Томпкинс по-прежнему не сводила с него глаз все время, пока они находились вместе на арене; но теперь во взгляде ее появилось что-то почти угрожающее.
- Да оставь ты ее в покое, - говорил как-то вечером акробату клоун Тиффани. - Будь я на твоем месте, меня пугал бы взгляд этой женщины.
LIX
При первых попытках исполнить свой новый трюк братья пользовались деревянным некрашеным трамплином, изготовленным где-то по соседству, - самым обыкновенным гимнастическим трамплином. Ничего не сказав брату, Джанни заказал мастеру-специалисту другой трамплин, в котором велел заменить ель тропическим ясенем - деревом, которое американцы метко называют lance-wood, - и сам наблюдал за его изготовлением. Это был слегка видоизмененный трамплин, несколько похожий на английский batoade; в длину он имел три метра, а покатая его поверхность в том месте, откуда должен прыгать гимнаст, поднималась на сорок сантиметров от пола. Чтобы придать ему большую упругость, Джанни велел утончить конец доски до того предела, при котором она может гнуться, не ломаясь. Наконец, когда снаряд был уже совсем готов, Джанни заменил в нем обычную деревянную перекладину стальным прутом, обернутым куском ковра; прут этот под давлением ног гимнаста должен был придать прыжку невиданную силу.
Когда новый трамплин был принесен к ним на дом, старший брат попросил младшего испробовать его. Нелло при первом же прыжке, еще не совсем уверенном, прибавил сразу полфута. После этого Нелло сделал подряд еще пять-шесть прыжков и, все еще не зная, что именно затеял брат, закричал ему в самый разгар прыжка, что теперь вполне уверен в себе и с помощью этого трамплина исполнит то, что от него потребуется. Несколько дней спустя Нелло достиг высоты в четырнадцать футов; оставалось преодолеть еще несколько дюймов. Трюк вошел в число вещей выполнимых - и выполнимых в самом недалеком будущем!
Тогда Джанни отправился к директору и объявил ему, что он на пороге удачного завершения необыкновенного, совершенно нового трюка, и попросил у него месячный отпуск для окончательной отработки номера.
Джанни слыл изобретателем. Давно уже цирк с любопытством ожидал чего-то - и даже чего-то очень сильного - от постоянных поисков клоуна, и сам директор разделял эту веру товарищей в Джанни. Поэтому он весьма любезно согласился на просьбу Джанни и сказал при этом, что охотно предоставит им столько времени, сколько понадобится.
LX
Окончательное, полное овладение трюком потребовало больше времени, чем первоначально предполагал Джанни. Полтора месяца занимались братья, запершись в своем маленьком манеже; падая от усталости, они ложились на разостланное по полу сено, чтобы поспать часок, и затем начинали сызнова.
Первый успех, явившийся счастливой случайностью, им надлежало превратить путем усилий и ежедневных упражнений, ставших как бы привычкой, - в успех верный, обеспеченный, постоянный, исключающий возможность провала: а эта неизменность, это постоянство удачи совершенно необходимы для того, чтобы трюк удался на публике; здесь таится его гибель. Когда Нелло завоевал намеченную высоту, - он стал совершать прыжки уже не в свободном, открытом пространстве: Джанни заключил прыжок в узкий круг двух веревочных обручей, изображающих низ и верх бочонка; новая задача! Наконец Нелло стал прыгать на плечи брата, который стоял на тонком полукруглом железном пруте; итак, один из них должен был устоять при толчке от прыжка, другому же надлежало найти устойчивое положение, вскочив на мускулистые, подвижные плечи брата, - и невероятная трудность удержаться в таком положении требовала от них обоих больших усилий, бесконечных опытов и повторений. А когда Нелло решил, что теперь уже все сделано, оказалось, что Джанни хочет еще увенчать трюк чудом эквилибристики: целой серией сальто-мортале, которые оба они должны выделывать одновременно, один над другим; для этого им надлежало, пользуясь самыми невероятными точками опоры, соединить небывалую согласованность и соответствие движений с безошибочной ловкостью старика Ориоля, которому удавалось, перекувырнувшись, снова попасть ногами в туфли.
Надо было еще сочинить сценическую арабеску, которою они по старой привычке хотели украсить трюк. И Нелло, всегда поэтически оформлявший их выступления, придумал забавную фантазию, веселое сказочное обрамление и музыку, в которой слышались и эхо урагана, и вздохи природы. Но в последнюю минуту братья заметили, что смелость их трюка только потускнеет от таких прикрас. И они порешили, что на этот раз будут гимнастами, исключительно гимнастами, а со временем они всегда смогут обновить устаревший аттракцион, оживив его небольшой поэтический фабулой.
