Их провели шагов двести по дороге к Ланнили, повернули направо и ввели в дом, где помещалась караульная. Они вошли в комнату с голыми стенами, при виде их фельдфебель наскоро застегнул мундир. Потом он уселся за непокрытый дощатый стол на козлах; конвойные выстроили перед ним задержанных. Он презрительно оглядел их с головы до ног.
- So! - сказал он наконец. - Geben Sie mir Ihre Legitimationspapiere.
Хоуард понимал по-немецки всего несколько слов, остальные - и вовсе ни слова. Они недоуменно смотрели на немца.
- Cartes d'identite, - сказал он резко.
Фоке и Николь достали свои французские удостоверения личности; немец стал молча их изучать. Потом поднял глаза.
Жестом игрока, который, проигрывая, выкладывает последнюю карту, Хоуард положил на голый стол английский паспорт.
Фельдфебель усмехнулся, взял паспорт и с любопытством стал изучать.
- So! - сказал он. - Englander. Уинстон Черчилль.
Поднял голову и принялся разглядывать детей. На плохом французском языке спросил, есть ли у них какие-нибудь документы, и явно был доволен, услыхав, что документов никаких нет.
Потом он о чем-то распорядился по-немецки. Пленников обыскали, убедились, что при них нет оружия; все, что у них было - бумаги, деньги, часы, всякие личные мелочи, даже носовые платки, - отобрали и разложили на столе. Потом отвели в соседнюю комнату, где на полу лежало несколько соломенных тюфяков, дали всем по одеялу и оставили одних. Окно было грубо зарешечено деревянными планками; за ним на дороге стоял часовой.
- Я очень сожалею, что так вышло, - сказал Хоуард молодому рыбаку.
Он был искренне огорчен, ведь француз попался ни за что ни про что.
Тот философски пожал плечами.
- Был случай поехать к де Голлю, поглядеть на белый свет, - сказал он. - Найдется и еще случай.
Он бросился на тюфяк, завернулся в одеяло, собираясь спать.
Хоуард и Николь сдвинули матрасы по два, на одну такую постель уложили Розу с Шейлой, на другую мальчиков. Остался еще один матрас.
- Это для вас, - сказал Хоуард. - Я сегодня спать не буду.
Николь покачала головой.
- Я тоже.
Полчаса они сидели бок о бок, прислонясь к стене, и смотрели на зарешеченное окно. В комнате стало уже почти темно; снаружи в звездном свете и последних отблесках заката смутно виднелась гавань. Было еще совсем тепло.
- Утром нас допросят, - сказала Николь. - Что нам говорить?
- Мы можем говорить только одно. Чистую правду.
С минуту она раздумывала.
- Нельзя впутывать ни Арвера, ни Лудеака, ни Кентена, мы должны всеми силами этого избежать.
Хоуард согласился.
- Они спросят, где я взял этот костюм. Можете вы сказать, что это вы мне дали?
- Да, хорошо, - кивнула Николь. - И скажу, что прежде знала Фоке и сама с ним договорилась.
Молодой француз уже засыпал; Николь подошла и несколько минут серьезно что-то ему говорила. Он пробурчал согласие; девушка вернулась к Хоуарду и снова села.
- Еще одно, - сказал он. - Насчет Маржана. Не сказать ли, что я подобрал его на дороге?
Николь кивнула.
- На дороге в Шартр. Я ему объясню.
- Может быть, все и обойдется, лишь бы не устроили перекрестный допрос детям, - с сомнением сказал Хоуард.
Потом они долго сидели молча. Наконец Николь тихонько пошевелилась рядом со стариком, пытаясь сесть поудобнее.
- Прилягте, Николь, - сказал он. - Вам надо хоть немного поспать.
- Не хочу я спать, мсье, - возразила она. - Право, мне куда приятнее вот так посидеть.
- Я о многом думал, - сказал Хоуард.
- Я тоже.
Он повернулся к ней в темноте.
