- Да вот, - с удовольствием начал объяснять старик, - лучше всего форель ловится на "темную оливку" или на "большую синюю". Две или три я поймал на наживку, которая называется "дикий петух", но…
Гестаповец перебил его.
- Врите дальше, - грубо сказал он. - Некогда мне слушать про ваши рыболовные подвиги.
И Хоуард углубился в свою повесть, сжимая ее как только мог. Оба немецких офицера слушали все внимательней и все недоверчивей. Минут через десять старик добрался до конца.
Гестаповец, майор Диссен, посмотрел на него презрительно.
- Ну-с, допустим, вам можно будет вернуться в Англию, - сказал он. - И что вы станете делать со всеми этими детьми?
- Я думал отправить их в Америку, - ответил Хоуард.
- Почему?
- Потому что там безопасно. Потому что детям нехорошо видеть войну. Лучше им быть подальше от нее.
Немец уставился на него.
- Прекрасно сказано. А позвольте спросить, на чьи деньги они бы поехали в Америку?
- О, я оплатил бы проезд, - сказал старик.
Гестаповец презрительно усмехнулся, его все это явно забавляло.
- А в Америке что им делать? Подыхать с голоду?
- Конечно, нет. Там живет моя замужняя дочь. Она их приютит, пока не кончится война.
- Мы даром тратим время, - сказал немец. - Вы что, дураком меня считаете? По-вашему, я поверю такой басне?
- Представьте, мсье, это чистая правда, - сказала Николь. - Я знала сына и знаю отца. Конечно, и дочь такая же. В Америке есть люди, которые щедро помогают беженцам, детям.
- So, - фыркнул Диссен. - Мадемуазель поддерживает эту басню. Что ж, поговорим о самой мадемуазель. Мы слышали, что мадемуазель была подругой сына сего почтенного джентльмена. Очень близкой подругой… - И внезапно рявкнул: - Любовницей, конечно?
Николь выпрямилась.
- Можете говорить все, что вам угодно, - спокойно сказала она. - Можете назвать заход солнца каким-нибудь грязным словом, но его красоту вы этим не запятнаете.
Наступило молчание. Молодой танкист наклонился к гестаповцу и что-то прошептал. Диссен кивнул и снова обратился к старику.
- По датам, - сказал он, - вы успели бы вернуться в Англию, если бы ехали прямо через Дижон. А вы этого не сделали. Вот оно, уязвимое место в вашей басне. Тут-то и начинается вранье. - Он повысил голос. - Почему вы остались во Франции? Отвечайте, живо, хватит болтать чепуху. Даю вам слово, вы у меня заговорите еще до вечера. Так выкладывайте сейчас, вам же будет лучше.
Хоуард был огорчен и сбит с толку.
- В Дижоне эта малышка заболела, - он указал на Шейлу. - Я ведь только что вам рассказал. Нельзя было везти такого больного ребенка.
Побелев от бешенства, гестаповец нагнулся к нему через стол.
- Слушайте, - сказал он, - опять предупреждаю, в последний раз. Со мной шутки плохи. Таким враньем не проведешь и младенца. Если бы вы хотели вернуться в Англию, вы бы уехали.
- Эти дети на моем попечении, - сказал старик. - Я не мог уехать.
- Ложь… ложь… ложь…
Гестаповец хотел еще что-то сказать, но сдержался. Молодой танкист нагнулся к нему и опять почтительно что-то прошептал.
Майор Диссен откинулся на спинку стула.
- Итак, - сказал он, - вы отвергаете нашу доброту и не желаете говорить. Воля ваша. Еще до вечера вы станете откровеннее, мистер англичанин; но к тому времени вам выколют глаза и вы будете корчиться от боли. Это будет недурная забава для моих людей. Мадемуазель тоже на это полюбуется, и детки тоже.
В канцелярии стало очень тихо.