LXI
Однажды летним вечером братья выбежали из своего маленького манежа неистово жестикулируя, с несказанно радостными лицами. Внезапно они остановились посреди двора и, став лицом друг к другу, одновременно воскликнули: "Есть!" Затем бросились к себе в комнаты и стали поспешно переодеваться, обрывая пуговицы у рубашек и шнурки башмаков, как часто бывает при сильных переживаниях, когда руки теряют обычную ловкость. Их что-то словно гнало из дому; они испытывали непреодолимую потребность выйти на улицу, двигаться, ходить. И, одеваясь, то один, то другой говорил брату, весело подмигивая и слегка подпевая: "Есть!"
По пути им попался извозчик, и они бросились к нему, но он ехал недостаточно быстро, - да им было тут и не по себе: приходилось сидеть неподвижно. Минут через десять они расплатились с извозчиком и опять пошли пешком.
Они шли широким шагом, посреди улицы, чтобы иметь перед собою свободное пространство, и очень удивились, когда вдруг заметили, что каждый из них держит свою шляпу в руке.
Братья пообедали в первом попавшемся ресторане, ели, не обращая внимания на то, что едят, и на вопросы официанта отвечали:
- Дайте мне то, что подали соседу.
В этот вечер Нелло говорил не больше брата.
После обеда они зашли в несколько кафе, но им решительно не сиделось на месте.
Они стремились туда, где публика беспрестанно снует взад и вперед, где тело все время находится в движении, где можно дать волю своему лихорадочному состоянию. Они заходили на балы, в кафешантаны, где в ослепительном свете, среди толпы, подхваченные движением других, они без устали кружились и каком-то механическом, вечно возобновлявшемся круговороте вокруг оглушительного оркестра, - ничего не видя, ничего не слыша, с потухшими сигарами в зубах, далекие от этого места, от всего мира, от всех вещей, среди которых проводили вечер, - и только изредка оборачивались друг к другу, говоря без слов, одним лишь радостным выражением лица:
- Есть!
LXII
На другой день братья возобновили работу в цирке; внутреннее удовлетворение делало Нелло как никогда задорным и злым по отношению к Томпкинс; Джанни же поспешил отвести директора в сторону и пригласить его посмотреть придуманный ими новый трюк. Директор, с нетерпением ожидавший вестей об их успехе, ответил Джанни, что завтра в десять часов утра приедет к ним в Терны.
На другой день в назначенное время, засунув руки в карманы брюк, директор стоял перед трамплином в маленьком манеже. Лицо его, по мере того как развертывалась работа братьев, становилось притворно бесстрастным; он старался скрыть восхищение, как это бывает с любителями, когда они разглядывают любопытную и редкую безделушку и боятся, как бы за нее не запросили чересчур уж дорого.
Братья закончили упражнение, и Джанни, несколько сбитый с толку молчанием зрителя, спросил:
- Так как же?
- Здо́рово… действительно здо́рово. Я предпочел бы показать это в зимнем сезоне… но мы еще успеем до каникул, до начала охоты… Да, думаю, это будет иметь успех… но успех нужно немного подогреть; ваш трюк очень оригинален и смел, но недостаточно эффектен для толпы, - он производит меньше впечатления, чем то, что проделывается под куполом, он не приводит в трепет. - Тут директор сделал движение локтями, прижав их к груди. - Необходимо, чтобы пресса растолковала, разжевали публике риск, смертельную опасность, заключающуюся в вашем трюке. Нам нужно, - запомните это, - как можно больше рекламы… у вас ее было маловато при дебюте… Приходите ко мне послезавтра, чтобы заказать необходимые аксессуары и организовать рекламу: я ею займусь с сегодняшнего же вечера. А теперь - отдыхайте… вы освобождаетесь от всякой работы… Знаете, если номер удастся, я готов внести некоторые изменения в ваш контракт. Но совершенно необходимо, - поймите, - выступить как можно скорее.
И только уже на пороге, как ни хотел он быть осмотрительным в своих похвалах, директор не удержался и крикнул братьям:
- Необыкновенно здо́рово!
LXIII
Последующие дни, до самого представления, братья прожили в том сладостном и смутном возбуждении, которое охватывает человеческие существа при непредвиденных проблесках счастья, при осуществлении нечаянного, при неожиданном даре судьбы. Голова у обоих пылала, они чувствовали в ней блаженную пустоту. Волнующая затаенная радость лишала их аппетита, точно горе. Когда они шагали по улицам, им казалось, будто они ступают по ковру. И каждое утро, просыпаясь, они среди бела дня с минуту удивлялись очевидной реальности своего счастья и, томимые сомнением, спрашивали у этого счастья:
- Не сон ли ты?
LXIV
Слесарь и плотник, выслушав указания Джанни насчет снаряда, необходимого для исполнения нового аттракциона в цирке, только что ушли, предварительно еще раз заверив, что все будет готово через пять дней.
