- Забавно, как это получается у мужчин. Она куда моложе его. Ей не больше, ну, сорока или сорока пяти.
- Да нет, кажется, сорок семь. Говорят, она столько для него сделала. То есть сделала его совершенно презентабельным. Олрой Кир рассказывал мне, что раньше Дрифилд ничем не отличался от богемы.
- Как правило, писательские жены противные.
- Ведь какая нагрузка их сносить!
- Тяжко. Интересно, сами они это понимают?
- Они, несчастные, часто обольщаются, будто вызывают у людей интерес к себе, - промолвил я.
Мы въехали в Теркенбери, оставили герцогиню на вокзале и покатили дальше.
Глава пятая
Это верно, Эдвард Дрифилд учил меня ездить на велосипеде. И как раз так мы познакомились. Не знаю, когда изобрели современный велосипед, но в окраинной части Кента он, помню, был редкостью, и когда кто-то проносился на тугих шинах, все оборачивались и следили, пока тот не исчезал из вида. Велосипед был предметом шуток у джентльменов средних лет, говоривших, что и на своих двоих им неплохо, и вызывал испуг у пожилых дам, шарахавшихся с дороги, стоило им завидеть его вдали. Меня переполняла зависть к мальчишкам, которые приезжали в школу на велосипеде и появлялись в воротах, щегольски отпустив руль. Я уговаривал дядю купить мне велосипед к началу летних каникул, и хоть тетя была против и твердила, что я просто сломаю себе шею, дядя уступил-таки моим настойчивым просьбам, поскольку платил я из собственных денег. Велосипед я заказал в последние дни занятий, и вскорости его доставили мне из Теркенбери.
Я решил учиться самостоятельно; по словам одноклассников, им на это понадобилось полчаса. А я все старался и старался и в итоге стал считать себя выдающимся тупицей (теперь мне кажется, я преувеличивал), и хоть моя гордыня была уязвлена - я позволил садовнику подсаживать меня, - за первое утро я нисколько не приблизился к тому, чтобы держаться в седле своими силами. Однако на следующее утро, полагая, что наша каретная дорожка слишком извилиста и тем неудобна для езды, я выкатил велосипед на ближнюю дорогу, которая была заведомо ровной, прямой и пустынной, и здесь некому было увидеть, какого я валяю дурака. Несколько раз пробовал я усесться, но неизменно падал. Исцарапал икры о педали, вспотел и устал. А после часа опытов начал думать, что богу не угодно, чтобы я научился ездить на велосипеде. Но, содрогаясь при мысли о предполагаемых саркастических замечаниях дяди, представителя бога на земле Блэкстебла, упорно стоял на своем. Тут, к моему неудовольствию, в конце безлюдной дороги показались двое велосипедистов. Я немедленно отвел машину в сторону и присел на ограду, с отсутствующим видом глядя на море, будто уж накатался и теперь погружен в раздумья над безбрежностью океана. Я отворачивал взгляд от приближающейся пары, но уголком глаза рассмотрел, что это были мужчина и женщина. Когда они поравнялись со мной, женщину сильно занесло на эту сторону дороги, и она, налетев на меня, свалилась на землю.
- Ой, простите, - сказала она. - Как только вас увидела, поняла, что упаду.
В таких обстоятельствах невозможно сохранить отрешенный вид, и, вовсю краснея, я сказал, что ничего тут нет особенного.
Когда она упала, мужчина слез с велосипеда.
- Ты не ушиблась? - спросил он.
- Нет-нет.
Я узнал Эдварда Дрифилда, писателя, прогуливавшегося на днях со священником.
- Я только учусь кататься, - сказала его спутница. - И сразу падаю, как увижу что на дороге.
- А вы племянник викария? - произнес Дрифилд. - Мне Галовей сказал. Я вас видел третьего дня. Это моя жена.
