Глава вторая
Под диваном
Зимние сумерки снежные и тихие.
Маленький курносенький Коля лежит на полу под диваном и смотрит сквозь пустую звездочку, прожженную папиросой на оборке дивана.
Коля лежит в гостиной на полу под диваном, скорчившись и неловко, как связанные телята на возу-лотке, когда везут их на бойню за Боголюбов монастырь, - почти всякий день медленно и томительно тянутся такие возы мимо красного флигеля Огорелышевского дома, и всегда Коля бежит к окну смотреть на болтающиеся телячьи языки и мягкое, полуживое их вздрагивающее тело.
Над Колей, прямо над головой вплотную спускается сиденье дивана, тяжелое и темное, в паутине, - г провалится оно, и тельце его расплющится, как лягушка, которую раздавил осенью на дорожке у пруда дворник Кузьма своим огромным, явлочным сапогом.
Пыль забирается Коле в нос, душит, а глазам так больно.
На диване сидит Палагея Семеновна Красавина и Варенька. Палагея Семеновна болтает ногой и, захлебываясь, рассказывает Вареньке всякие городские новости и семейные события.
Коля привык к рассказам Палагеи Семеновны, много чего переслушал он с осени, когда впервые залез под диван и навострил уши.
Коле восемь лет, на Ивана Купала девятый пошел. Он уж гимназист-приготовишка, - нынешним летом в гимназию его отдали. С нынешнего лета началась для Коли новая жизнь: стал он вспоминать что-то хорошее, что будто бы когда-то третьего года было, стал и скучать, а раньше ничего такого не чувствовал. Прошлой весной умер отец, Коля вспоминал отца: ему представлялся большой человек и почему-то непременно в белой майской паре, с драгоценным перстнем на волосатом пальце, черные, большие усы, колючие, когда поцелуется.
Как хорошо было, когда в воскресенье приезжал отец и в кухне появлялся Гаврила-кучер, а на дворе вздрагивали сытые черные кони, как хорошо было кататься в коляске!
Приезд отца только по воскресеньям нисколько не удивлял Колю. Может быть, так все и нужно было, так и везде делается, почему он знал? Один только раз он заметил, что Варенька как-то особенно, с каким-то захлебыванием плакала и сидела в гостиной, а отец ходил по зале, и тогда же почувствовал, что между отцом и матерью есть что-то, чего, может, и не нужно, и не так везде бывает, а только их, финогеновское. Коля помнит, как возили их прощаться с отцом. Варенька так и сказала тогда: "Поедемте прощаться". И он в первый раз увидел дикий Финогеновский дом и комнату, где он родился, и отца увидел не в белой майской паре, а в сером мышином халате, только чулки на нем были белые, шерстяные вязаные - отец сидел в кресле и задыхался, поседевший и небритый. Принесли икону Спасителя с золотым красным голубком на сиянии и отец благословил их и потом дал Коле яичко, в яичке - змейка, и фарфорового серого медведюшку. Медведюшка цел - это его единственная игрушка, а змейка пропала. Коля помнит, как, вернувшись домой, он вдруг расплакался, и сам не знает, почему так горько расплакался, он влез к няньке на колени, обнял старуху, и чувствовал, как горячи его щеки, и бегут слезы. За год до этого, когда горел Чугунолитейный завод и Колю разбудили и он увидел в окно страшный огонь, он так же горько заплакал. А вскоре после прощанья с отцом Варенька сказала, что отец умер, и портниха Даша в столовой торопилась шить черные курточки и черные штанишки. А на следующий день опять ездили в Финогеновский дом: отца в гроб клали. Коля помнит, как, положив в гроб, после панихиды опять вынули отца и стали надевать на него атласный лиловый халат и трудно было наряжать покойника, подняли ему руку и рука поднялась высоко до самого потолка, да так и осталась, и уж сколько ни старались, рука и после все торчала из гроба. В третий раз поехали в дом, в карете поехали на похороны. На похоронах, когда стали прощаться, все плакали - и Саша, и Петя, и Женя, и Варенька, но Коля совсем не плакал. У покойника пошла из носу сукровица и это так поразило Колю, что он только это и видел: водянистая кровь струйкой бежала из носу, пропадала в усах и текла по выбритой бороде. В день похорон отца у Финогеновых бабки украли, а Женю на поминках напоили водкой. А как было досадно, что бабки украли!
