляться листовки, призывавшие к беспощадной борьбе с оккупантами. А в июле ребятишки, игравшие в городском парке, нашли двух убитых немцев, спрятанных под копной свежескошенной травы. Ребята испугались, понеслись в город, крича на всю улицу:
- Немцев убили! Немцев убили!
Убитыми оказались ненавистные всем полякам Отто Шмаглевский и Фриц Скуза.
В день их похорон немцы согнали на ратушную площадь все польское население от мала до велика. Посредине площади около вырытой могилы стояли два закрытых, убранных цветами гроба. Из ратуши вышел бургомистр Гралева господин Битнер в окружении чиновников и офицеров, и траурный митинг начался. В заключение его бургомистр объявил:
- Мы казним каждого пятого из вас, если в течение ближайшей недели не выдадите нам убийц. А сегодня вместо траурного салюта мы расстреляем десять человек. - И он показал на выводимую в это время из подвала магистрата группу юношей, пойманных полицаями в последней облаве.
Юношей расстреляли на глазах скованных ужасом гралевцев в тот самый миг, когда гробы опускали в могилу. Как только раздались залпы, из толпы крикнули:
- Мы не забудем! Отомстим за вас, ребята! Отомстим!
Немцы потребовали выдать того, кто кричал, но поляки молчали. Гралевцев продержали на площади до ночи.
Целую неделю полицаи и гестаповцы рыскали по городу. Они врывались ночью в квартиры гралевцев, уводили с собою. Теперь и в огромных классах и подвалах пустовавшей до сих пор гимназии орудовало гестапо. Гралевцы передавали друг другу шепотом, что стены гимназии стали липкими от крови.
Немцы так и не дознались, кто убил Шмаглевского и Скузу. Оккупантам даже в голову прийти не могло, что все беспорядки в городе вызваны горсткой отчаянных юношей. Это они распространяли по городу листовки. Это они убили немцев. Среди них был и Юзеф.
Как-то раз мастер послал Юзефа и еще одного ученика в концлагерь отвезти на ручной тележке пару гробов. И то, что там увидели ребята, наполнило их непередаваемым ужасом. Они видели, как гестаповцы били людей до смерти, как забавлялись во дворе "игрой в собаки". Заключенные должны были бегать вокруг немцев на четвереньках, лаять по-собачьи и слегка кусать своего "господина". Гестаповцы хохотали и пинали их при этом в лицо, живот, куда попало. После этой "игры" трое заключенных так и не поднялись с земли.
Недалеко от ворот Юзеф с товарищем увидел нагих людей, привязанных к толстым столбам колючей проволокой. Они стояли на солнцепеке худые, заросшие. По их грязным телам текла струйками кровь и ползали мухи. Люди эти еще жили. Их глаза запомнились юношам на всю жизнь. И хотя ребята пробыли в концлагере не больше двадцати минут, им казалось, что прошла целая вечность. Они решили мстить.
Мало кто из гралевцев знал тогда, что ребятами руководит бывший учитель пения гралевской школы пан Казимир Малек. Немцы еще в первые дни войны расстреляли его отца, члена КПП (Коммунистической партии Польши), который отсидел во время дефензивы восемь лет в Павяке. Казимир Малек еще до войны был одним из руководителей Союза борьбы молодых. Сидел в тюрьме за организацию забастовки учителей, требовавших выдачи пособия многосемейным рабочим.
После нападения немцев на Советский Союз, когда стало ясно, что война не скоро кончится, пан Казимир начал сколачивать группу из бывших своих учеников, верных друзей, чтобы вместе бороться с оккупантами. Собирались обычно на торфяных выкопках среди болот и в подземельях старого замка. Ребята нашли там наполовину обвалившийся подвал, расчистили его, заделали вход со стороны замка кирпичом, засыпали землей и пробили новый ход в подземный коридор, который шел под рекой Дзялдувкой и кончался далеко за городом под Княжим Двором. Найти его было нелегко. Немцы не знали, что под замком существуют подземные лабиринты и переходы. Не знали об этом и гралевцы. Их совсем случайно обнаружили Юзеф и его друзья и очень обрадовались. В подземельях можно было писать листовки, учиться стрелять из пистолетов. Сквозь толщу земли и кирпича не проникало ни звука.