Она с какой-то странной простотой протянула руку и пожала мою тепло и сердечно. Губы и глаза улыбались; даже в том возрасте мне стало понятно, что эта ее улыбка на редкость обаятельна. Я сконфузился. При незнакомых я усиленно следил за собой и потому не рассмотрел детально ее облик, у меня осталось лишь общее представление о крупной блондинке. Не знаю, заметил я тогда или вспомнил позже, что на ней была голубая шерстяная юбка и розовая блузка с крахмальным передом и крахмальным воротником, а копну золотистых волос прикрывала соломенная шляпка.
- Мне нравится на велосипеде, а вам? - спросила она, разглядывая мою новенькую красавицу-машину, прислоненную к забору. - Наверно, наслаждение - хорошо на нем ездить.
- Это всего лишь вопрос практики, - сказал я.
- Я только третий раз. Мистер Дрифилд говорит, у меня замечательно получается, но я такая тупая, хочется себя отшлепать. Вы долго учились, пока стали ездить?
Я покраснел до корней волос. И еле выдавил постыдные слова:
- Я ездить не умею. Велосипед я только получил, пробую первый раз.
Небольшое искажение истины я мысленно подправил: не считая вчерашних попыток в саду.
- Хотите, я вас поучу? - весело предложил Дрифилд. - Давайте.
- О нет, - сказал я. Разве можно?..
- Почему бы нет? - спросила его жена с прежней обаятельной улыбкой в голубых глазах. - Мистер Дрифилд не против, а мне можно будет передохнуть.
Дрифилд взял мой велосипед, а я, несогласный, но бессильный противиться дружественной настойчивости, неуклюже вскарабкался в седло. Я вилял из стороны в сторону, но он держал меня твердой рукой.
- Быстрее, - говорил он.
Я нажимал на педали, он бежал сбоку, а меня заносило то влево, то вправо. Мы оба уже разгорячились, когда, несмотря на его усилия, я, наконец, свалился. В таком положении было очень трудно сохранять приличествующую официальность меж племянником викария и сыном управляющего мисс Вулф, поэтому, когда я поехал снова и сделал ярдов тридцать-сорок вполне самостоятельно, а миссис Дрифилд выбежала на середину дороги и, руки в боки, кричала: "Давай, давай, два против одного на фаворита!", я так смеялся, что совершенно забыл о своем социальном происхождении. И когда по собственной воле слез с велосипеда, на моем лице нескромно светилось торжество, и я без смущения принимал похвалы Дрифилдов по поводу того, какой я способный, коли научился с первого раза.
- Ну а как у меня у одной получится? - сказала миссис Дрифилд.
Я присел и вместе с Дрифилдом наблюдал за ее тщетными стараниями.
Потом, решив снова передохнуть, расстроенная, но неунывающая, она села возле меня. Дрифилд закурил трубку. Мы разговорились. Конечно, я тогда не понимал того, что мне ясно теперь: в ее поведении была разоружающая прямота, от которой тебе становилось легко. Она говорила восторженно, как ребенок, радовалась жизни, ее глаза всегда освещала покоряющая улыбка. Не знаю почему, мне нравилась эта улыбка. Я бы назвал ее хитроватой, если вы не сочтете хитринку отрицательным качеством: улыбка была слишком невинная, чтобы счесть ее хитрой. Она была лукаво-озорная, как у ребенка, натворившего нечто забавное по его понятиям, но прекрасно знающего, что за такое по головке не погладят; ругать, правда, будут не очень всерьез, но все равно лучше - если старшие сразу не заметят - пойти и рассказать самому. Впрочем, тогда я понимал лишь одно: ее улыбка была мне по душе.
Дрифилд, взглянув на часы, сказал, что им пора, и предложил ехать в город совместно. Время как раз было такое, когда дядя с тетей заканчивают ежедневный моцион, и не стоило подвергать себя риску быть застигнутым с неподобающими людьми; поэтому я предложил им ехать без меня, ведь они поедут быстрее. Миссис Дрифилд и слышать этого не хотела, но сам Дрифилд посмотрел на меня весело и насмешливо, разгадав, очевидно, причину моей отговорки. Я побагровел, а он сказал:
- Пусть едет один, Рози. В одиночку он лучше справляется.
- Ладно. Приедете сюда завтра? Мы придем.
- Я постараюсь.
Они уехали, а через несколько минут и я двинулся той же дорогой. Очень собой довольный, я до самых ворот своего дома доехал не падая. Кажется, я без удержу хвалился за обедом, но о знакомстве с Дрифилдами помалкивал.
Назавтра около одиннадцати я вывел велосипед из каретного сарая. Сарай называли так, хотя в нем не было даже тележки под пони и пользовались им садовник, державший там косилку и каток для газона, да Мэри-Энн, которая хранила там же запас корма для кур. Я выкатил велосипед за ворота и, усевшись не без труда, поехал по дороге на Теркенбери до старой заставы, а потом повернул на Джой-лейн.
Небо вовсю голубело, а воздух, нагретый и все равно свежий, прямо-таки потрескивал от жары. Солнце сияло, но не слепило; казалось, его лучи с силой ударяются в белую дорогу и отскакивают от нее, как резиновые мячики.
Я ездил взад-вперед, поджидая Дрифилдов; вскоре они показались, я помахал им, развернулся (для этого пришлось слезать) и продолжил путь вместе с ними. Мы с миссис Дрифилд хвалили друг друга за успехи и ехали сосредоточенно, мертвой хваткой вцепившись в руль, но были на седьмом небе, и Дрифилд сказал, что, как только мы почувствуем себя уверенно, надо будет прокатиться по всем окрестностям.
- Хочу сделать пару оттисков с медяшек по соседству.
Я не понял, о чем он говорит, однако объяснений не последовало.
- Погодите, сами увидите, - сказал он. - Как по-вашему, проедете вы завтра четырнадцать миль - семь туда, семь обратно?
- Пожалуй, да, - ответил я.
- Я прихвачу на вашу долю бумаги и вощанки, сможете тоже сделать оттиск. Только вот спросите у дяди, можно ли вам поехать.
- Это ни к чему.
- По-моему, все равно лучше спроситься.
Миссис Дрифилд посмотрела на меня тем самым своим взглядом, лукаво-озорным и обаятельным, и меня бросило в краску. Я знал: если спроситься у дяди - он скажет "нет". Лучше умолчать. Но нам в пути попался доктор в своем экипаже; пока он не миновал нас, я глядел прямо перед собой - в тщетной надежде, что если я на него не посмотрю, так и он на меня не посмотрит. Я был сам не свой. Раз он меня видел, это быстро дойдет до дяди или тети. Я взвешивал, не спокойнее ли будет самому открыть секрет, который отныне не утаишь. Когда мы расставались у наших ворот (я не смог избежать возвращения в их обществе), Дрифилд предложил, если завтра я соберусь ехать, зайти за ними, чем раньше, тем лучше.
- Вы ведь знаете, где мы живем? Сразу за молельней конгрегационалистов, дом под липами.
Садясь обедать, я уже изыскивал возможность вставить замечание о том, как случайно столкнулся с Дрифилдами; однако новости в Блэкстебле распространялись быстро.
- С кем это ты катался утром? - спросила тетя. - Нас видел в городе доктор Энсти и рассказал, как ты ему повстречался.
Дядя сердито жевал ростбиф, мрачно уставясь в тарелку.
- С Дрифилдами, - беспечно сказал я. - Ну, с писателем. Они знакомые мистера Галовея.
- Люди это крайне сомнительные, - сказал дядя. - Я не желаю, чтобы ты с ними имел общение.
- А почему? - спросил я.
- Не собираюсь излагать тебе причины. Не желаю, вот и все.
- Как случилось, что ты с ними познакомился? - спросила тетя.
- Я просто ехал, и они ехали, и предложили ехать вместе, - сказал я, несколько искажая истину.
- Какие наглецы! - заметил дядя.
Настроение у меня испортилось, и, чтобы продемонстрировать свое неудовольствие, я, когда подали сладкое - столь любимый мной малиновый торт, - отказался к нему притронуться. Тетя спросила, хорошо ли я себя чувствую.
- Самочувствие у меня нормальное, - сказал я со всей доступной мне надменностью.
- Съешь кусочек, - сказала тетя.
- Я не голоден, - отвечал я.
- Ради меня.
- Пусть сам решает, когда он сыт, - сказал дядя.
Я зло покосился на него и произнес:
- Я не против съесть маленький кусочек.
Тетя положила мне самый большой кусок, и я ел с видом человека, побуждаемого суровым чувством долга делать нечто глубоко себе противное. Малиновый торт, который готовила Мэри-Энн, был прекрасен, песочное тесто так и таяло во рту. Но когда тетя предложила добавку, я отказался с непроницаемой холодностью. Она не настаивала. Дядя прочел молитву, и я, оскорбленный в лучших чувствах, удалился в гостиную.
Но, дождавшись, когда кончит обедать прислуга, я вышел на кухню. Эмили чистила серебро в буфетной, Мэри-Энн мыла посуду.
- Послушай, чем плохи Дрифилды? - спросил я ее.
Мэри-Энн служила у викария с восемнадцати лет. Она купала меня, когда я был маленький, давала порошки в сливовом повидле, когда мне их прописывали, кормила завтраком, когда я уходил в местную школу, ухаживала за мной, когда я болел, читала мне, когда я скучал, и ругала, когда я шкодил. У горничной Эмили по молодости лет был ветер в голове, так что Мэри-Энн и не знала, что бы из меня вышло, если б той доверили за мной смотреть. Мэри-Энн выросла в Блэкстебле, никогда в жизни не была в Лондоне и даже в Теркенбери попадала всего раза три. Никогда не болела. Никогда не имела выходных. Получала двенадцать фунтов в год. Раз в неделю ходила в город навестить мать, которая на нас стирала; а в воскресные дни Мэри-Энн ходила в церковь. И знала все про Блэкстебл: кто чем занимается, кто на ком женился, от чего умер чей отец и сколько у каждой женщины детей, и как их всех зовут.
Когда я задал свой вопрос, она гулко шлепнула мокрой тряпкой о раковину.
- Дядя твой прав. Я бы тебя с ними не отпускала, будь ты мой племянник. Это ж надо - зовут ездить с ними на велосипеде! Мало кто чего захочет.
Видно, беседу в столовой передали Мэри-Энн.
- Я не ребенок, - сказал я.
- Тем хуже. Ну и бесстыдство - в город к нам заявиться! Нанимают дом, ровно леди и джентльмены. Оставь в покое пирог.
Малиновый торт стоял на кухонном столе, и я, колупнув пальцем корочку, отправил ее в рот.
- Мы его себе на ужин оставили. Раз хотел еще, почему не просил за обедом? Тед Дрифилд никогда не мог пристать к делу. А образованный. Кого мне жаль, так это его мать. Отродясь ее мучил. А тут еще взял да женился на Рози Ган. Говорят, когда он открылся матери, что затеял, она слегла и три недели не вставала и словом ни с кем не обмолвилась.
- Так миссис Дрифилд до замужества была Рози Ган? Из каких она Ганов?
Ган - одна из самых распространенных в Блэкстебле фамилий, на кладбище она попадалась на каждом шагу.
- Да ты их не знал. Ее отец - Джошуа Ган. Старик тоже фрукт был. Пошел в солдаты, вернулся на деревянной ноге. Подряжался маляром, но чаще сидел без работы. Жили они рядом с нами, на Рай-лейн. Мы-то с Рози вместе в воскресную школу ходили.
- Но она сильно моложе тебя, - сказал я с юношеской откровенностью.
- Ей уж тридцать набежало.
Мэри-Энн ростом не вышла, имела курносый нос и порченые зубы, но сохраняла свежий румянец, и я не дал бы ей больше тридцати пяти лет.
- Чего она ни сочиняй, а она меня моложе года на четыре или пять. Сказывают, ее не узнать - приоделась, и все такое.
- Это верно, что она была официанткой?
- Да, в "Железнодорожном гербе", а потом в "Плюмаже принца Уэльского" в Хэвершеме. У миссис Ривз прислуживала в баре в "Гербе", но такое выделывала, что вскорости вылетела вон.
"Железнодорожный герб" - это заурядный трактирчик прямо напротив станции железной дороги Лондон - Чатем - Дувр, отличавшийся разухабистостью. Зимним вечером, проходя мимо, можно было сквозь стеклянные двери разглядеть посетителей, толкущихся у стойки. Дядю это место постоянно возмущало, и он долго пытался добиться, чтобы "Железнодорожный герб" лишили патента. Ходили сюда стрелочники, угольщики и батраки. Почтенные жители Блэкстебла не позволяли себе появляться в этом заведении, а когда хотели выпить, шли в "Медведя с ключом" или в "Герцога Кентского".
- Ну а что она такое выделывала? - спросил я, тараща глаза.
- А чего она не выделывала? Что, по-твоему, твой дядя скажет, если застанет меня, а я тебе такие штуки говорю? Не было человека, чтоб зашел выпить, а она с ним не спуталась. С кем попало. Ни на одном не остановится. Всякий раз с новым. Слыхать, просто жуть что было. Тогда у нее и с Лордом Джорджем началось. Он в этакие забегаловки не имел привычки ходить, слишком важен, но вроде завернул ненароком - его поезд опаздывал, и тут-то он ее приметил. С того раза оттуда не вылазил, крутился среди всякой голи, а те, ясно, знали, с чего он там, а у самого жена и трое детей. Как тут не пожалеть его жену. А пересудов! Ну, пришлось миссис Ривз сунуть Рози жалованье да сказать: складывай вещички и прощай. Право слово, еще хорошо, что так обошлось.
Я отлично знал Лорда Джорджа. Звали его Джордж Кемп, а титул, под которым он был известен, дали ему в насмешку - за манеру важничать. Он торговал углем, немного - недвижимостью, и у него был пай в угольном судне, если не в двух. Жил он в собственном новом кирпичном доме, стоявшем в собственном саду, и имел рессорную бричку. Был он цветущего вида, крепкого сложения, с наглыми голубыми глазами, и носил острую бородку. В моей памяти он остался подобием развеселого краснолицего торговца со старинной голландской картины. Одевался Лорд Джордж всегда броско, и когда проезжал на рысях по главной улице, в песочного цвета куртке с крупными пуговицами, в рыжем котелке набекрень и с красной розой в петлице, то на него смотрели все. По воскресеньям он ходил в церковь в блестящем цилиндре и длиннополом сюртуке. Все знали, как ему хотелось быть церковным старостой и как много пользы принесла бы его энергия, но дядя сказал: "При мне этому не бывать", и хоть Лорд Джордж в знак протеста целый год ходил в часовню, дядя был непреклонен и не замечал его, сталкиваясь в городе. Потом согласие было восстановлено и Лорд Джордж снова стал появляться в церкви, но к руководству и близко не был допущен. Местные дворяне числили его крайне вульгарным; и точно, он был тщеславен и хвастлив. Осуждали его истошный голос и громкий хохот; если он заговаривал с кем-то на улице, то и на другой стороне слышно было каждое слово; его поведение почитали безобразным. Слишком он был общителен, так держался, будто никогда и не занимался коммерцией; был не в меру настырным. Но если он своим панибратством, и общественной активностью, и кошельком, всегда открытым при сборах на ежегодную регату или праздник урожая, и желанием со всеми обходиться по-доброму надеялся сломать сословные перегородки, то ошибался. Его попытки к сближению наталкивались в Блэкстебле на неизменную враждебность.
Помню, как-то раз, когда у тети была в гостях жена доктора, Эмили доложила, что дядю хочет видеть мистер Джордж Кемп.
- Но, Эмили, кажется, звонили в парадную дверь, - сказала тетя.
- Да-с, он пришел с парадного хода.
Наступило минутное замешательство; никто не знал, как поступить при такой неожиданности, и даже Эмили, знавшей, кому полагается входить через парадную, кому через боковую и кому через заднюю дверь, стало немного не по себе. Тетя, добрая душа, искренне огорчилась, что кто-то может поставить себя в столь ложное положение, а жена доктора презрительно фыркнула. Наконец, дядя взял себя в руки.
- Проводите его в кабинет, Эмили, - сказал он. - Я приду, как только допью чай.