Коля помнит, что старший пасынок Василий после поминок, прощаясь, дал Вареньке перстень отца и обещал приезжать по воскресеньям. Варенька перстень взяла, а от посещений отказалась. Много Коля помнит и всяких мелочей: и какой день был пасмурный, и только, когда звонили, проглянуло солнце, и как на Финогеновском дворе у конюшни трава была такая зеленая, больше уж никогда он не видел такой зеленой травы.
Шустрый и живой, Коля - памятливый, а близорукие темные глаза его с поволокой, как жучки, таращились и искали все, высматривали. Огорелышевский пруд - вода проточная и два ключа, купаться можно. Финогеновы рано начали купаться. Плавать их учила горничная Маша. Коля быстро научился, но долгое время притворялся неумелым: ему было приятно, когда Маша брала его к себе на руки и сама улыбалась, так что зубы были видны белые, такие острые. Среди игр, в которых Коля занимал особенное место, отличаясь своим озорством и плутнями, была одна игра тайная, называлась она стручки продавать. Играли в нее за дровами у забора Колобовского сада, да на покатой, зазеленевшей от ветхости, крыше курятника местах скрытых от взрослых: неловко же было, если увидят. Садились Финогеновы в кружок и играли.
Коля знал много сказок, но больше неприличных. Вечерами дети торчали за воротами. За ворота же вечером выходили посидеть фабричные. Тут уж чего не наслушаешься. Падок был Коля на всякий рассказ и прилипчив ко всякому.
Вот почему он так зорко смотрит и чутко слушает, и, хоть не очень-то легко ему, и мало он понимает чего, но из своей засады - из-под дивана он не вылезет, будет слушать рассказы Палагеи Семеновны. Палагея Семеновна после долгого перерыва беременна, она очень боится за себя: Сергей Аркадьевич - доктор сказал ей, что роды будут тяжелые, пожалуй, понадобится операция.
Коле страшно захотелось чихнуть, даже глаза закололо и забегали но лицу мелкие, щекочущие мурашки. И хорошо бы покашлять ему громко и несколько раз! Но он делает невероятное усилие и сдерживается.
- Покойный Елисей Степанович, - звенит голос Палагеи Семеновны" - после вашего развода, Варенька, сошелся с горничной Сашей. Ну, помнишь, тощая такая и ямка между бровей. Теперь с ней живет Василий. Просто ужас! От отца перешла к сыну! Хорошее наследство! Да, вчера мне рассказывали, Варенька! В Пассаже я встретила А., очень хороший юрист, он посвящен во все ваши дела, От вашего наследства ничего не останется: дом продают, Василий и Степан кутят, в магазине их никогда не видно. Я не могу представить, Варенька, как ты могла прожить о ними! А Людмилу, знаешь, на бульваре видели с кавалерами! Прямо неприлично… - и Палагея Семеновна зашептала что-то о Людмиле.
Коля перестая дышать.
- Выкидыш… вытравляли… желтый билет… - доходят до него отдельные слова, больше он ничего не разбирает.
Ножки стола и кресел почернели, словно копоть легла на них, и стали они толще. Ковер разбух и вздыбился, будто шкура невиданного зверя лубочной картинки, - такая картинка висит в столовой: лев, она висит между красноносым бенедиктинецем-монахом - рекламою и священным коронованием.
Палагея Семеновна кашлянула, достала платок и примолкла.
Запахло духами.
А цветы на ковре вдруг стали яркими и большими, медные ножки кресел заблестели, как подсвечники.
Это - Маша, горничная принесла лампу и поставила ее на стол.
У Маши ботинки на высоких каблуках, а не стучат, Филиппок ей сделал, Степаниды-кухарки сын. Со временем, конечно, и у Коли такие сапоги будут, а ему очень хочется, чтобы не стучали, - теперешние его грубые и скрипучие.
- Готов ли чай? - говорит Варенька, - поторопись, Маша, пожалуйста.
Коля осторожно перевертывается. Левая нога у него затекла, в ней будто песок, и кажется она такой огромной, чужой.