- Я бесконечно жалею, что навлек на вас такую беду, - тихо сказал он. - Я очень хотел этого избежать, и я думал, все обойдется.
Николь пожала плечами.
- Это неважно. - Она запнулась. - Я думала совсем о другом.
- О чем же? - спросил старик.
- Когда вы знакомили нас с Фоке, вы сказали, что я ваша невестка.
- Надо ж было что-то сказать, - заметил Хоуард. - И ведь это очень недалеко от истины. - В тусклом свете он посмотрел ей в глаза, чуть улыбнулся. - Разве не правда?
- Вот как вы обо мне думаете?
- Да, - сказал он просто.
В узилище воцарилось долгое молчание. Кто-то из детей, вероятно Биллем, беспокойно ворочался и хныкал во сне; за стеной по пыльной дороге взад и вперед шагал часовой.
- Мы совершили ошибку… большую ошибку, - сказала наконец Николь. И повернулась к старику. - Правда, я и не думала делать ничего плохого, когда поехала в Париж, и Джон не думал. У нас ничего такого и в мыслях не было. Пожалуйста, не думайте, он ни в чем не виноват. Никто не виноват, ни я, ни он. Да тогда это вовсе и не казалось ошибкой.
Его мысли перенеслись на полвека назад.
- Я знаю, - сказал он. - Так уж оно бывает. Но ведь вы ни о чем не жалеете, правда?
Николь не ответила, но продолжала более свободно:
- Джон был очень, очень упрямый, мсье. Мы условились, что я покажу ему Париж, для этого я и приехала. А когда мы встретились, он вовсе не интересовался ни церквами, ни музеями, ни картинными галереями. - В ее голосе как будто проскользнула улыбка. - Он интересовался только мною.
- Вполне естественно, - сказал старик. Что еще оставалось сказать?
- Поверьте, мне было очень неловко, я просто не знала, как быть.
- Ну, под конец вы составили себе мнение на этот счет, - засмеялся Хоуард.
- Тут нет ничего смешного, мсье, - с упреком сказала Николь. - Вы совсем как Джон. Он тоже всегда смеялся над такими вещами.
- Скажите мне одно, Николь. Просил он вас выйти за него замуж?
- Он хотел, чтобы мы поженились в Париже, прежде чем он вернется в Англию, - ответила Николь. - Он сказал, что по английским законам это можно.
- Почему же вы не обвенчались? - удивился Хоуард.
Она минуту помолчала.
- Я боялась вас, мсье.
- Меня?!
Она кивнула.
- Ужасно боялась. Теперь это звучит очень глупо, но это правда.
Хоуард силился понять.
- Что же вас пугало?
- Подумайте сами. Ваш сын в Париже вдруг взял и женился и привел в дом иностранку. Вы бы подумали, что он в чужом городе потерял голову, с молодыми людьми иногда так бывает. Что он попался в сети дурной женщине и это несчастный брак. Не представляю, как вы могли бы думать по-другому.
- Если бы я и подумал так сначала, я не долго бы так думал, - сказал Хоуард.
- Теперь я это знаю. И Джон мне так говорил. Но я боялась. Я сказала Джону, что для всех будет лучше, если мы будем чуточку благоразумнее, понимаете.
- Понятно. Вы хотели немного подождать.
- Не очень долго, - сказала Николь. - Но мне очень хотелось, чтобы все шло как надо, чтобы мы начинали честно. Ведь замуж выходишь на всю жизнь и связываешь свою жизнь не только с мужем, но и с его родными тоже. А в смешанном браке всегда все сложнее. И вот я сказала, что приеду в Англию в сентябре или в октябре, когда Джон опять получит отпуск, мы встретимся в Лондоне, и потом пускай он повезет меня повидаться с вами в вашем Эксетере. А потом вы написали бы моему отцу, и все было бы честно, как надо.
- И тут началась война, - негромко сказал Хоуард.
