Тут сразу началась такая суматоха, такой разразился гвалт, что ничего нельзя было понять. Тачковозы и солильщики орали, как на сходе, громче всех и все вместе. Они грозили кому-то кулаками, рвались вперёд с озлобленными лицами, а женщины кричали и на мужчин, и друг на друга.
Никто не заметил, как на плот прихлынули бондаря с Гришей и Харитоном впереди. Почувствовали их по хорошему запаху деревянной стружки. Гриша и Харитон продрались в середину, к Прасковее, и стали с ней озабоченно совещаться.
Кто-то из резалок с весёлой ненавистью крикнул:
- Удрала… глядите, удрала наша подрядчица! Опять к управляющему побежала. Со страху и шапчонка на ухо съехала.
В разных местах захохотали, а кто-то из мужчин лихо свистнул. Но Гриша сердито прикрикнул на них:
- Не валяйте дурака, люди! Эка, забаву себе нашли… Дело надо решать, а дело очень даже серьёзное. Всем и каждому придётся драться. Хоть мы, бондаря, и не от подрядчицы работаем, а пришли вот к вам на подмогу. Мы тоже решили вместе с вами работу бросить. Стойте крепко и от своего не отступайтесь. Управляющему некуда деться: или промысел закрывай, или нас ублаготвори. А дело наше правильное. В обиду себя давать нельзя.
Толпа одобрительно зашумела, но кто-то из мужчин ехидно крикнул:
- А кто бока будет подставлять? Ежели прогонят - куда с семейством пойдёшь? К волкам али помиру? Вам, холостым, Григорий, - с полагоря: бродяжить-то вам не привыкать стать.
Харитон, с хмурой усмешкой и горячими глазами, обрезал:
- Мы все такие же бродяги, как и ты: у нас одна судьба. А нам с Григорием и кой-кому из женщин придётся хуже всех, ежели вы струсите и от артели отобьётесь. Тут одна всем дорога - стеной стоять, как в кулачном бою. Бойцы-то сильны дружностью, а нет дружности - бойцам печёнки отбивают да рёбра ломают. Мы вот не боимся, чего бы там ни случилось, и сейчас вот… Видите, все распорядители сюда идут. Мы-то не уйдём, товарищей не бросим, а впереди станем. Крепко держитесь, как один, рука в руку, и сами увидите, что сила-то на нашей стороне. По одному нас легко раздавить, а перед большим народом у них душа в пятки уходит.
От конторы шёл управляющий. Он сутулился ещё больше, а лицо стало ещё острее и язвительнее. Веников удручённо глядел в землю, а Василиса, одряблевшая, бледная, бормотала что-то и грозила ему кулаком.
- На тачки их, чертей!.. - мстительно выкрикнула Галя, но на неё шикнула Прасковея.
Все заворошились, подтянулись, плотнее прижались; друг к другу и с тревожным ожиданием замолчали.
Управляющий остановился в пролёте, а подрядчица прошла немного вперёд и стала в стороне. Веников уныло застыл рядом с управляющим.
- Ну, так что же вы… решили бездельничать? - с притворным спокойствием спросил управляющий. - Побунтовать желаете? Кто же это вас надоумил?
Галя смело ответила:
- Госпожа наша подрядчица. Она на это ловкая.
Гриша крикнул на неё:
- Молчи! Не тебя тянут за язык.
Управляющий с усмешкой покосился на Гришу.
- Вот и бондаря на подмогу пришли. Это что же… подмётные листочки взбудоражили?
Гриша вежливо поправил его:
- Какие там листочки, господин управляющий! Тут зараза хлеще: и верблюды ревут, когда их дерут, а люди вольны и за себя постоять.
- Поэтому и ты со своей артелью работу бросил и привёл бондарей, чтобы баб подзудить? Опытный атаман.
- Неужели вы не знаете, управляющий, кто кого подзуживает? Побыли бы в нашей шкуре, почуяли бы хозяйские зубы.
Прасковея решительно, с гневной дрожью в голосе, потребовала:
- Перестаньте, управляющий, людей обсчитывать. Кровные деньги, через силу заработанные, мы не отдадим. Да за болезни пускай подрядчица не вычитает: по вашей же милости люди с ног валятся. Лечить их надо, а не добивать. Сами же вы людей с плота в гроб загоняете. Сколько сейчас в казарме резалок лежит? Ей, подрядчице-то, всё равно: сделали урок аль не сделали, абы клок мяса вырвать.