- Ну что, читали вы театральные газеты? - спрашивал директор, обращаясь к братьям и придвигая разбросанные по письменному столу газеты, в которых отдельные места были обведены красным карандашом. Вокруг вашего трюка начинается ажитация, как говорят аукционисты. Послушайте-ка… вот что пишут: "Поговаривают о новом, совершенно необычайном трюке…", "Идет молва о трюке, который профессионалы считают невыполнимым, но который будто бы исполнят в ближайшие дни в Летнем Цирке…", "Если верить слухам, распространяемым в мире гимнастов, Париж в скором времени сделается свидетелем трюка, который достоин стать на одну доску с номерами Леотара…", "Прыжок столь смелый и столь сложный, на какой не решались даже античные атлеты…". Согласитесь, ваше выступление рекламируется недурно! Теперь любопытство подзадорено, и надо рассеять туман… Настало время бросить в публику клочки вашей биографии - правдивой или правдоподобной… Сообщите мне кое-какие данные. За пикантной неизвестностью, видите ли, должны последовать увлекательные сведения. Нужно, чтобы Париж познакомился с вашим прошлым, с вашими привычками, вашей внешностью, чтобы он знал историю изобретенного вами аттракциона, чтобы вы предстали перед зрителем как люди, уже известные ему по фотографиям, как вполне определенные личности, на которые могут излиться его симпатии и которыми он уже заранее увлечен. Теперь-то уж вам во что бы то ни стало нужно объявить, что вы - братья и даже всячески это подчеркивать… Итак, окончательно условлено, не правда ли, что на афишах мы поместим: "братья Бескапе".
- Нет! - возразил Джанни.
- Как так - нет?
- Нет! - повторил Джанни. - Бескапе - это имя странствующих паяцев… теперь мы меняем его на другое… которое придумали сами.
- А именно?
- Братья Земганно.
- Земганно… Что ж, имя действительно оригинальное! Оно начинается с дьявольского З, которое звучит как фанфара, словно одна из наших увертюр, знаете, в которой среди барабанного боя звенят колокольчики.
- Да, это имя мы носили там…
- А ведь правда! Я и забыл об этом!
- Это имя пользовалось успехом в Англии, - продолжал Джанни, - и я отложил его про запас до того дня, когда мы наконец… Да и нравится мне это имя, сам не знаю почему или, вернее сказать, знаю почему! - И Джанни закончил, точно говорил сам с собою: - Мы из цыган… и я, вероятно, не сам выдумал это имя… мне кажется, что оно живет в моей памяти, как звучный шепот, срывавшийся с губ нашей матери… когда я был совсем маленьким.
- Земганно так Земганно, - согласился директор. - А сколько времени потребуется вам для репетиций в цирке?
- Три-четыре дня - самое большее. Только бы испробовать новый трамплин.
- Прекрасно. Если прибавить к этому пять дней на работу плотника и слесаря… мы сможем выступить через десять дней… Итак, где вы родились и где…
. . . . . . . . . . . . . .
LXV
В день представления братья пообедали в три часа; они пришли в цирк, когда публика уже съезжалась.
- Джанни, помнишь подъезд Зимнего Цирка? - неожиданно спросил Нелло у брата в конце их долгого безмолвного пути.
- Ну и что же?
- Помнишь его в день нашего дебюта? Вокруг цирка было темно и пустынно, у касс - никого, а возле подъезда стояла старая, потрепанная пролетка с кучером, заснувшим на козлах. Помнишь, как, прежде чем войти, мы остановились, посмотрели на все это с грустью и подумали: не везет нам в жизни… Помнишь статуи лошадей у подъезда, их крупы, покрытые снегом, и выступающее из мглы темное здание? В его громадных окнах видны были красные стены, а на их фоне неподвижные шляпы двух контролеров и каска полицейского, прислонившегося к барьеру. А в пустынном вестибюле, кроме служащих, - ни души!
- И что ж из этого?
- А вдруг сегодня в Летнем Цирке нас ждет нечто подобное?
Джанни удивленно взглянул на брата; его поразило, что у Нелло, обычно столь уверенного, зародилось сомнение в их сегодняшнем успехе; он ускорил шаг и, только когда они уже совсем подошли к цирку, ответил:
- Вот, - смотри.
LXVI
В тот вечер - дивный вечер, - когда братьям предстояло исполнить задуманный Джанни трюк, вокруг Летнего Цирка царило оживление, своеобразная уличная лихорадка, сопутствующая зрелищам, где на карту ставится блестящая будущность или жизнь таланта; парижанин спешит сюда в легкомысленной надежде увидеть, как на столичных подмостках будут есть человеческое мясо. Мокрый асфальт взвизгивал под колесами роскошных экипажей, из которых выходили на тротуар нарядные женщины. Продавцы программ, подогретые вином, громогласно возвещали о представлении, а около касс, осаждаемых бесконечными очередями, шныряли прыткие мальчишки - будущие гимнасты, которые тайком упражняются в каменоломнях парижских предместий и являются сюда за последними новостями.
Ровный газовый свет освещал нарядные желтые свежеотпечатанные афиши, на которых громадными буквами значилось:
ДЕБЮТ
БРАТЬЕВ ЗЕМГАННО
Внутри цирк был опоясан широким этрусским фризом, изображавшим упражнения античных гимнастов; первый круг плафона украшали трофеи в виде щитов, пронзенных копьями и увенчанных шлемами, а на втором круге, в медальонах под полуоткрытыми портьерами, были изображены кавалькады нагих амазонок на строптивых конях. Люстры, подвешенные к тонким железным аркам, сияли огнями и, спускаясь в залу, точно в огромную воронку, освещали на фоне красных бархатных скамеек с белыми деревянными спинками толпу мужчин, в которой тонули светлые наряды женщин, - черную толпу с грязновато-розовыми пятнами вместо лиц, толпу менее яркую, чем в любом другом театре. И эта толпа казалась еще более тусклой и мрачной, когда на ее черном фоне выделялся эквилибрист в костюме из серебряных блесток, работавший на вершине сорокафутовой лестницы, девочка-акробатка в легкой юбочке, кружившаяся вокруг трапеции, или наездница, взобравшаяся на спину Геркулеса, который стоял на двух лошадях; наездница грациозно откидывалась назад, как сильфида, и при этом оборки ее белой юбочки колыхались над трико телесного цвета, придававшим ее телу розоватые оттенки старинных саксонских статуэток.
Цирковая публика, ее беспорядочная масса, давка, копошащееся скопление людей и свет, в котором как бы растворяются лица, свет, поглощаемый тканями одежд, - не напоминает ли все это восхитительные литографии Гойи: трибуны, замершие в созерцании боя быков, бесформенные толпы - и расплывчатые и напряженные?
Здесь и ожидание не то, что в других театрах. Оно серьезно и вдумчиво; здесь каждый замыкается в себе больше, чем на иных зрелищах. Над опасными упражнениями Силы и Ловкости, доведенными до покоряющего величия, витает отголосок того волнения, которое некогда обуревало души римлян во время игр в античном цирке; и заранее как-то сжимается сердце, и к затылку подступает особый холодок от смелости, от безрассудства, от смертельной опасности, грозящей телам под куполом, от торжественного ап, приглашающего к встрече в пустом пространстве, от ответного есть, быть может означающего смерть.
Цирк был переполнен. В первом ряду галереи, по сторонам от входа, теснились высокие сухощавые старики с седыми усами и бородками, с короткими волосами, зачесанными за большие хрящеватые уши, - явно отставные кавалерийские офицеры, ныне содержатели учебных манежей. На той же скамье наметанный глаз различал преподавателей гимнастики и артистов; тут же поместился и молодой иностранец в каракулевой шапочке, грузно опиравшийся на трость; перед ним поочередно рассыпались в любезностях все цирковые служащие. А проход, ведущий к конюшням, несмотря на надпись, приглашающую занимать места в зале, был настолько запружен, что это даже препятствовало выезду наездников; здесь известные спортсмены и клубные знаменитости оспаривали друг у друга места на двух скамеечках, где можно было примоститься стоя и где в этот день устроилась Томпкинс; она не была занята в представлении и, казалось, с любопытством ожидала выступления братьев.
Программа началась без какой-либо сенсации, при общем равнодушии публики; и лишь время от времени потешное кувырканье клоунов вызывало милый, ясный смех и прерывистые радостные восклицания детворы.
Предпоследний номер заканчивался среди всеобщего невнимания, усталости, скуки: зрители шаркали ногами, шуршали давно уже прочитанными газетами и вяло аплодировали, словно подавали милостыню.
Но вот с арены ушла последняя лошадь и откланялась наездница; в зале то там, то сям мужчины переходили с места на место; в толпе, по обеим сторонам от входа, завязались оживленные, громкие разговоры, отдельные обрывки которых возвышались над общим гулом.
- Четырнадцать футов - ну, говорю же я вам, - прыжок на четырнадцать футов! Считайте: во-первых, расстояние от трамплина до бочки - шесть футов, затем бочка - три фута, старший брат - пять футов, а то и больше. Итого, младший должен прыгнуть на четырнадцать футов, не так ли?
- Да ведь это невозможно! Человек в силах прыгнуть самое большее на высоту в два своих роста, да и то тут нужен трамплин, изготовленный гениальным мастером.
- Но бывали же необыкновенные прыжки в длину! Помните англичанина, который перепрыгнул в старом Тиволи ров в тридцать футов… Полковник Аморос…
- Ведь прыгали же атлеты в древности на сорок семь футов!
- Да полноте… разве что с шестом!