- У меня появилась возможность долго слушать их беседу. И почему-то она отнюдь не вызвала у меня тоски по родине. Странное дело: чем больше я размышляю на эту тему, тем большую уверенность испытываю, что в жизни художника, как правило, наступает момент, когда ему уже не нужно отечество. Он похож в этом на тех животных, которые сперва обитают в водной среде, а потом - на суше.
- А вот во мне жила бы какая-то тоска по водяной прохладе, - сказал Альбинус медлительно-задумчиво. - Кстати, я обнаружил очень милый пассаж в новой книге Баума "Открытие Тапробаны". Оказывается, некий путешественник-китаец много веков назад пересек пустыню Гоби и добрался до Индии, а потом он оказался перед огромной нефритовой статуей Будды, стоящей в храме на вершине горы на острове Цейлон, и увидел торговца, продававшего подлинное китайское изделие - шелковый веер, и тут…
- …и тут, - прервал его Конрад, - "внезапная тоска, вызванная долгой разлукой с родиной, охватила путешественника". Я знаю, как обычно пишут на эту тему, пусть я и не читал последнее сочинение этого занудного олуха и никогда читать не буду. Кстати, торговцам, которых мне приходилось видеть здесь, едва ли удастся вызвать у меня ностальгию.
Оба снова замолчали. Обоим стало очень скучно. Поразглядывав еще несколько минут сосны и небо, Конрад сел и сказал:
- Знаешь, старина, извини, но ты ведь не станешь возражать, если мы сейчас вернемся? Я хочу еще немного пописать до полудня.
- Нисколько, - сказал Альбинус, также привстав. - И мне пора домой.
Они молча спустились вниз по тропинке и перед входом в дом Конрада пожали друг другу руки, изо всех сил демонстрируя сердечность.
"Что ж, с этим покончено, - подумал Альбинус, чувствуя изрядное облегчение. - Теперь уж ничто не заставит меня заглянуть к нему снова".
29
По пути домой он решил зайти в табачную лавку, чтобы купить папирос. Отодвигая рукой колышущуюся, звенящую занавеску из бусинок и камыша, он столкнулся с отставным французским полковником, который вот уже два или три дня был их соседом по столовой. Альбинус отступил на шаг, давая полковнику пройти.
- Извините, - сказал полковник (добродушный малый). - Неплохая сегодня погодка?
- Отличная, - согласился с ним Альбинус.
- А где сегодня наши любовники? - поинтересовался полковник.
- Что вы имеете в виду? - спросил Альбинус.
- А как по-иному можно назвать тех, кто обнимается по углам (qui se pelotent dans tous les coins)? - сказал полковник, и в его фарфорово-синих, налитых кровью глазах появилось выражение, для которого у французов есть словечко goguenard. - Мне не нравится лишь то, что они этим занимаются в саду, прямо под моим окном. Пожилой человек, знаете ли, и позавидовать может.
- Что вы имеете в виду? - повторил Альбинус.
- Не уверен, что мне удастся все это еще раз рассказать по-немецки, - сказал полковник смеясь. - Всего доброго, сударь.
И на этом он ушел. А Альбинус вошел в лавку.
- Какая чушь! - воскликнул он, пристально глядя на женщину, сидевшую на табуретке за прилавком.
- Comment, Monsieur? - спросила она.
- Какая законченная чушь! - повторил он и застыл в углу да так и остался стоять там, морщась и путаясь под ногами у проходящих мимо людей. У Альбинуса возникло какое-то смутное ощущение, будто все его окружающее стало вдруг перевернутым, как в зеркале, и, чтобы понять смысл вещей, теперь как бы нужно читать текст в обратном порядке.
Ощущение это совершенно не сопрягалось ни с болью, ни с удивлением. Просто на него накатило нечто темное, смутное и к тому же обволакивающе-бездонное, и он застыл в некоем подобии дымчато-беспомощного оцепенения, не пытаясь даже уклониться от обрушивающегося на него призрачного удара, словно до тех пор, пока подобное оцепенение длилось, это удивительное явление не способно было причинить ему никакого вреда.