- Сейчас вас уведут, - сказал гестаповец. - Я пришлю за вами, когда мои люди приготовятся начать. - Он подался вперед. - Вот слушайте, что мы хотим знать, и будете знать, о чем надо говорить, даже когда станете слепы и глухи. Мы знаем, что вы шпион, шатались по стране переодетый, а эта женщина и дети служили для вас ширмой. Мы знаем, что вы действовали заодно с Чарентоном, об этом можете и не говорить. Мы знаем, что один из вас, либо вы, либо Чарентон, сообщил в Англию, что фюрер посетит корабли в Бресте, это вы тогда вызвали налет авиации. - Он перевел дух. - Но вот чего мы не знаем и что вы сегодня нам скажете: каким образом сведения попадали в Англию, к этому майору Кокрейну, - он ехидно скривил губу, - который, если верить вашей басне, умер в двадцать четвертом году. Вот о чем вы расскажете, мистер англичанин. И как только это будет сказано, боль прекратится. Помните об этом.
Он махнул фельдфебелю.
- Уведите.
Их вытолкали из комнаты. Хоуард двигался как в тумане; невозможно поверить, что с ним случилось такое. О подобных историях он читал, но как-то не очень верил. Предполагалось, что так поступают с евреями в концентрационных лагерях. Нет, не может быть… неправда.
Фоке отделили от них и куда-то увели. Хоуарда и Николь втолкнули в камеру под лестницей, с зарешеченными окнами; дверь захлопнулась.
- Мы здесь будем обедать, мадемуазель? - спросил Пьер.
- Да, наверно, Пьер, - глухо проговорила Николь.
- А что у нас будет на обед? - спросил Ронни.
Николь обняла его за плечи.
- Не знаю, - машинально сказала она. - Увидим, когда принесут. Теперь пойди поиграй с Розой. Мне надо поговорить с мсье Хоуардом.
И обернулась к старику:
- Все очень плохо. Мы впутались в какую-то чудовищную историю.
Он кивнул.
- Как видно, все дело в том воздушном налете на Брест. Вот когда вам поранило руку.
- В магазинах тогда говорили, что в Брест приехал Адольф Гитлер, - сказала Николь. - Но мы не приняли это всерьез. Столько ходит слухов, столько пустой болтовни.
Замолчали. Хоуард стоял и смотрел в окно на тесный, заросший сорняками дворик. Теперь все понятно. Обстановка сложилась такая, что местным гестаповцам придется усердствовать вовсю. Им просто необходимо предъявить шпионов - виновников налета, или хотя бы изувеченные тела людей, которых они объявят шпионами.
Наконец он заговорил:
- Я не могу сказать им то, чего не знаю, и, пожалуй, для меня это плохо кончится. Если меня убьют, сделаете вы для детей все, что можете, Николь?
- Да, я все сделаю. Но вас не убьют, нет, вас не тронут. Должен же быть какой-то выход…
Она горько покачала головой. Но Хоуард думал о другом.
- Я постараюсь добиться, чтобы они дали мне составить новое завещание, - продолжал он. - Тогда после войны вы сумеете получить в Англии деньги, и вам будет на что содержать детей и дать им образование - тем, у кого нет родных. Но пока не кончится война, вам придется делать все, что только в ваших силах.
Тянулись долгие часы. В полдень солдат принес им жестяную кастрюлю без крышки с каким-то варевом из мяса и овощей и несколько мисок. Детям раздали по миске, и они с наслаждением принялись за обед. Николь поела немного, но старик почти не притронулся к еде.
Солдат убрал поднос, и снова потянулось ожидание. В три часа дверь распахнулась, появился фельдфебель и с ним караульный.
- Le vieux, marchez, - скомандовал фельдфебель.
Хоуард шагнул вперед, Николь за ним. Караульный оттолкнул ее.
Старик остановился.
- Одну минуту. - Он взял Николь за руку и поцеловал в лоб. - Ничего, милая, - сказал он. - Не волнуйтесь за меня.
Его заторопили, вывели из здания гестапо на площадь. Сияло солнце; проехали две-три машины, в магазинах местные жители заняты были обычными делами. Жизнь в Ланнили шла своим чередом; из церкви в знойное летнее затишье лился негромкий однообразный напев. Женщины с любопытством смотрели из магазинов на идущего мимо под конвоем Хоуарда.
Его ввели в другое здание и втолкнули в комнату нижнего этажа. Дверь за ним закрыли и заперли. Он огляделся.
Это была обыкновенная мещанская гостиная, обставленная во французском вкусе, с неудобными позолоченными стульями и вычурными безделушками. На стенах в тяжелых золоченых рамах висело несколько очень плохих писанных маслом картин; были тут и пальма в кадке, и на столиках у стены безделушки и выцветшие фотографии в рамках. Посреди комнаты стоял стол, покрытый скатертью.
За этим столом сидел молодой человек в штатском - бледное лицо, темные волосы, совсем молод, лет двадцати с небольшим. Он поднял глаза на входящего Хоуарда.
- Кто вы? - спросил он по-французски.
Он говорил почти лениво, словно все дело не стоило внимания.
Старик стоял у двери, силясь подавить страх. Было тут что-то странное и потому опасное.
- Я англичанин, - сказал он наконец. Бессмысленно было что-то скрывать. - Вчера меня арестовали.
Молодой человек невесело улыбнулся. На этот раз он заговорил по-английски, и притом без малейшего акцента.
- Ну что ж, - сказал он, - входите, садитесь. Вот нас и двое. Я тоже англичанин.
Хоуард отступил на шаг.
- Вы англичанин?!
- Принял английское подданство, - небрежно пояснил тот. - Моя мать родом из Уокинга, и я почти всю жизнь провел в Англии. Мой отец был француз, так что по рождению и я считался французом. Но отец погиб еще в прошлую войну.
- Что же вы здесь делаете?
Молодой человек поманил его к столу.
- Подойдите, садитесь.
Старик придвинул стул к столу и опять спросил о том же.
- Я понятия не имел, что в Ланнили есть еще англичанин, - сказал он. - Что вы все-таки здесь делаете?
- Жду расстрела, - сказал молодой человек.
Оглушительное тягостное молчание. Наконец Хоуард спросил:
- Ваша фамилия не Чарентон?
Тот кивнул.
- Да, я - Чарентон. Я вижу, вам про меня сказали.
И опять в тесной комнате долгое молчание. Хоуард сидел ошеломленный, он не знал что сказать. В замешательстве опустил глаза и увидел на столе руки молодого человека. Чарентон положил руки на стол перед собой и как-то странно их сжал - пальцы переплетены, ладонь левой руки вывернута кверху, ладонь правой - книзу. Большие пальцы скрестились. Заметив недоуменный взгляд старика, Чарентон пристально посмотрел на него и тотчас разнял руки.
И чуть вздохнул.
- Как вы сюда попали? - спросил он.
- Я пытался вернуться в Англию с несколькими детьми…
И Хоуард сызнова поведал свою историю. Молодой человек слушал спокойно и не сводил со старика проницательных пытливых глаз. Выслушав до конца, он сказал:
- Думаю, вам незачем особенно беспокоиться. Вероятно, вас оставят на свободе, позволят жить в каком-нибудь французском городке.
- Боюсь, что будет иначе, - сказал Хоуард. - Видите ли, они считают, что я связан с вами.
Чарентон кивнул.
- Так я и думал. Поэтому нас посадили вместе. Очевидно, подыскивают еще козлов отпущения.
- Боюсь, что так, - сказал Хоуард.
Молодой человек встал и отошел к окну.
- С вами все обойдется, - сказал он наконец; - Улик против вас нет и взять их неоткуда. Рано или поздно вы вернетесь в Англию. - В голосе его сквозила печаль.
- А вы? - спросил Хоуард.
- Я? Мне крышка, - сказал Чарентон. - Насчет меня им все ясно.
Хоуард не верил своим ушам. Казалось, перед ним разыгрывается какой-то спектакль.
- По-видимому, оба мы в трудном положении, - сказал он наконец. - Может быть, ваше тяжелее… не знаю. Но вы можете оказать мне одну услугу. - Он огляделся по сторонам. - Если бы достать лист бумаги и карандаш, я переписал бы свое завещание. Вы его засвидетельствуете?
Чарентон покачал головой.
- Здесь ничего нельзя писать без разрешения немцев, они просто отберут написанное. И ни один документ с моей подписью не дойдет, до Англии. Придется вам найти другого свидетеля, мистер Хоуард.
- Понимаю, - вздохнул старик, потом сказал: - Если я выберусь отсюда, а вы нет, может быть, я сумею для вас что-нибудь сделать? Выполнить какое-нибудь поручение?
Чарентон усмехнулся.
- Никаких поручений, - отрезал он.
- Неужели я ничего не могу сделать?
Молодой человек быстро взглянул на него.
- Вы знаете Оксфорд?
- Прекрасно знаю, - сказал Хоуард. - Вы там бывали?
Чарентон кивнул.
- Я был в Ориеле. Это вверх по реке, мы туда часто ходили, там запруда, мостик, а рядом старая-престарая гостиница, серый каменный дом. Все время журчит вода, и рыба скользит в прозрачной глубине, и цветы, повсюду цветы.
- Вы имеете в виду гостиницу "У форели" в Годстау?
- Да… "У форели". Вы знаете это место?
- Конечно, прекрасно знаю. По крайней мере, знал сорок лет назад.
- Побывайте там как-нибудь в жаркий летний день, - сказал Чарентон. - Посидите на низкой каменной ограде, поглядите на рыбу в пруду и выпейте за меня кружку пива.
- Если я вернусь в Англию, я это сделаю, - сказал Хоуард. И опять оглядел убогую, безвкусную обстановку с претензией на роскошь. - Но может быть, я могу кому-нибудь что-то от вас передать?
Чарентон покачал головой.
- Нет у меня никаких поручений. А если бы и были, я не передал бы их через вас. В комнате почти наверняка есть микрофон, и Диссен подслушивает каждое наше слово. Потому они и свели нас тут. - Он огляделся. - Микрофон, вероятно, за одной из этих картин.
- Вы уверены?
- Безусловно. - Он повысил голос и заговорил по-немецки: - Вы зря теряете время, майор Диссен. Этот человек понятия не имеет о моих делах. - И, чуть помолчав, продолжал: - Но вот что я вам скажу: в один прекрасный день придут англичане и американцы, и вы будете в их власти. Они будут не так деликатны, как после прошлой войны. Если вы убьете этого старика, вас публично вздернут на виселице, и ваш труп останется гнить на ней в назидание всем другим убийцам.
Он обернулся к Хоуарду.
- Пускай слышит, это ему полезно, - спокойно сказал он по-английски.
Старик встревожился.
- Напрасно вы так с ним говорили. Это вам не поможет.
- Мне уже ничто не поможет, - возразил Чарентон. - Со мной, можно считать, покончено.
Хоуард поежился от этой спокойной уверенности.
- Вы раскаиваетесь? - спросил он.
- Нет, честное слово, нет! - Чарентон мальчишески засмеялся. - Нам не удалось попасть в Адольфа, но мы его здорово напугали.
Позади отворилась дверь. Оба круто обернулись: вошли немецкий ефрейтор и солдат. Солдат прошагал в комнату и остановился возле Хоуарда. Ефрейтор сказал грубо:
- Kommen Sie.
Хоуард встал. Чарентон улыбнулся ему.
- Что я вам говорил? Прощайте. Желаю удачи!
- Прощайте, - ответил старик.
И ничего больше не успел прибавить. Его вытолкали из комнаты. Когда его вели по коридору к выходу, он увидел распахнутую дверь и за нею уже знакомого гестаповца в черном мундире, разъяренное лицо мрачнее тучи. Со сжавшимся сердцем Хоуард вышел между конвоирами на залитую солнцем площадь.
Его отвели обратно к Николь и детям. Ронни бросился к нему.
- Маржан учил нас стоять на голове! - выпалил он. - Я уже умею, и Пьер умеет. А Биллем нет, и девочки тоже не могут. Смотрите, мистер Хоуард, смотрите!