Шелковые юбки снова зашуршали.
- Вчера у П. П. был вечер, - затараторила Палагея Семеновна, словно чему-то обрадовалась, - пели итальянцы. И вдруг вижу, входит К. Ф. Мы были поражены: П. П. на прошлой пятнице прозрачно намекнул ему при Лизочке, что их отношения для него не тайна. А Лизочка, право, такая наивная! Это ужасный человек, Варенька, представь себе, от него все без ума: Люся, Муся, Нина, и теперь Лизочка. Да! на рожденье Тани, Ника взял Катю на руки и при всех, - мы только что вышли из залы, они фокусника приглашали, чудный фокусник! - понимаешь, Варенька, при всех, показывает на Д. Е.: "Посмотри, говорит, Катя, вон твой настоящий папа". Бедненькая Ксенечка не знала, что ей и делать. Д. Е. побледнел, как полотно. Словом, сплошная нетактичность. Мы просто не знали, куда деваться…
- А ты видела Арестовых? - спросила Варенька.
- Ах, совсем и забыла. Я их встретила у А. М. Знаешь, Варенька, месяца нет как они обвенчались, а Тука мне рассказывает… - и Палагея Семеновна шепчет, не передохнет.
Коля прислушивается, напрягает все силы, чтобы хоть что-нибудь понять, а понять ничего не может. Среди мудреных слов прыгают начальные буквы имен и фамилий, вытянутые, с завитками, а в спину колет, словно булавкой.
Вдруг маленькое сердце его сжалось камушком и застыло: на пол что-то уронили.
- Не беспокойся, оставь, Варенька, я сама! - рука Палагеи Семеновны, пухлая, в кольцах, шмыгнула, как мышь, около самого носа Коли.
В другое время Коля непременно бы тяпнул ее за палец, но теперь что-то горяче-колкое разливается по всему телу и душит его, он больше не может удержаться, сопит.
- Чтой-то у вас, Варенька, мыши?
- Нет, Наумка - кот вечно под диваном трется.
Палагея Семеновна опасливо подбирает юбки.
- Я кошек не люблю.
- Барыня, чай готов! - говорит Маша.
Встает Варенька, за нею Палагея Семеновна. Палагея Семеновна заглядывает в трюмо, прихорашивается. И Варенька, и Палагея Семеновна выходят из гостиной в залу.
Когда бывают гости, чай пьют в зале. Без гостей - в столовой. В зале две лампы с яркими горелками-молниями, очень много цветов, и в горшках, и на окнах, и по углам в корзинах; между цветов банка с аксалотом, "который может ничего не есть", в углу у дверей рояль, и ломберный столик между окон. Печка в зале всегда очень горячая; впрочем, все печки горячие - дрова у Финогеновых огорелышевские!
В зале на красном круглом раздвигающемся столе шипит красный бронзовый самовар.
Стучат блюдцами.
Коля приподнял оборку дивана, насторожился… И вдруг шорох, будто с дивана и еще кто-то встал.
Коля быстро опустил оборку и затих. Ему слышно, как мешают ложечкой сахар. Упала ложка.
Дама будет, - Варенька подняла ложку.
- Понимаешь, Варенька, просто невероятно… - и понеслась Палагея Семеновна, вспомнив что-то очень интересное и, может быть, самое любопытное.
Коля прополз до дверей Варенькиной комнаты - спальни, поднялся на цыпочки и пошел.
Высокий темный киот, освещенный красной лампадкой, строго провожает его всеми ликами и гневными и скорбящими, они осуждают Колю: зачем он под диваном сидит и подслушивает, будут ему немилосердные муки, в ад преисподний посадят его, будет он гореть в негасимом прелютом огне.
Не дыша, проходит Коля спальню и соседнюю узкую комнату - гардеробную, где стоят высокие шкапы и устюжский, покрытый белою жестью, сундук с замком - музыкою. А из гардеробной он уж пускается бегом и, цепляясь за шаткие перила лестницы, подымается наверх в детскую.
Наверху - в детской две комнаты: комната прямо с лестницы, она выходит к пруду, и из нее видна фабрика и Чугунолитейный завод; в этой комнате две кровати, Сашина и Петина, и маленькая дверь на чердак; другая комната, соединенная с первой дверями, выходит на улицу, из нее виден пустырь - огороды, Синичка и Боголюбов монастырь, в этой комнате спит Женя, Коля и нянька Прасковья, здесь же стоит комод и всякие клопиные сундучки и висит высокое зеркало, - большая и очень заставленная комната.
Дорогой до детской Коля никого не встретил - пронесло благополучно, но в детской он наткнулся прямо на няньку Прасковью-Пискунью.
Прасковья сидела у стола, где обыкновенно Саша и Петя учат уроки, и штопала рваные чулки. Чулок лежала перед ней целая гора, и казалось, - так на лице у ней было написано, - сколько ни штопай, всего не перештопаешь: заштопаешь десяток, завтра же дюжина рваных прибудет.
- Где это ты, Колюшка, пропадал? - Прасковья подслеповато, устало всматривается через огромные медные очки, - ишь завозил курточку-то, будто мешки таскал. Дай-ка я тебя, девушка, почищу!
- Так, няня, живот у меня болит! - Коля всегда все на живот сваливает.
- Покушал, знать, лишнего, он у тебя и разболелся. Горчичник поставим ужотко.
"Ну, горчичник-то не поставим, горчичник больно щиплется!" - думает Коля, а все-таки ему надо больным представиться, как-никак, а могут хватиться, где пропадал так долго, и он ложится на Сашину кровать.
- Или поставить бутылку, горячую бутылку хорошо, - нянька передернула спицу, - поветрие нынче ходит: напущено, знать, нечистым, согрешишь грешный.
"Ну, горячую бутылку можно!" - думает Коля, ему на кровати лежать хорошо, спину не колет, и дышать он может сколько угодно,
По лестнице наверх кто-то подымался.
Коля зажмурился.
- Колечка, - вдруг услышал он такой знакомый голос с ласкающей оттяжкой, это звала Маша, - Колечка, чай кушать ступайте!
Коля обрадовался, вскочил, и неловко ему, что так обрадовался, супится.
А Маша уж на пороге и идет к няньке, будто на работу посмотреть, а сама: ам! - поймала Колю, затеребила его, зацеловала его и в носик, и в ушко, и в глазки.
- Красавчик ты мой, речистый ты мой черноглазенький, ма-а-леныеий!
- Ну чего, лупоглазая, чего развозилась, - ворчит Прасковья, - мальчик хворый: что ни час новая болезнь открывается, а она лезет. Да и под руку толкаешь…
Маша оставила Колю. Маша стоит, смотрит на Колю и смеется, будто и знает что, да не скажет. А какая она высокая, какая она - больше нет такой, так бы и бросился к ней: взобраться бы к ней на колени, обнять ее шею, чтобы взяла она к себе на руки, - щеки у ней всегда горячие.
Но Коля говорит, не глядя:
- У меня, Маша, живот болит.
- Ужинать-то скоро? - Прасковья кладет спицы в груду рваных чулок, - всю-то, девушка, разломила, поясница гудёт… И когда этот колокольчик, прости Господи, сгинет!.. перекусить, что ли.
Нянька и Маша уходят из детской вниз. Маша успела в окно заглянуть и догнала Прасковью и перегнала старуху. По лестнице медленно шлепает нянька, но и ее старушечьи шаги затихают.
- Коля опять ложится на Сашину кровать: ему надо еще немного выдержать и тогда он может идти пить чай, - а то еще не поверят!
"Мальчик хворый: что ни час новая болезнь открывается!" - вспоминает Коля слова няньки к смеется: у него губки пухлые и ровные белые зубы, как молоко, белые.
Конечно, никакой новой болезни у Коли не открывалось. С тех пор, как на третьем году была у него скарлатина, осложнившаяся водянкой, когда он и вправду помирал и никакие ванны из трухи не помогали, да вскоре затем корь, он не хворал ни разу.