Ирена очень боялась за брата. Он стал не по годам развитым, дерзким и отчаянным, ему уже было мало писать и расклеивать по городу листовки, охотиться за отдельными полицаями. Юзефу не терпелось бить врагов десятками, сотнями. Но для этого нужно оружие. И пока "Земста", как стали теперь называть пана Казимира, ломал голову, как добыть оружие, Юзеф с товарищами смастерил самодельный приемник и начал ловить вести с фронтов.
Так гралевцы узнали, что на востоке, в далекой Москве, организован Союз польских патриотов, который возглавляет писательница Ванда Василевская, товарищ Лампе и другие деятели. Союз польских патриотов издает газету "Вольна Польска" и, самое главное, создает под Москвой и на Украине новое Войско Польское. Две польские дивизии имени Костюшко и Домбровского будут вместе с Советской Армией сражаться против фашистов.
Полицаи все-таки частично дознались, кто распространяет по городу листовки. Но пан Казимир предусмотрительно переправил ребят в Буркат, а вскоре и сам туда перебрался. Они обосновались в глуши Лидзбарского леса и вынашивали план наладить связь с лесным войском, которое, как упорно гласили слухи, действовало в Румоцком лесу под Млавой.
Однажды надзирательница Берта, войдя незаметно в цех, увидела около стола Лели целую толпу девчат. Оттуда доносился звонкий, насмешливый голос Граевской. Она что-то пела. Песня то и дело заглушалась взрывами хохота. Берта отступила за шкаф, прислушалась.
Заложимы коло, коло,
Ах, бенде, бенде нам весоло,
Бо в тым коле - бык и крова.
Цо? Бык и крова?
Так! - То шпетны, як гжех, дыректор
И зла, як оса, Берта -
Овчарка дыректорова!
Когда до Берты дошел, наконец, смысл Лелиных частушек, надзирательница рассвирепела. Выпучив от ярости глаза, она подскочила к Леле, начала бить ее по щекам и кричать:
- Ах, ты, польская стерва! Я тебе покажу, тварь, как надо мной смеяться. Сгниешь теперь в лагере, как последняя собака!
И поволокла Лелю к директору. Директор вызвал гестаповцев, а Лелю приказал запереть в туалетной комнате на втором этаже.
Вскоре к фабрике подкатили два мотоцикла с колясками. Гестаповцы прошли следом за директором к туалетной комнате, чтобы увезти с собою смутьянку. Открыли туалетную, а там никого. Немцы кинулись к открытому окну. До земли - не менее трех с половиной метров. Неужели прыгнула? Да. Вот и клумба под окном помята. Фашисты выругались, сбежали вниз, обыскали ближайшие дворы и улицы - Лели нигде не было…
Только через два дня Ирена узнала, что Леля в Буркате у "Земсты". После удачного прыжка со второго этажа фабрики Леля добежала до замка и весь день отсиживалась в его подземельях. Там ее нашли связные "Земсты" и ночью отправили в лес.
Пятая военная зима пришла неожиданно. Уже в конце октября ударили лютые морозы и пошел снег. Густой, колючий, он валил и валил несколько дней подряд, наметая сугробы, и улицы стали похожи на туннели. Дзялдувка покрылась толстой ледяной коркой. Свинцовое небо опустилось на островерхие заснеженные крыши домов. Стылое солнце показалось за месяц не больше двух раз, выглянуло на полчаса и скрылось за горизонтом оранжево-красным шаром. Мороз крепчал день ото дня; казалось, сам воздух стал хрупким, звенящим.
В одну из таких морозных ночей в конце ноября Ирена услышала, как к дому подъехала машина. "Наверно, к Краузе", - подумала она. Но на лестнице, ведущей на чердак, послышались тяжелые шаги и через минуту в дверь каморки забарабанили.
- Открывай! - Ирена узнала голос Краузе.
Она вскочила с постели, кое-как натянула платье, но дверь не открыла. Стояла, прижав руки к груди, ноги ее стали словно ватные.
Дверь выломали, и два здоровенных полицая и Краузе, светя карманными фонариками, ворвались в каморку, схватили Ирену и поволокли к лестнице. Проснулись сестренки, подняли крик, плач. В одних рубашках, босиком Халина и Ядвига выбежали на крыльцо и увидели, как их сестру втолкнули в большой фургон. Ирена услышала их душераздирающий крик:
- Ирка! Ирка!
- Куда вы ее увозите? Куда?
И довольный возглас Краузе:
- Наконец-то я разделался с этой чертовкой!