Дети вокруг стали на головы. Николь тревожно смотрела на Хоуарда.
- Вас не тронули?
Старик покачал головой.
- Они надеялись через меня что-нибудь выведать у молодого человека по фамилии Чарентон.
И он коротко рассказал ей о том, что произошло.
- Вот так они и действуют, - сказала Николь. - Я слышала об этом в Шартре. Чтобы добиться своего, они не всегда пытают тело. Они пытают душу.
Долгий день медленно клонился к вечеру. Взаперти в маленькой камере все задыхались от жары, и не так-то просто было развлекать детей. Им нечего было делать, не на что смотреть, и нечего было им почитать. Николь и Хоуард выбивались из сил, поддерживая мир и прекращая ссоры, и это для них оказалось даже отчасти благом: некогда было раздумывать о том, что впереди.
Наконец немецкий солдат принес им ужин - черный кофе и длинные ломти хлеба. За едой дети развлеклись и отдохнули; старик и девушка знали - насытясь, все скоро захотят спать. Когда солдат вернулся за посудой, его спросили о постелях.
Он притащил набитые соломой тюфяки, жесткие подушки и всем по одеялу. Николь и Хоуард приготовили постели, и усталые за день дети сразу охотно улеглись.
Долгие вечерние часы проходили в томительном бездействии. Старик и девушка сидели на своих тюфяках и невесело раздумывали; порой перекинутся несколькими словами и снова замолчат. Около десяти собрались спать; сняли только верхнее платье, легли и укрылись одеялами.
Хоуард сносно спал в эту ночь, но Николь почти не спала. Очень рано, еще до рассвета дверь камеры с грохотом распахнулась. Появился ефрейтор в полной форме, со штыком на поясе и в стальной каске. Он потряс Хоуарда за плечо.
- Auf! - приказал он и знаками велел старику встать и одеться.
Николь, немного испуганная, приподнялась на локте.
- Мне тоже вставать? - спросила она.
Немец понял, покачал головой.
Натягивая в полутьме куртку, Хоуард повернулся к девушке.
- Наверно, опять допрос, - сказал он. - Не тревожьтесь. Я скоро вернусь.
Николь была глубоко взволнована.
- Мы с детьми будем вас ждать, - просто сказала она. - Я о них позабочусь.
- Знаю, - сказал старик. - Au revoir.
В холодном предутреннем свете его повели через площадь, мимо церкви, к большому дому, где вывешен был флаг со свастикой. Привели не в ту комнату, где допрашивали в первый раз, а вверх по лестнице. Когда-то здесь была спальня, и кое-что из обстановки осталось, но кровать вынесли, и теперь тут была какая-то канцелярия.
У окна стоял гестаповский офицер в черном мундире, майор Диссен.
- So, - сказал он. - Опять этот англичанин.
Хоуард молчал. Диссен сказал что-то по-немецки ефрейтору и солдату, которые привели арестованного. Ефрейтор отдал честь, вышел и закрыл за собой дверь. Солдат стоял у двери навытяжку. В комнате уже разливался серый свет холодного, пасмурного утра.
- Подойдите сюда, - сказал гестаповец. - Поглядите в окно. Славный садик, правда?
Старик подошел. За окном был сад, окруженный высокой стеной красного кирпича, ее заслоняли фруктовые деревья. Заботливо ухоженный сад, деревья уже большие, приятно посмотреть.
- Да, - негромко сказал Хоуард, - славный сад.
Чутье подсказывало, что для него расставили какую-то западню.
- Через несколько минут здесь умрет ваш друг мистер Чарентон, - сказал немец. - Если вы ему не поможете, его расстреляют как шпиона.
Старик посмотрел на него в упор.
- Не понимаю, зачем вы привели меня сюда, - сказал он. - Я впервые встретил Чарентона вчера, когда вы свели нас вместе. Это очень храбрый и очень хороший молодой человек. Если вы его расстреляете, вы сделаете дурное дело. Такому человеку следует сохранить жизнь, чтобы, когда эта война кончится, он мог работать на благо людям.