Джек ввалился в комнату, не вынимая рук из карманов. Тотчас понял, что речь шла о нем, и остановился у двери, исподлобья глядя на гостя. Он стоял хмурый, чумазый и встрепанный, выставив упрямый подбородок, куртка на нем была порвана и в грязи, насквозь промокшие башмаки пачкали безупречный ковер, - сразу видно было, что это скверный мальчишка, грубиян и сорванец, проклятие семьи.
- Ты не забыл этого джентльмена? - спросил викарий ровным голосом, который не предвещал ничего доброго.
- Уж он-то меня, верно, не забыл, - отозвался Джек. В четырех стенах голос его казался странно, не по возрасту звучным и мужественным.
- Конечно, не забыл! - весело подтвердил гость, все еще надеясь отвести надвигающуюся грозу. - Поди сюда, мальчик, дай мне руку в знак, что мы с тобой не в обиде друг на друга.
Джек, насупясь, молча смотрел на него.
- Подойди и дай руку, - сказал викарий, по-прежнему не повышая голоса, но глаза его гневно вспыхнули. - Ты еще не извинился, твоей тетке и мне пришлось сделать это за тебя.
Джек неуклюже подошел и протянул гостю грязную левую руку, по-прежнему не вынимая правую из кармана.
- Почему не правую? - удивился доктор Дженкинс.
- Не могу.
- Что ты опять с собой сделал? - спросила миссис Реймонд, не замечая, как дрогнул ее голос на слове "опять". - Смотри, весь рукав в грязи, и ты порвал свою новую куртку!
- Вынь руку из кармана, - сказал викарий, и в голосе его зазвучала еле сдерживаемая ярость.
Рука, обернутая грязным, запятнанным кровью платком, оказалась вся в царапинах и ссадинах.
- Как ты это сделал?
Джек хмуро поглядел на дядю.
- Лазил на Утес мертвеца.
- Я ведь строго запретил тебе туда ходить?
- Да.
- Ох, Джек! - беспомощно вздохнула тетка. - Почему ты такой непослушный!
Викарий достал тетрадь прегрешений и вписал туда новый проступок.
- Иди в свою комнату и жди меня, - только и сказал он.
Джек пожал плечами и, насвистывая, вышел. Миссис Реймонд беспокойно покосилась на мужа и вышла следом.
- Бесполезно от вас скрываться, - со вздохом сказал гостю викарий. - Волей-неволей вы теперь посвящены в нашу семейную тайну. Дурные наклонности моего племянника давно уже тяжкий крест для нас с женой. Самый тяжкий из всех, какие угодно было богу на нас возложить.
- Он своенравен, но с годами это наверно пройдет, - попробовал его успокоить доктор. - В конце концов многие очень достойные люди были в детстве озорниками.
- Озорниками - да; но, к несчастью, в моем племяннике мы вынуждены бороться не просто с ребяческим озорством; пагубные наклонности передались ему по наследству.
Несколько минут викарий смотрел на огонь в камине, потом покорно развел руками.
- Если Тимоти еще не рассказал вам эту злополучную историю, вы, конечно, скоро услышите ее от наших деревенских болтунов. Джек унаследовал от матери неисправимый нрав, у его пороков слишком глубокие корни. Ни уговоры, ни строгость на него не действуют; уже много лет мы прилагаем все усилия, пытаясь пробудить в его душе хоть искру доброго чувства, но он ведет себя все хуже и хуже. Благодарение богу, в Молли, до сих пор во всяком случае, мы не замечали никаких дурных наклонностей; но этот мальчик безнадежен.
Выбрав удобную минуту, доктор Дженкинс поспешил уйти. Он был по горло сыт разговорами о Джеке и его грехах. "Пропади оно все пропадом! - думал он. - Если меня всюду будут пичкать жалобами на этого щенка, придется вывесить на моей двери объявление: о преступлениях племянника викария просьба не упоминать!"
Он прошел через сад; возле дровяного сарая какой-то шорох привлек его внимание, и он поднял глаза. На коньке покатой крыши сидел верхом Джек, видимо, вполне довольный своей опасной и неприступной позицией; в одной руке у него был толстый ломоть хлеба, в другой - совершенно зеленое кислое яблоко, должно быть, остаток вчерашней добычи, и он с жадностью поглощал то и другое.