Оксана крикнула надрывно:
- Она человечиной питается: раньше в своём красном фонаре - девками, а сейчас - резалками. Напорется! Не кончится это добром…
- Ого! - рванулась к управляющему подрядчица. - Слышите, как они грозят? Они ещё с ножами на меня полезут. Без полиции не обойдётся.
- Не пугай! - вызывающе крикнула Галя. - Не испугаешь. У самой от страху глаза на лоб лезут.
И верно, подрядчица дрожала, как в ознобе, лицо посерело, а руки судорожно елозили по суконной шубке.
Управляющий оглядел толпу. Холодно, властно и угрожающе выпрямился.
- Ну, довольно! Принимайтесь за работу! Я пришёл к вам не шутки шутить. Будете дурака валять - все убытки на вас навалю.
Подрядчица злорадно засмеялась.
- Вот то-то!.. А то ишь бунт какой подняли! Смутьянов надо выгнать с плота да из казармы, а то от них житья не будет.
Она как будто обожгла людей: все оглушительно закричали, забушевали, замахали руками и с ненавистью в глазах рванулись к ней. Она с оторопью отскочила к управляющему. Гриша вышел вперед и поднял обе руки.
- Тише, народ!
Бондаря дружно, со смехом и шутками оттеснили толпу назад.
Громче всех кричала Галя:
- На тачку эту гадину! И управляющего с ней заодно!
Управляющий неожиданно усмехнулся и примирительно сказал:
- Хорошо! Начинайте работать! Ваши претензии я рассмотрю и завтра объявлю.
Прасковея повернулась к толпе и призывно крикнула:
- Слышите, товарки? Глядите, ребята. Управляющий зубы заговаривает - обмануть хочет. Пускай он сейчас ответ нам даёт.
Кузнец Игнат, засунув руки за нагрудник, пробасил простодушно:
- Куй железо, пока горячо. Моя баба совсем свалилась. Словами сталь не наваривают.
Оксана выбежала из толпы и, как безумная, бросилась с ножом и багорчиком к подрядчице.
- Мне силы нет терпеть… Душу мою эта гадюка истерзала…
Подрядчица, с ужасом в выпученных глазах, спряталась за спину управляющего, а Оксану подхватили под руки два бондаря и втиснули в толпу резалок.
- Всё равно я её зарежу!.. - хрипло кричала Оксана. - Всё равно нам вместе на земле не жить!..
Веников подошёл к управляющему, изнурённый и подавленный, и что-то начал говорить ему дрожащими губами. Но управляющий воткнул в него бешеные глаза:
- Вы кому служите - хозяину или бунтарям?
Прасковея махнула рукой и решительно скомандовала:
- По казармам, люди! Работать не будем… Пускай управляющий с подрядчицей сами с путиной справляются.
Потом всё произошло как-то нежданно-негаданно. Коренастый рабочий с чёрной бородой и злыми глазами выскочил из-за толпы с тачкой, к нему, подмигивая, подскочили двое парней, а к ним рванулась и Галя. Они подхватили подрядчицу и втиснули её в грязную тачку. Она истошно завопила, задохнулась и застыла с открытым ртом.
- Ну-у, ребята! Покатим стерву в прорву!
Резалки с хохотом и визгом кинулись за тачкой и зазвякали ножами и багорчиками. Кто-то пронзительно запел плясовую.
Выкатилась другая тачка, но управляющий, путаясь в полах шубы, пустился бежать к конторе. Шапка слетела с его головы, но он даже не обернулся и только кричал срывающимся голосом:
- Полиция! Полиция!
Кто-то из тачковозоз взвизгивал фистулой:
- Держи-и!.. Хватай его за пятки!
К тачке подошёл Веников и сказал:
- Везите и меня заодно.
Но молодой тачковоз добродушно мотнул головой.
- Нет, Влас Лексеич, от тебя отказываюсь: ты к рабочему человеку понятливый.
- Вот что, ребята, - предупредил Веников. - Слышите, резалки? Григорий, Прасковея! Уходите скорей по казармам или все по скамьям садитесь. Сейчас полиция набежит: управляющий вызвал. Хлестать будут фараоны направо и налево. Эх, Матвея Егорыча нет! Разве он допустил бы до этого безобразия!