- Невозможно, - сказал он вдруг - и тут в голове летучей мышью стрельнула странно-рваная мысль: он попытался проследить за ее фатальным расхлябанным полетом, словно имел дело с неким феноменом, который предстояло изучить и бояться которого попросту не имело смысла. Потом он повернулся, чуть не сбив с ног девочку в черном переднике, и поспешил туда, откуда только что пришел.
Конрад, долго писавший в саду, тем временем перешел в кабинет первого этажа, чтобы поискать срочно потребовавшуюся ему записную книжку, и как раз был поглощен поисками ее на стоявшем близ окна письменном столе, когда внезапно заметил лицо Альбинуса, разглядывавшего его через стекло. ("Черт бы его подрал! - мелькнуло тут же у него в голове. - Неужели он меня так и не оставит в покое? Взялся вдруг неведомо откуда".)
- Послушай, Удо, - произнес Альбинус странным, сдавленным голосом. - Я совсем позабыл кое о чем тебя спросить. О чем они разговаривали в автобусе?
- Что ты говоришь? - сказал Конрад.
- О чем разговаривали те двое в автобусе? Ты сказал, что это был забавный случай.
- Какой такой случай? - переспросил Конрад. - Ах, да, теперь я понял. Да, это действительно было в некотором смысле забавно. Точно. Я ведь, кажется, собирался привести пример того, как ведут себя немцы, когда думают, будто никто не понимает, о чем они говорят? Тебя это интересует?
Альбинус кивнул.
- Что ж, - сказал Конрад, - их разговор представлял собой низкопробно-крикливую, мерзкую любовную болтовню, гаже которой мне ничего в жизни не доводилось слышать. Твои друзья так свободно изъяснялись о своей любви, словно они одни, вдвоем в раю - кстати, довольно-таки скотском раю, должен тебе сказать.
- Удо, - сказал Альбинус, - ты можешь поклясться, что то, о чем ты сейчас сказал, верно?
- Что ты говоришь?
- Ты совершенно, совершенно уверен в том, что рассказал?
- Ах, да. А почему ты спрашиваешь? Погоди минутку, я сейчас спущусь в сад. Не слышу через окно ни единого слова.
Он нашел записную книжку и вышел из дому.
- Эй, где ты? - позвал он. Но Альбинус исчез. Конрад вышел на улицу. Нет - человек пропал.
- Эх, старикашка, - пробормотал Конрад вполголоса, - не допустил ли ты какой-нибудь промашки? (…какая гнусная рифма! Не допустил ли, старикашка - ой-ля-ля - промашки? Тьфу, мерзость!)
30
Альбинус спустился в город, не ускоряя шага, пересек бульвар и добрался до гостиницы. Он поднялся наверх и вошел в номер. В комнате никого не было, постель осталась незастеленной. На белом коврике у постели был пролит кофе, блестела упавшая ложечка. Он исподлобья посмотрел на яркое пятно. В это мгновение раздался из сада звонкий смех Марго.
Он высунулся в окно. Она шла с юнцом в белых шортах и разговаривала с ним, помахивая ракетой, казавшейся золотой от солнца. Партнер увидел Альбинуса в окне третьего этажа. Марго посмотрела вверх и остановилась. Альбинус взмахнул рукой, словно пытаясь прижать что-то к груди. Жест этот означал "поднимись", и Марго поняла его. Она кивнула и ленивым шагом пошла по гравиевой дорожке к кустам олеандра, росшим по обе стороны от входа.
Он отошел от окна и, присев на корточки, отпер чемодан, но, вспомнив, что искомое не там, пошел к шкапу и сунул руку в карман своего желтого пальто из верблюжьей шерсти. Найдя то, что искал, он быстро проверил, вдвинута ли обойма, - затем встал у двери.
Сразу, как только она откроет дверь, он ее застрелит. К чему задавать вопросы? Все ясно, как смерть, и каждая деталь чудовищно четко укладывается в логическую схему вещей. Они обманывали его - постоянно, коварно, артистично. Убить надо сразу.
Ожидая у двери, он мысленно следил за ее движениями. Вот теперь она вошла в гостиницу. Вот теперь поднимается на лифте. Вот сейчас донесется стук каблуков по коридору. Но воображение обгоняло, опережало ее. Все было тихо, надо начать сначала. Он держал браунинг, и было чувство, словно оружие - естественное продолжение его руки, напряженной, жаждущей облегчения. Мысль о том, что он нажмет эту вогнутую гашетку, была почти сродни чувственному удовольствию.