- Да, мсье, тут началась война. И я уже не могла поехать в Англию. Пожалуй, было бы легче Джону опять приехать в Париж, но он не мог получить отпуск. И вот я месяц за месяцем пыталась получить permis и визу… А потом мне написали, что с ним случилось…
Они долго сидели в молчании. Наступила ночь, похолодало. Наконец старик услышал, что девушка дышит ровнее, и понял, что она так и уснула, сидя на голом дощатом полу.
Через некоторое время она зашевелилась и чуть не упала. Хоуард с трудом поднялся, подвел ее, сонную, к тюфяку, уложил и укрыл одеялом. Скоро она опять крепко уснула.
Он долго стоял у окна, глядя на вход в гавань. Взошла луна; волны разбивались о скалы, и султаны пены белели на черном фоне моря. Что-то с ними со всеми теперь будет, гадал старик. Очень возможно, что его разлучат с детьми и отправят в концентрационный лагерь; тогда ему недолго ждать конца. Страшно подумать, что станется с детьми. Надо постараться любой ценой выйти на свободу. Если это удастся, быть может, он оставит их при себе, станет заботиться о них, пока не кончится война. Пожалуй, можно найти какой-нибудь дом в Шартре, поближе к Николь и ее матери. Понадобится не так уж много денег, чтобы прожить с ними скромно, в одной комнате, самое большее в двух. Мысль о бедности не слишком его тревожила. Прежняя жизнь казалась очень, очень далекой.
Потом ночная тьма на востоке начала редеть и стало еще холоднее. Хоуард опять отошел к стене, завернулся в одеяло и сел на пол в углу. И скоро уснул неспокойным сном.
В шесть часов его разбудил топот солдатских сапог за стеной. Он пошевелился и сел; Николь уже проснулась и сидела, приглаживая волосы, старалась хоть как-то привести их в порядок без помощи гребня. Вошел немецкий Oberschutze, дал им знак подняться и показал дорогу в уборную.
Затем солдат принес им фаянсовые чашки, несколько кусков хлеба и кувшин черного кофе. Они позавтракали и стали ждать, что будет дальше. Николь и Хоуард подавленно молчали; даже дети уловили настроение и сидели унылые, вялые.
Вскоре дверь распахнулась и появился фельдфебель с двумя солдатами.
- Marchez, - приказал он. - Allez, vite!
Их вывели наружу и усадили в пятнисто-серый, маскировочной окраски, закрытый военный грузовик вроде фургона. Оба солдата сели туда же, дверцы за - ними захлопнули и заперли. Фельдфебель сел рядом с шофером, обернулся и оглядел их через решетчатое окошко шоферской кабины. Грузовик тронулся.
Их привезли в Ланнили и высадили у того большого дома, напротив церкви, где в окне развевался флаг со свастикой. Конвойные ввели их в коридор. Фельдфебель скрылся за какой-то дверью.
Здесь они ждали больше получаса. Дети, поначалу испуганные и присмиревшие, заскучали, им уже не сиделось на месте. Пьер тоненько спросил:
- Пожалуйста, мсье, можно я выйду и поиграю во дворе?
И Ронни с Шейлой мигом подхватили в один голос:
- Можно, я тоже пойду?
- Пока нельзя, - сказал Хоуард. - Посидите еще немного.
- Не хочу тут сидеть, - возмутилась Шейла. - Хочу пойти поиграть на солнышке.
Николь наклонилась к ней:
- А помнишь слона Бабара?
Малышка кивнула.
- А обезьянку Жако? Что он сделал?
Забавная проделка любимца, как всегда, вызвала смех.
- Жако ухватился за хвост Бабара и залез прямо к нему на спину!
- А зачем?
Тупые серолицые немцы смотрели с угрюмым недоумением. Первый раз в жизни они видели иностранцев, самым своим поведением утверждающих мощь своего отечества. Их смущало и сбивало с толку, что у пленников хватает легкомыслия забавлять детей играми прямо под дверью гестапо. Это пробило брешь в броне их самоуверенности; не очень понимая почему, они чувствовали себя оскорбленными. Не того ждали они после недавней речи фюрера в Спорт-паласе. Победа оказалась иной, чем они ее себе представляли.
Дверь открылась, караульные щелкнули каблуками и вытянулись по стойке "смирно". Николь подняла глаза, взяла Шейлу за руку и встала.
- Achtung! - крикнул из канцелярии фельдфебель, и оттуда вышел молодой офицер, Rittmeister танкового корпуса. На нем была черная форма, вроде походной британской, на голове черный берет, украшенный орлом и свастикой, и еще нашивка - подобие венка. На погонах, на черном сукне тускло поблескивали алюминием череп и скрещенные кости.
Хоуард выпрямился. Фоке вынул руки из карманов. Дети притихли и с любопытством уставились на человека в черном.
В руке у него был карандаш и записная книжка. Прежде всего он обратился к Хоуарду:
- Wie heissen Sie? Ihr Familienname und Taufname? Ihr Beruf?
Кто-то более или менее сносно переводил его вопросы на французский, и он записал подробные сведения обо всех, больших и малых. На вопрос о национальности Хоуард назвал себя, Шейлу и Ронни англичанами, отпираться было бесполезно. Национальности Виллема и Маржана неизвестны, сказал он.
Лейтенант танкист ушел обратно в канцелярию. Через несколько минут дверь снова распахнулась и арестованным было приказано стать смирно. Фельдфебель подошел к двери.
- Folgen Sie mir! Halt! Riihrt Euch!
Они очутились в канцелярии, напротив длинного стола. За столом сидел ротмистр, который допрашивал их в коридоре. Рядом - немец постарше, у этого грубо вылепленная голова, короткая стрижка, свирепое лицо, пронизывающий взгляд. Он держался очень прямо, деревянно, будто затянутый в корсет; мундир на нем был тоже черный, но более щегольского покроя и с портупеей черной кожи. Этот человек, как потом узнал Хоуард, был майор гестапо Диссен.
Он уставился на Хоуарда, разглядывая его с головы до ног - его одежду, бретонскую шляпу, куртку кирпичного цвета, всю в пятнах, грязный синий комбинезон.
- So, - и он заговорил по-английски, жестко, но вполне сносно выговаривая чужие слова. - Некоторые английские джентльмены еще путешествуют по Франции. - Короткая пауза. - Ницца и Монте-Карло, - продолжал он. - Надеюсь, вы очень приятно провели время.
Старик молчал. Бессмысленно отвечать на насмешки. Офицер повернулся к Николь.
- Вы француженка, - сказал он зло, напористо. - Вы помогали этому человеку тайно действовать против вашей страны. Вы предаете дело перемирия. За это вас следует расстрелять.
Ошеломленная девушка безмолвно смотрела на него.
- Незачем ее запугивать, - сказал Хоуард. - Мы готовы сказать вам правду.
- Знаю я вашу английскую правду, - возразил гестаповец. - Я доберусь до своей правды, хотя бы пришлось эту особу сечь хлыстом, пока на ней живого места не останется, и сорвать все ногти.
- Что именно вы хотите знать? - негромко спросил Хоуард.
- Я хочу знать, каким образом вы ее заставили помогать вам в вашей работе.
Тут старика тихонько, но настойчиво потянули за рукав. Он опустил глаза, и Шейла шепотом потребовала внимания.
- Сейчас, - мягко сказал он. - Подожди немножко.
- Я не могу ждать, - был ответ. - Мне надо сейчас.
Старик обратился к гестаповцу.
- Тут есть маленькое неотложное дело, - сказал он кротко. И указал на Розу. - Можно ей вывести отсюда на минуту эту малышку? Они сейчас вернутся.
Молодой танкист широко улыбнулся; даже черты гестаповца чуть смягчились. Лейтенант сказал два слова караульному, тот выслушал, стоя навытяжку, и вывел девочек из комнаты.
- Я отвечу вам так подробно, как только могу, - сказал Хоуард. - Никакой работы во Франции у меня не было, просто я пытался вернуться в Англию с этими детьми. Что до этой девушки, то она была большим другом моего погибшего сына. Мы с нею были знакомы и раньше.
- Это правда, - сказала Николь. - Когда всякое сообщение с Англией прервалось, мсье Хоуард пришел к нам в Шартр. А Фоке я знаю с детства. Мы просили его доставить мсье и детей в Англию на лодке, но он не согласился, потому что это запрещено.
Хоуард стоял молча и только восхищался девушкой. Если ей поверят, она полностью выгородит Фоке.
Офицер язвительно усмехнулся.
- Не сомневаюсь, что мистер Хоуард желал вернуться в Англию, - сухо сказал он. - Здесь становится слишком жарко для субъектов его сорта. - И вдруг резко бросил: - Чарентона мы поймали. Завтра его расстреляют.
Короткое молчание. Немец так и впился глазами в арестованных, пронизывал взглядом то старика, то Николь. Девушка в недоумении наморщила лоб. Молодой танкист с бесстрастным лицом чертил что-то на промокашке. Наконец Хоуард сказал:
- Боюсь, я не совсем понимаю, о чем вы говорите. Я не знаю никакого Чарентона.
- Вот как, - сказал немец. - И конечно, вы не знаете вашего майора Кокрейна, и комнаты номер двести двенадцать на втором этаже вашего Военного министерства на Уайтхолле.
Старик ощутил на себе испытующие взгляды всех присутствующих.
- Я никогда не бывал в Военном министерстве, - сказал он, - и понятия не имею, что там за комнаты. Я был знаком с одним майором по фамилии Кокрейн, у него был дом возле Тотна, но тот Кокрейн умер в двадцать четвертом году. Ни с какими другими Кокрейнами я не знаком.
Офицер гестапо хмуро усмехнулся.
- И вы думаете, я вам поверю?
- Да, так я думаю, - сказал старик. - Потому что это правда.
- Позвольте мне сказать два слова, - вмешалась Николь. - Право же, здесь недоразумение. Мсье Хоуард приехал во Францию прямо с Юры, остановился только у нас в Шартре. Он и сам вам скажет.
- Совершенно верно, - сказал Хоуард. - Если угодно, я вам расскажу, как я оказался во Франции.
Немецкий офицер демонстративно посмотрел на свои ручные часы и с наглым скучающим видом откинулся на спинку стула.
- Можете, - сказал он равнодушно. - Даю вам три минуты.
Николь тронула Хоуарда за локоть.
- И расскажите, кто все эти дети и откуда они, - настойчиво сказала она.
Старик чуть помолчал, собираясь с мыслями. Не по силам было ему, в его годы, втиснуть все, что с ним случилось, в три минуты; мысль его работала слишком медленно.
- Я приехал во Францию из Англии в середине апреля, - начал он. - Ночь или две провел в Париже, потом поехал дальше и переночевал в Дижоне. Видите ли, я направлялся в Сидотон, это такое место на Юре, хотел немножко отдохнуть и половить рыбу.
Гестаповец внезапно выпрямился, будто его подкинуло током.
- Какую рыбу? - рявкнул он. - Отвечайте, живо!
Хоуард изумленно посмотрел на него.
- Голубую форель, - сказал он. - Иногда попадается хариус, но это редкость.
- И какой снастью их ловят? Живо!
Старик смотрел на него в замешательстве, не зная, с чего начать.
- Да вот, - сказал он, - нужна девятифутовая леса, но течение обычно очень сильное, так что "три икс" вполне достаточно. Конечно, муха натуральная, вы понимаете.
Немца словно отпустило.
- А какую муху вы берете?
Ну, об этом поговорить было даже приятно.