Подрядчица голосила на тачке, дрягалась, порывалась встать, но её толкали обратно. Резалки смеялись. Управляющий скрылся в конторе.
На плот прибежал какой-то парень и что-то испуганно сказал Грише.
Гриша приложил ладони трубкой ко рту и закричал:
- Ребята, товарки, назад! Бросьте её к чорту вместе с тачкой! Полиция!
Тачковоз опрокинул тачку и накрыл ею Василису, а сам, не оглядываясь, пошёл обратно. Резалки тоже повернули назад. Они поминутно оборачивались и хохотали. Тачка колыхалась на подрядчице, как панцырь на черепахе. И когда Василиса вылезла из-под неё, растрёпанная, грязная, с улицы в ворота вбежали шестеро полицейских с нагайками в руках.
Резалки и рабочие сбились в тесную толпу и молча, с испуганными лицами, смотрели на них. Кое-кто оторвался от толпы и опрометью выбежал в задний пролёт. Прасковея и Гриша стояли рядом, и оба, насторожённо-серьёзные, пристально следили за полицейскими. Бондаря стояли плечом к плечу и будто потешались над измазанной рыбьей чешуёй и слизью подрядчицей, которая уже без шапочки семенила наперерез полицейским и яростно грозила кулаками. Передний бородатый полицейский с озверевшим лицом, вероятно, решил, что эта раскосмаченная баба, вся заляпанная грязью, - одна из бунтарок, которая угрожает кулаками ему. Он с оскаленными зубами налетел на неё и ударил нагайкой. Она завизжала и шарахнулась от него. Остальные полицейские побежали на плот.
Толпа стояла неподвижно и молчала. Полицейские начали стегать людей направо и налево. Завизжали женщины. Люди стали разбегаться. Бондаря и Игнат со Степаном стиснули полицейских и стали хватать за руки.
Гриша укоряюще стал уговаривать их:
- Зачем же, господа полиция, драться-то? Никто вас не обидел и никто не бунтует. Сами видите.
- Не разговаривать! Знаем вас, разбойников… Не впервой! Отдай назад!
Бородатый полицейский, должно быть старшой, хрипло рычал:
- Всех арестую, сукины дети!.. Сгною!..
Голос Гали крикнул:
- Места у вас для всех не хватит.
- Кто это, какая стерва насмешки строит? Лупи их, чертей! Гони в полицию!
Но бондаря и тачковозы, подмигивая друг другу, сдавили их ещё плотнее, и полицейские, кряхтя и крякая, изо всех сил старались вырваться из толпы, но их плющили ещё сильнее.
- Раздайся! - задыхаясь, рычал бородач. - Отдай назад! В кандалы закую!
Харитон крикнул что-то бондарям и вытащил бородача из толпы.
- Здорово, Овчинин! Напрасно вас побеспокоили.
- Как это напрасно? Ты-то чего затесался сюда, гармонист?
- Как чего, господин старшой? Я же здесь работаю. Я - свидетель. Никакого здесь бунта нет. Всю суматоху подрядчица устроила. Зря вас пригнали. Бабы работали чинно, благородно, а она их обсчитала. Ну, и повздорили. Артельное дело. Люди стоят, расчёта требуют. Зачем же вас тревожить?
- А всё же приказ начальника я исполнить должон: забрать и представить бунтарей.
- Да где они? Кого же ты, друг, забирать будешь?
Прасковея кротко предложила:
- Начинай с первой бунтарки - с подрядчицы. Погляди, какая она красавица…
Подрядчица влетела с бешеным рёвом, на лице у неё вздулся длинный кровоподтёк от уха до подбородка. Она, как ведьма, набросилась с кулаками на сконфуженного, но грозного бородача:
- Как ты смел, чортова борода, бить меня? Я жалобу на тебя подам начальнику.
Старшой сдвинул брови и вытаращил на неё глаза.
- Ну, ты меня не охаль при исполнении службы… Ты первая бросилась на меня с кулаками, а сейчас оскорбляешь перед народом. Я тебя сейчас в полицию уведу. Кто здесь бунтовал?
Подрядчица надсадно орала:
- Все!.. А вот эти… - она тыкала пальцем на Прасковею, на Гришу, на Харитона, на женщин, - вот эти зарезать меня готовы.