- Эй! - окликнул доктор. - Ты как сюда попал? Помнится, тебя послали наверх.
Сорвиголова только посмотрел на него и опять с хрустом запустил зубы в яблоко. От одного этого звука доктор почувствовал оскомину.
- Если ты будешь так уплетать неспелые яблоки, у тебя разболится живот.
- Некогда мне разговаривать, - с набитым ртом ответил Джек. - Пора домой, сейчас меня будут лупить, а я сперва хочу подкрепиться.
- Похоже, что предстоящая лупцовка не отбила у тебя аппетит.
Джек пожал плечами и принялся за новое яблоко. По дорожке тяжело бежала миссис Реймонд, она задыхалась и ломала руки.
- Джек! Джек! Где ты? Скорей иди домой, гадкий мальчишка. Ох, скорее, милый, а то дядя совсем рассердится!
Тут она увидела на дорожке гостя и остановилась как вкопанная. Джек ухмыльнулся.
- Видали добрую душу? Она всегда распускает нюни, когда меня дерут.
- Ты-то, наверно, нюни не распускаешь?
- Я? - с презрением переспросил Джек. - Я не баба. Дядя уже пошел наверх, тетя Сара? Бьюсь об заклад, я буду на месте раньше его.
Одним прыжком, с ловкостью настоящего акробата, он перелетел с крыши на подоконник. Потом, цепляясь за плющ, подтянулся к карнизу, выступавшему над нижним этажом, точно кошка вскарабкался на него и исчез в окне второго этажа.
Миссис Реймонд обернулась к гостю.
- Что мне с ним делать? - в отчаянии сказала она.
ГЛАВА II
Мальчики гурьбой выходили из школы. Уроки в этот день кончились рано, летнее солнце так и сияло - и все или почти все были в отменном настроении. Джим Гривз, самый старший и притом важная особа (ему было уже почти семнадцать, и он получал вдоволь карманных, денег), шагал под руку со своим закадычным дружком Робертом Полвилом, которого за привычку обижать малышей прозвали "ягненком". В школе их обоих, не любили, но Джим был едва ли не богаче всех, а Роб, пожалуй, всех сильнее, вот почему им многое прощали, а чего не прощали, то молча терпели. Жилось в Порткэррике скучно, и поэтому они оба вступили в шайку головорезов Джека Реймонда, куда входили мальчики разного возраста и склада, дети очень разных родителей; и хотя эти двое были много старше атамана, он правил уверенной рукой и держал их в строгости. А между тем ни Гривз, ни Полвил не проявляли вкуса к разбойничьим набегам, да и Джека оба недолюбливали: хоть они и не поминали об этом, но оба еще не забыли, как годом раньше он дрался по очереди с ними обоими из-за того, что они мучили щенка. Ему тогда порядком досталось от более сильных противников, но и он, дерзкий и увертливый, задал им жару, а потом, с распухшим носом и подбитым глазом, весело отправился домой, где за драку дядя по обыкновению его избил.
После этого случая они относились к своему воинственному атаману с должным почтением, и их тайная неприязнь к нему выражалась лишь в двусмысленных замечаниях, которые наверняка привели бы его в ярость, если б только он их понимал. За глаза над ним потешалась вся шайка: не смешно ли, их вожак, первый во всяком озорстве, еще до того желторот, что не понимает шуточек Роба Полвила! Быть может, именно потому, что это всех очень забавляло, а не только из страха перед его кулаками, Джека не спешили просветить.
А Джек уже забыл о драке из-за щенка и, разумеется, не помнил зла тогдашним противникам. Не за одно, так за другое ему влетало чуть не каждый день; что же до остального, Джек был еще совсем дикарь: в этом возрасте мальчишки дерутся не только сгоряча, но и просто ради удовольствия. И все же, сам не зная почему, он не любил Гривза и Половила, не любил и страдающего одышкой толстяка Чарли Томпсона, чьи руки вызывали у него безотчетное отвращение. Как почти всегда бывает с натурами первобытными, Джека отталкивало все нездоровое, возбуждая какую-то чисто физическую брезгливость. Но, странным образом, это безошибочное чутье еще ни разу не остерегло его от викария; его чувство к этому человеку было стихийно простым: он ненавидел дядю всем своим существом, как любил животных, как презирал тетку.