Он едва не выстрелил в белую, еще закрытую дверь в тот миг, когда вдруг послышался из коридора ее легкий резиновый шаг, - да, конечно, она была в теннисных туфлях, - каблуки ни при чем. Сейчас, сейчас… Но тут он услышал и другие шаги.
- Позвольте, сударыня, мне зайти за подносом, - сказал по-французски голос за дверью. Марго вошла вместе с горничной. Он машинально сунул браунинг в карман.
- В чем дело? - спросила Марго. - Ты мог бы и сам спуститься. Зачем ты меня так грубо заставляешь бегать наверх?
Он, не отвечая, глядел исподлобья на то, как горничная ставит на поднос посуду, поднимает ложечку с пола. Вот она все взяла, поклонилась, уходит. Вот и дверь уже закрылась за ней.
- Альберт, что случилось?
Он опустил руку в карман. Марго поморщилась от боли, села на стул, стоявший близ кровати, и, склонив загорелую шейку, стала быстро расшнуровывать туфлю. Он видел ее глянцево-черные волосы, синеватую тень на затылке, оставленную бритвой. Невозможно стрелять, пока она снимает башмачок. На пятке была ранка, кровь просочилась сквозь белый носок.
- Это ужас, как я всякий раз натираю, - проговорила она и подняла голову. Она увидела черный пистолет в его руке.
- Дурак, - сказала она чрезвычайно спокойно. - Не играй с этой штукой.
- Встань! Слышишь? - как-то зашушукал Альбинус и схватил ее за кисть.
- Я не встану, - ответила Марго, свободной рукой снимая носок. - И вообще, отстань. Смотри, у меня все присохло.
Он тряхнул ее так, что затрещал стул. Она схватилась за решетку кровати и стала смеяться.
- Пожалуйста, пожалуйста, убей, - сказала она. - Но это будет то же самое, как эта пьеса, которую мы видели, с чернокожим и подушкой, а я такая же ни в чем не виновная, как и она.
- Ты лжешь, - зашептал Альбинус. - Ты с этим негодяем… Вы меня обманывали, над-ду-дували, и… - Верхняя губа дергалась, он заикался и не мог попасть на слово.
- Пожалуйста, убери. Я тебе ничего не скажу, пока ты не уберешь. Я не знаю, что случилось, и знать не хочу. Но я знаю одно - я тебе верна, я тебе верна…
- Хорошо, - проговорил Альбинус сипло. - Да-да, дам тебе высказаться, а потом застрелю.
- Не нужно меня убивать, уверяю тебя, не нужно, милый.
- Дальше. Говори дальше.
("…Если я сейчас брошусь к двери, - подумала она, - то успею выбежать в коридор. Потом я начну орать, и сбегутся люди. Но тогда все пойдет насмарку, все…")
- Я не могу говорить, пока у тебя в руках эта штука. Пожалуйста, спрячь ее.
("…А если выбить у него из руки?..")
- Нет, - сказал Альбинус. - Сперва ты мне признаешься… Мне донесли. Я все знаю… Я все знаю… - продолжал он срывающимся голосом, шагая по комнате и ударяя краем ладони по мебели. - Я все знаю. Он сидел позади вас в автобусе, и вы вели себя как любовники. Нет, я тебя, конечно, убью.
- Да, я так и думала, - сказала Марго. - Я знала, что ты не поймешь. Ради Бога, убери эту штуку, Альберт!
- Что тут понимать? - крикнул Альбинус. - Что тут можно объяснить?
- Во-первых, Альберт, ты отлично знаешь, что он к женщинам равнодушен…
- Молчать! - заорал Альбинус. - Это с самого начала - пошлая ложь, шулерское изощрение!
("Ну, если он кричит, опасность миновала", - подумала Марго.)
- Нет, это именно так, - сказала она. - Но однажды - в шутку - я ему предложила: "Знаете что? Давайте попробуем, может быть, я сумею заставить вас забыть ваших мальчиков". Ах, мы оба знали, что это все пустое. Вот и все, вот и все, милый.
- Пакостное вранье. Я не верю. Конрад видел вас. Этот французский полковник видел вас. Только я был слеп.
- Ах, я часто так его дразнила, - сказала Марго хладнокровно. - Выходило очень смешно. Но я больше не буду, раз тебя это огорчает.
- Так ты, может быть, и обманывала меня только в шутку? Пакость какая!
- Конечно, нет, я тебя не обманывала! Как ты смеешь?.. Он бы не сумел помочь мне обмануть тебя. Мы с ним даже не целовались: это уже было бы нам обоим противно.
- А если я спрошу его об этом? - без тебя, конечно, без тебя.
- Ах, пожалуйста! Он тебе скажет то же самое. Только, знаешь, ты себя выставишь дураком.
В этом духе они говорили битый час. Марго постепенно брала верх. Но в конечном счете она не выдержала, и с ней сделалась истерика. Она бросилась на постель в своем белом теннисном платье, босая на одну ногу, и, постепенно успокаиваясь, плакала в подушку.
Альбинус сидел в кресле у окна, за которым было солнце, веселые английские голоса с тенниса. Он мысленно перебирал все мелочи с самого начала знакомства с Рексом, и среди них вспомнились ему и такие, которые теперь освещены были мертвенным светом, каким нынче озарилась вся его жизнь. Что-то оборвалось и погибло навсегда, - и как бы правдоподобно ни доказывала ему Марго, что она ему верна, всегда отныне будет ядовитый привкус сомнения.
Наконец он встал, подошел к постели, посмотрел на ее сморщенную розовую пятку с черным квадратом пластыря, - когда она успела наклеить? - посмотрел на золотистую кожу нетолстой, но крепкой икры и подумал, что может убить ее, но расстаться с нею не в силах.
- Хорошо, Марго, - сказал он угрюмо. - Я тебе верю. Но только ты сейчас встанешь, переоденешься, мы уложим вещи и уедем отсюда. Я сейчас физически не могу встретиться с ним - я за себя не ручаюсь. Нет, не потому, что я думаю, что ты мне изменила с ним, не потому, но, одним словом, я не могу, - слишком я живо успел вообразить, и… Впрочем, неважно… Ну, вставай…
- Поцелуй меня, - тихо сказала Марго.
- Нет, не сейчас. Я хочу поскорее отсюда уехать… Я тебя чуть не убил в этой комнате, и, наверное, убью, если мы сейчас, сейчас же не начнем собирать вещи.
- Как тебе угодно, - сказала Марго. - Только не забудь, что ты самым мерзким образом оскорбил меня и мою любовь к тебе. Мне кажется, что потом ты это поймешь.
Молча и быстро, не глядя друг на друга, они наполнили чемоданы. А потом швейцар пришел за багажом.
Рекс играл в покер с двумя американцами и русским на террасе, под тенью огромного эвкалипта. Ему сегодня очень не везло. Он как раз раздумывал, не смошенничать ли слегка при следующей сдаче или, может быть, поглядеть за картами партнеров при помощи зеркальца, имевшегося в крышке его портсигара (подобные жульнические приемчики он не любил и прибегал к ним, лишь имея дело с новичками), как вдруг сквозь листья магнолии, на дороге около гаража, он увидел автомобиль Альбинуса. Автомобиль неуклюже взял поворот и скрылся.
- В чем дело? - пробормотал Рекс. - Кто сейчас за рулем?
Расплатившись, он пошел искать Марго. На теннисе ее не оказалось, в саду - тоже. Он поднялся наверх. Дверь в номер Альбинуса была открыта.
Комната была мертва, в приоткрытом шкапу пусто, даже стеклянная полочка над умывальником опустела. Порванный и скомканный газетный лист валялся на полу.
Рекс потянул нижнюю губу двумя пальцами и прошел в свою комнату. Он подумал - где-то в глубине мелькнула мысль, - что найдет там записку с объяснением. Записки никакой, конечно, не было. Он цокнул языком и спустился в холл - выяснить, заплатили ли они по крайней мере за его комнату.
31
Есть множество людей, которые, не обладая специальными знаниями, умеют, однако, и воскресить электричество после таинственного события, называемого "коротким замыканием", и починить ножиком механизм остановившихся часов, и, если нужно, нажарить котлет. Альбинус к их числу не принадлежал. Он не способен был ни завязать галстук, ни остричь ногти на правой руке, ни запаковать пакет; откупоривая бутылку, он неизменно превращал половину пробки в мелкие крошки, в то время как вторая ее половина проваливалась и плавала в вине. В детстве он ничего не мастерил, как другие ребята. В юности он ни разу не разобрал своего велосипеда и способен был разве что кататься на нем, а когда лопалась шина, он катил хромую, пищащую, как дырявая галоша, машину в ближайшее ремонтное заведение. Позже, изучая реставрацию картин, он сам боялся к холсту прикоснуться. Во время войны единственное, в чем ему удалось отличиться, так это в удивительной неспособности сделать хоть что-нибудь собственными руками. Вот почему удивительно было скорее не то, что он оказался прескверным шофером, а то, что он, вообще умел управлять автомобилем.
Медленно и не без труда (после сложного спора с полицейским на перекрестке, причем суть этого спора он так и не понял) Альбинус выбрался из Ружинара, после чего чуть прибавил ходу.
- Не соблаговолишь ли ты сказать, куда мы, собственно, едем? - кисло спросила Марго.
Он пожал плечами, глядя вперед, на блестящую синевато-черную дорогу. Теперь, когда они выехали из Ружинара, где узкие улочки были полны народа и автомобилей, где приходилось трубить, судорожно запинаться, косолапо вилять, теперь, когда они уже свободно катили по шоссе, Альбинус беспорядочно и угрюмо думал о разных вещах: о том, что дорога все выше и выше карабкается в гору и, вероятно, скоро начнутся опасные повороты, о том, как Рекс запутался пуговицей в кружевах Марго, о том, что еще никогда не было у него так тяжко и смутно на душе.
- Мне все равно куда, - сказала Марго, - но я хотела бы знать. И, пожалуйста, держись правой стороны. Если ты не умеешь управлять, то давай лучше сядем на поезд или наймем шофера в ближайшем гараже.
Он резко затормозил, потому что невдалеке появился автобус.
- Что ты делаешь, Альберт? Просто держись правее.
Автобус с туристами прогремел мимо. Альбинус отпустил тормоз. Дорога уже вилась по склону горы.
"Не все ли равно куда? - думал он. - Куда ни поедешь, от этой муки не избавишься. "Низкопробно-крикливая, мерзкая, любовная…" Я схожу с ума…"
- Я тебя ни о чем не буду больше спрашивать, - сказала Марго, - только, ради Бога, не виляй перед поворотами. Это странно выглядит. Зачем ты виляешь? Если б ты знал, как у меня болит голова. Я хочу куда-нибудь доехать, наконец.
- Ты мне клянешься, что ничего не было? - проговорил Альбинус чуть слышно и сразу почувствовал, как слезы горячей мутью застилают зрение. Он переморгнул, дорога опять забелела.
- Клянусь, - сказала Марго. - Я устала клясться. Убей меня, но больше не мучь. И знаешь, мне жарко, я сниму пальто.
Он затормозил, остановились.
Марго засмеялась:
- Почему для этого, собственно говоря, нужно останавливаться? Ах, Альберт…
Он помог ей освободиться от пальто, причем с необычайной живостью вспомнил, как - давным-давно - в дрянном кафе он в первый раз увидел, как она двигает плечами, сгибает прелестную шею, вылезая из рукавов пальто.
Теперь у него слезы лились по щекам неудержимо. Марго обняла его за шею и прижалась щекой к его склоненной голове.
Автомобиль стоял у самого парапета, толстого каменного парапета в полметра высотой, за которым был крутой обрыв, поросший ежевикой. Было слышно, как где-то далеко внизу бежит и плещется вода в быстром ручейке. С левой стороны поднимался красноватый скалистый склон с соснами на верхушке. Палило солнце. Немного впереди человек в темных очках, сидя при дороге, бил камни.
- Я тебя так люблю, - всхлипывая, говорил Альбинус. - Я тебя так люблю.