Харитон опять засмеялся.
- Овчинин, скажи по совести: готов я людей резать? Или вот он, Григорий? Верно, мы режем - только обручи для бочар. А бабы-то! Ну, и отколола со зла! Что же, Овчинин, я готов пойти к начальнику, только без этой ведьмы: боюсь, что она по дороге меня укусит иль драться начнёт…
Веников подошёл к полицейскому и вежливо снял картуз.
- Я здесь вроде плотового. Скажу правду. Подрядчица сама работу сорвала. Обидела резалок и рабочих. Привычка драть шкуру с безобидных.
- Сволочь! - заорала подрядчица, хватаясь за красный рубец на щеке. - Так-то ты за хозяйское дело стоишь? А тебя, полицейский, гнать со службы надо… сорвать твои побрякушки… Людей не разбираешь…
Бородач разозлился:
- Это то есть как побрякушки? Это царские-то медали побрякушки? Ну, ты и есть настоящая подлюка. Это я тебя сейчас арестую. Идём и ты, гармонист!.. и ты… - указал он на Гришу. - Из баб… ты! - вдруг наобум ткнул он в мать своей толстой лапой. Она сжалась от страха и покорно вышла к полицейскому. Но Прасковея шагнула к ней, оттолкнула назад и твёрдо сказала:
- Это я пойду, а она не годится.
И вдруг со всех сторон женщины наперебой закричали:
- И я!.. и я!.. все пойдём!..
- Чего? - рявкнул бородач. - Оравой? Пастух я, что ли, чтобы баранту гнать? Пошли! Ты, Саврасов, и ты, Купцов, получше наблюдайте за этой шкурой, да держите нагайки наготове.
Гриша с Прасковеей и Харитоном под конвоем полицейских пошли к воротам, подрядчицу вели отдельно. Но она бунтовала, порываясь ускользнуть.
- Пойдём к управляющему! Как вы смеете тащить меня!
Все пошли толпой вслед за арестованными.
Подрядчица возвратилась первая. Лицо у неё раздулось и перекосилось. Резалки встретили её в казарме молчаливыми переглядками. Она скрылась в своей комнате и вскоре вышла, чисто одетая и с перевязанным лицом. В глазу её ещё кипело бешенство.
- Ага, достукались, мокрохвостки! Теперь-то я вас прищемлю. А смутьянки в тюрьме насидятся.
Больная Оксана вскочила с нар и, вся в жару, кинулась к подрядчице с ножом наотмашь.
- Ах, ты ещё издеваешься над нами, гадюка!.. Не жить тебе больше!..
Подрядчица бросилась к двери, а Галя и несколько резалок схватили Оксану и поволокли назад, к нарам.
Гришу с Прасковеей держали до ночи, но и их отпустили.
Поздно вечером пришёл в казарму Веников и сообщил, что управляющий посылал нарочного в Ракушу с телеграммой хозяину, а хозяин в ответ приказал отменить штрафы и вычеты. До поздней ночи в казарме плясали и пели песни. А через два дня арестовали Гришу и больную Оксану. Харитон с Анфисой опять бесследно скрылись. Говорили, что они уехали в Гурьев. На других промыслах работать начали в тот же день.
XL
Зима стояла яркая, солнечная, со жгучими морозами, с ледяным небом и ослепительными снегами в песках. Лиловые холмы издали казались мягкими, бархатными, с синими оттенями. Море замёрзло только в январе и засверкало зеркальным льдом от самого промысла. Плот на берегу был занесён снегом, и над сугробами торчали только верхушки чёрных столбов, а на столбах белым омётом лежал снег, свешиваясь пухлыми мохрами по краям. Выше плота в несколько рядов лежали вверх дном лодки, засыпанные снегом, похожие на застывшие волны. Далёкая баржа с сугробами снега на палубе казалась уже не баржей, а старым, свалившимся набок сараем.
Низкое мохнатое солнце разливалось по льду сверкающей полосой до самого горизонта. Ребятишки гурьбой катались на чунках и на самодельных коньках.
Однажды я, утопая по пояс в снегу, с большим трудом пробрался в Гаврюшкину пещеру и нашёл там в печурке его книжки, перевязанные ремнём. Под ремнём торчала сложенная вчетверо бумажка. Я развернул её, и у меня забилось сердце. Эту записку он положил для меня.