Мистер Хьюит, учитель, шагал по дорожке, не поднимая глаз; он не разделял общего хорошего настроения. Его угнетало сознание ответственности, ибо он был человек добросовестный, а природа не создала его воспитателем.
- Опять они вместе, - пробормотал он себе под нос, глядя вслед двум взявшимся под руку великовозрастным ученикам.
- Вечно они что-то затевают, - послышалось у него над ухом.
Мистер Хьюит обернулся, и лицо его просветлело: его догнал помощник викария; их связывала давняя дружба.
- Мне эта история просто не дает покоя, Блэк, - сказал он. - Как, по-вашему, викарий что-нибудь подозревает?
- Нет, конечно, а то бы он всю школу перевернул вверх дном. Вы же знаете, он не прощает безнравственности. Да вот, когда он на днях кричал на эту Роско, я думал, у нее со страха начнется истерика. Все это прекрасно, Хьюит, но он хватает через край. Девушка еще слишком молода и слишком мало понимает, несправедливо так на нее нападать.
- Нет, я не согласен. Он приходский священник, должен же он узнать имя соблазнителя, чтобы оберечь от него других девушек. А она отказалась его назвать просто из упрямства.
- А может быть, из страха. Во всяком случае, эти мальчики...
Учитель отшатнулся.
- Господь с вами! - воскликнул он. - Уж не думаете ли вы, что эту Роско совратил кто-нибудь из моих учеников?
- Нет, конечно, нет. Это какой-нибудь молодой рыбак... То есть...
Минуту оба молчали. Видно было, что молодой священник встревожен и огорчен.
- Я прежде об этом не думал, - продолжал он, - но Гривз и Полвил... Впрочем, не стоит заранее пугаться, может быть, ничего страшного и не случилось. Бог свидетель, хватит с нас и той скверной истории.
- Да, вы правы; а хуже всего то, что, боюсь, первую скрипку в ней играл племянник викария.
- Вы уверены, Хьюит? Правда, большего озорника я в жизни своей не встречал, но на такую гадость он, по-моему, не способен. Если бы вы сказали это про Томпсона...
- Ну, относительно Томпсона у меня нет никаких сомнений. Но я боюсь, что и Джек очень испорчен; он такой грубый и черствый. А если так, при своем влиянии на остальных он становится просто опасен. Вы же знаете, он верховодит всегда и во всем. Просто не понимаю, как я скажу мистеру Реймонду о моих подозрениях, он столько труда и забот положил на нашу школу. Знаю одно: если разразится скандал и мальчиков исключат, да еще нагрянут репортеры и о племяннике напишут в газетах, викария это убьет. Кто там? Греггс?
Из-за кустов дрока вышел мальчик небольшого роста, с мелкими чертами лица и несмелым взглядом выпуклых, слишком близко посаженных глаз; он снял шапку и смущенно ухмыльнулся. Это был сын здешнего кузнеца, верная тень Джека Реймонда; если бы не пагубное влияние Джека, этот мальчишка, должно быть, никогда не посмел бы залезть в чужой сад. Он был по натуре торгаш и, участвуя в разбойничьих налетах под предводительством Джека, как и прочие ученики мистера Хьюита, заодно продавал товарищам птиц, хорьков, всякую рыболовную онасть, а потому всегда был при деньгах.
- Могу я сегодня послать тебя с запиской? - спросил священник.
- Только если Джек меня отпустит, сэр. Он собрался ловить рыбу и велел мне обождать его здесь.
- Вот видите, - со вздохом сказал другу Хьюит, когда они пошли дальше. - Джек велел ему ждать - и он прождет хоть до ночи, но не ослушается. Такими Джек может вертеть, как хочет.
Билли Греггсу и в самом деле пришлось ждать долго; наконец явился его повелитель - злой, насупленный - и отпустил его, сказав коротко:
- Ничего не выйдет, Билл.
- Разве ты не пойдешь, Джек?
- Не могу. Погода хорошая, вот эта подлая скотина и засадила меня за свою гнусную латынь.
- Кто, старик Хьюит? С чего это...
- Да не он, дядя. Он всегда делает мне назло.
- Ты, верно, опять его чем-нибудь взбесил?
- А, вечная история - почему я не уважаю епископа. Хоть бы этот епископ воскрес минут на пять, я бы его стукнул по башке!
Епископ, о котором шел разговор, - знаменитый и ученый дядюшка предыдущего поколения Реймондов, единственный в этом семействе, кто достиг высоких степеней, - был в доме викария своего рода идолом. С каждой мелочью, так или иначе напоминавшей о нем, обращались, как со святыней; а Джек то и дело нарушал это семейное табу и в наказание должен был в свободные часы переписывать сотни "штрафных строк", - не удивительно, что он терпеть не мог своего знаменитого предка.
- Помнишь ножик с зеленой рукояткой? Дядя вечно над ним трясется, потому что это подарок епископу от какого-то там герцога. Я только взял его сегодня, чтоб починить удочку, а тут вошел дядя и поймал меня, и уж до того разозлился! Я удрал с черного хода сказать тебе. Постараюсь отделаться поскорей. Прощай.
И он побежал прочь.
- Джек! - крикнул вдогонку Билли. - Когда отделаешься, приходи к нам за хлев, будет весело.
Джек остановился.
- А что такое?
- У нас Белоножка телится, и что-то с ней не так. Отец позвал ветеринара что-то ей лечить. В сарай он меня не пустит, но позади, где свалена зола, есть щель, и можно...
Джек вдруг вспылил.
- Билл Греггс, только попробуй полезь, куда не просят! Если я увижу, что ты подсматриваешь, ветеринару придется лечить тебя самого, гаденыш ты этакий.
Билл покорно замолчал, но про себя усмехнулся: ну, ясно, их строгий командир не понимает очень многих вещей, которые говорятся и делаются у него под носом.
- Ладно уж, - сказал он смиренно, - не рычи на меня. Слушай, хочешь певуна?
- Ручного?
- Ну, приручить можешь сам. Я вчера поймал одного в лощине, - и хорош же! Отдам за девять пенсов.
- А где я возьму девять пенсов?
- Да ведь у тебя на днях было полкроны?
Джек пожал плечами; у него в карманах деньги никогда не залеживались.
- Теперь у меня только два с половиной пенса.
- Ладно! Тогда отдам Гривзу, он у меня уже просил. Выколю сегодня глаза и отдам.
Ровные прямые брови Джека мрачно сдвинулись.
- Не тронь птицу! - сказал он с сердцем. - Для чего это выкалывать глаза? Она и без того будет хорошо петь.
Во второй раз услыхав из уст атамана такие чувствительные слова, Билли не удержался и хихикнул:
- Вот не ждал от тебя нежностей! Конечно, выколю глаза, так полагается. Подумаешь, велика беда; просто надо всадить в пробку иглу, раскалить ее докрасна и...
- Ты сперва покажи мне этого певуна, - не дослушав, приказал Джек. - Я к чаю отделаюсь.
Все еще хмурясь, он пошел прочь. Быть может, мадьярская кровь, унаследованная от матери, сделала его не в меру самолюбивым, но мысль, что кто-то над ним посмеется, нестерпимо жгла его гордую душу. Он злился на себя: охота была кипятиться, если кто-то там, хихикая, подглядывает за всякими непристойностями или выкалывает птицам глаза! Ему-то какое дело? Отчего ему невмоготу, когда другим наплевать?
И все-таки до самого вечера птица и раскаленная игла мешали Джеку сосредоточиться на латинских стихах, и он все больше мрачнел. Его воспитание, сама обстановка, в которой он рос, медленно, но упорно ожесточали его и уже почти уничтожили мягкость и отзывчивость, какими, быть может, наделила его природа,- и, безмерно гордый тем, что слывет первым головорезом во всей округе, он чуть ли не стыдился, когда что-нибудь задевало в нем чувствительные струнки, о которых никто, кроме него, не подозревал. К тому времени, как с латынью было покончено, ему уже не терпелось выкинуть какую-нибудь отчаянную штуку, чтобы разом отплатить дяде за испорченный день и вновь подняться в собственных глазах и в глазах Билли Греггса. Он вытер перепачканные чернилами пальцы чистой теткиной скатертью, запустил всю пятерню в свою спутанную черную гриву и стал напряженно думать.
***
В соседней комнате викарий готовил проповедь к воскресному утру. Перо его бегало по бумаге быстрее, чем всегда, губы по обыкновению были плотно сжаты. Он не намерен щадить дочь фермера Роско и ее неизвестного соблазнителя, пусть эта проповедь как громом поразит весь Порткэррик. Самой девушке и гордому беспомощному старику - ее отцу - наверно, придется все это выслушать: семья Роско аккуратно посещает церковь; но мистер Реймонд не из чувствительных. То, что он именовал ее преступлением, не вызывало у него жалости: в молодости и он знавал искушения, но Мэгги Роско не могла бы их понять.
***
- Эй! Билл!
Билли Греггс тыкал прутиком жирную улитку; он обернулся на крик: с холма, поросшего вереском, к нему бежал Джек Реймонд.
- Переписал свою латынь?
Джек растянулся среди вереска.
- Да, наконец-то.
Билли опять занялся улиткой. Джек с наслаждением повалялся немного, от нечего делать дрыгая ногами в воздухе, как беспечный дикарь; потом сел, достал из кармана ножик, открыл его грязным, обломанным ногтем и принялся строгать палку, весело напевая: "Будь хорошим, мальчик Томми, уступи местечко дяде..." Билли минуту-другую молча наблюдал.
- Слушай-1ка, - вдруг сказал он, - что это за нож?
- А тебе какое дело?
- Просто так. Дай поглядеть.
Разжав крепкие смуглые пальцы, Джек показал ему свое орудие. Нож, видно, был дорогой, с малахитовой рукояткой, на золотой пластинке выгравированы какие-то буквы.
- Джек, да ведь это... это нож епископа! Усмехнувшись, Джек сунул нож в карман.
- Как ты его раздобыл?
- Может, дядя мне его дал за то, что я такой паинька.
- Так я тебе и поверил!
- А может, я сам его взял.
Билли негромко свистнул.
- Ох, и влетит же тебе!
- Наверно, - коротко подтвердил Джек и каблуком вдавил в землю кустик вереска. И, помолчав, прибавил: - Послушай, Билл.
- Чего тебе?
- Давай меняться.
- Что на что?
- Отдай мне того певуна за ножик.
Билли, раскрыв рот, порывисто сел и уставился на Джека: "певуну" - обыкновенному певчему дрозду - цена от силы шиллинг; а этот ножик, если узнают, что Джек его украл, обойдется ему...
- Слушай, Джек, да ведь дядя всю шкуру с тебя спустит!
Джек пожал плечами.
- Ну, выдерет, эка невидаль. Я ведь не девчонка.
- Да, дела! - Билли повернулся, оперся на локти и с любопытством стал разглядывать приятеля. - Слушай, тебя лупят почем зря, а? Говорят, твой дядька просто зверь, палки из рук не выпускает.
- Он меня больше палкой бить не будет. В прошлый раз так и сказал. Говорит, когда я опять проштрафлюсь, он высечет меня хлыстом, - может, меня хоть хлыст исправит.
- А за что он тебя тогда бил? Ответы Джека становились все скупее.
- Уж не помню. Перед этим - за то, что стащил груши с чердака. Старая дева, сестра сквайра, пришла в гости в новом чепце, а я с крыши в нее грушами. Пропал ее чепец.
- От груш-то?
- От гнилых. Хорошие я съел - половину до взбучки, половину после, на закуску.
- С тебя, видно, как с гуся вода!
- А то нет! - презрительно отозвался Джек.
Билли призадумался. Если мальчишка и ухом не ведет, когда его так лупцуют, его поневоле уважаешь, хоть и смешно, что он такой наивный теленок, а подчас и просто слюнтяй.