Вообще, все дети отличались крепким здоровьем, несмотря на все свои финогеновские проделки: для озорства и удали ели снег и выбегали в одних, рубашках в холодные сени, глотали больших мух, чтобы мутило и не идти в гимназию, а чтобы грозы не бояться, ели черствые заплесневелые просвирки - бабушкино наущение! - и всегда на пруду - кувыркались в прорубь. И все с рук сходило, вреда особенного не замечалось. Исключением был Женя. Женя, после всех болезней Коли, прохворав скарлатиной и корью, получил еще дифтерит и одно время ослеп. Зрение вернулось, но постоянно на глаза он жаловался. Какая-то была у него сильная невральгия. Не глаза болели, а где-то над бровями в висках: схватит и мучает, - и свету тогда уж не видит, и плачет убито, так плачут только беспомощные дети, не плачет, а гудит. И лунатик он был: по ночам сонный проделывал диковинные вещи, - вылезал на крышу, ходил по карнизу. В самом раннем детстве, когда у него были припадки, клали его на мощи, и у Вареньки у образов в киоте вместе с венчальными свечами хранились бархатные рукавички и шапочки с мощей, - святыню к глазам прикладывали. Водила его Прасковья в Боголюбов монастырь к схимнику о. Глебу на молитву о изгнании беса, будто и полегчало. Глаза у Жени такие были грустные, и забиякой не слыл он, а все же разойдется - маху не даст.
"Кто ж их разберет, - говорила Прасковья, - все они, и большие и маленькие, на одну колодку, разбойники сущие".
Большими назывались Саша и Петя, маленькими, мелюзгой - Женя и Коля.
Коля подымается с кровати и, прежде чем идти вниз, растворяет дверь в смежную комнату.
В комнате темно. Чуть живет изнывающий мутный луч лампадки перед образом Трифона Мученика.
Коля вытягивает руки, чтобы не споткнуться. Ему не очень страшно, но все-таки впотьмах он боится.
В его всматривающихся близоруких глазах, не потухая, плывет лиловый кружок с серебряным ободком. Лиловый кружок с серебряным ободком постоянно плывет перед глазами, если Коля долго жмурится и попадает из света в темноту. Ему приятно видеть этот лиловый кружок.
И вдруг, не рассчитав шага, Коля оступился, заколотилось сердечко.
- Господи Владыко, что ты, Коко, неосторожный какой!
- Бабушка!
Бабушка Анна Ивановна - старая старуха из богадельни, старуху все у Финогеновых бабушкой называют.
Откуда появилась бабушка к Финогеновым, об этом никто никогда не спрашивал. Просто сама пришла. У ней нет ни души в городе, да и не только в городе, а и нигде нет ни родственников, ни знакомых, одни покойники. Варенька давала ей рубль в месяц, и бабушка подолгу живала у Финогеновых.
- У, вертопрах, - охает бабушка, подымаясь, она расстелилась было на полу вздремнуть до ужина, - все-то ноги отдавил, прости Господи! И куда это ты запропастился: днем с огнем не сыщешь. Ходила я на пруд, все дети развлекаются, горку строят, а тебя нет как нет.
Сказать бабушке о животе: живот болит, - животом бабушку не возьмешь.
- Бабушка, - подлащивается Коля, - дай, бабушка, мне понюхать табачку немножечко?
- Изволь, душа моя, изволь, - бабушка с удовольствием вынимает табакерку, - Бахрамеевский табак свежий. Всех наших старух намедни потчевала, Юдишна хвалила, сам Александр Петрович Отважный отведал. Александр Петрович - старичок отважный!
Бабушка и сама понюхала и Коле понюхать дала. Табак забористый.
- А я тебе, бабушка, духов подолью, хочешь?
Бабушка довольна.
А Коля выхватывает табакерку и опрометью бежит по лестнице вниз и через черные сени, через кухню, мимо Маши, Степаниды, Прасковьи прямо в столовую и трясется весь: вот расхохочется, - глаза прелукавые. Там влезает он на шкап, достает из стеклянного буфета толченого перцу, подсыпает перцу в бабушкину табакерку, потом плюет и все размешивает.
Наперченная табакерка в кармане, глаза потускнели, ловко состроена кислая рожица, - медленно идет Коля в зал: он ведь болен, у него живот болит!
- Жарок небольшой есть, - Палагея Семеновна дотрагивается своими пухлыми пальцами до Колиного высокого лба, - покажи, Коля, язычок… И, какой красный!
- Завтра дома посидишь, - замечает Варенька, - и Женя отдохнет немного.