"Любезный Федяшка, я с папашей ухожу пешком в Ракушу, а там мы на шкуне или на паруснике побежим в Астрахань. Папаша всё время весёлый. С ним я пойду на край света. Мамаша злая, уехала к дедушке-кащею, и наплевать. Я всё-таки отбрыкался от неё. Эти книжки оставляю тебе на память. В школу поступать не думай: там враги. Учитель любит ставить на колени, поп бьёт ладонью или линейкой по затылку, а мальчишки - все сыновья богатых торговцев скотом да рыбой. Они тебе житья не дадут. Одно плохо, что мы с тобой им не отомстили.
Прощай. Остаюсь твой заклятый друг Гаврило".
Эти книжки я хранил, как дорогой клад. Целыми днями я корпел над ними и до одурения ломал голову над задачниками, но с наслаждением читал и перечитывал "Детский мир" Ушинского. К столу, ковыляя и балансируя ручонками, подбиралась Феклушка, словно училась ходить, садилась рядом со мною и обнимала меня. Она слушала моё чтение, замирая от восторга.
- Гоже-то как с тобой! Всё-то небывалошное говоришь… А я страсть люблю небывалошное.
А по вечерам резалки лепились вокруг стола и наперебой вспоминали недавние события. И каждый раз они рассказывали новые подробности. Я видел, что им было приятно переживать всё сызнова. Каждая нетерпеливо и возбуждённо перебивала подругу:
- А помнишь, как управляющий с перепугу шапку потерял?
- А подрядчица-то на тачке, как свинья, визжала…
- Нет, а вы вспомните, как полицейский стегал её арапником. Нас стращала, а сама первая отведала горячих.
И грустно вздыхали:
- Оксана-то милая… Говорят, заграбастали её за то, что с ножом два раза на подрядчицу налетала.
- Да ведь она в жару была, девки, без памяти. И больную не пожалели.
- Кто это жалеть-то её стал бы? Полицейские? Им абы схватить да заушить. А когда мы пошли выручать её, что с нами сделали? С арапниками на нас… и разогнали…
Мать со слезами и болью в голосе спрашивала:
- А Гришу-то за что? Ведь светлее его и человека нет. За какую провинность страдает?
Прасковея после пережитых событий стала неразговорчивой и жёсткой. Она косилась на мать и недружелюбно ворчала:
- Не светил бы - не страдал бы. Светит огонь, а от огня пожар бывает. Вот и приняли его за поджигателя. И меня уволокут… так же вот, как нашу Оксану.
Улита молитвенно мяукала:
- Прости её, господи, грешницу. Как это можно, с ножом на человека!..
- Это Василиса-то человек? - окрысилась Галя. - Эх ты, овца!
- Вот за злобу да непокорность господь и наказует.
Но Улиту никто уже не мог слушать без смеха, словно она и голосом и словами изображала потешную дурку. Фыркали от смеха и сейчас. Но Прасковея с брезгливым сожалением взглянула на неё и угрюмо съязвила:
- У Улиты молитвы на всех хватит. Вот пойдёт к попу на исповедь и за меня первую заступницей будет - предаст ему на милость мою грешную душеньку.
Галя со жгучей злобой пригрозила:
- А за такую её услугу я из неё всю душу выдавлю.
Тётя Мотя с засученными рукавами заслонила собою Улиту и строптиво упрекнула женщин:
- Улиту не обижайте, девчата: она всех жалеет и любит и никому зла не делает, всем лёгкости хочет.
Прасковея бросила на тётю Мотю досадливый взгляд.
- Праведницы-то, Матрёша, всегда от чистой души помогают попам грешные души спасать. Молятся за них богу, а толкают к чорту.
Во время вечерних разговоров я узнал, что из заработанных денег на руки всем выдали только по трёшнице за месяц работы, а остальную часть оплатили квитками в хозяйскую лавку. Василиса как ни в чём не бывало расхаживала по плоту, но уже не придиралась к резалкам. Чаще всего она ехидно ухмылялась и язвила, поглядывая на Веникова, попрежнему спокойного и невозмутимо благодушного.
- Эй ты… снуляк! Праведный судья! Доколь будешь глаза мне мозолить? Ведь я уж знаю, что тебя управляющий пинком угостил.
Веников нехотя, но строго одёрнул её: