- Как странно, что та, которая даст нам надежду на будущее, будет зваться Долорес, - сказала Маргарет.
Это замечание по характеру подходило больше ее отцу, чем ей самой. Но сегодня казалось, что они поменялись характерами.
- Ее мать - испанка, полагаю, это объясняет ее вероисповедание. Ее отец был непреклонный пресвитерианин, когда я знал его. Но это очень мягкое и красивое имя.
- Как она молода! На четырнадцать месяцев моложе меня. В этом возрасте Эдит была помолвлена с капитаном Ленноксом. Папа, мы поедем и навестим их в Испании.
Он покачал головой, но ответил:
- Если хочешь, Маргарет. Только давай потом снова вернемся сюда. Это было бы нечестно… нехорошо по отношению к твоей матери - которая, боюсь, всегда сильно недолюбливала Милтон, - если мы уедем сейчас, когда она лежит здесь и не может поехать с нами. Нет, дорогая, ты поедешь и навестишь их и привезешь мне новости о моей испанской дочери.
- Нет, папа, я не поеду без тебя. Кто позаботится о тебе, когда меня не будет?
- Хотелось бы мне знать, кто из нас заботится о другом. Но если бы ты уехала, я бы убедил мистера Торнтона заниматься в два раза чаще, чем сейчас. Мы превосходно изучим классиков. Это было бы бесконечно увлекательно. Ты можешь поехать и навестить Эдит на Корфу, если хочешь.
Подумав, Маргарет сказала довольно серьезно:
- Спасибо, папа. Но я не хочу ехать. Мы будем надеяться, что мистер Леннокс хорошо справится с этим делом и Фредерик сможет привезти и показать нам Долорес, когда они поженятся. А что касается Эдит, полк не будет долго оставаться на Корфу. Возможно, мы увидим их обоих здесь еще до конца следующего года.
Веселые темы для разговора у мистера Хейла закончились. Какие-то болезненные воспоминания опять всплыли в его памяти, и он опять погрузился в молчание. Маргарет сказала:
- Папа… ты видел Николаса Хиггинса на похоронах? Он был там, и Мэри тоже. Бедняга! Он только так смог показать сочувствие. У него доброе и горячее сердце, а он прячет его за грубостью и резкостью.
- Я уверен в этом, - ответил мистер Хейл. - Я все время это видел, даже когда ты пыталась убедить меня, что в нем столько недостатков. Мы пойдем и навестим его завтра, если у тебя достаточно сил, чтобы выдержать такую долгую прогулку.
- О да. Я хочу навестить его. Мы не заплатили Мэри. Точнее, она отказалась брать деньги - так говорит Диксон. Мы пойдем, чтобы застать его дома после обеда, перед тем как он уйдет на работу.
Ближе к вечеру мистер Хейл сказал:
- Я почти ожидал, что мистер Торнтон придет. Он вчера говорил о книге, которая у него есть и которую я хотел посмотреть. Он сказал, что постарается принести ее сегодня.
Маргарет вздохнула. Она знала, что он не придет. Он постарается не встречаться с ней, пока ее позор слишком свеж в его памяти. Само упоминание его имени воскресило в памяти все тревоги, и она вновь почувствовала себя усталой и слабой. Внезапно ее поразила мысль, что таким странным способом она поощряет отца бдительно заботиться о ней весь день. Она села и предложила почитать ему вслух. Его зрение уже ослабло, и он с радостью принял ее предложение. Она хорошо читала - с должным выражением. Но если бы кто-нибудь спросил Маргарет, о чем она читала, она бы не смогла ответить. Ее поразила собственная неблагодарность к мистеру Торнтону, так как утром она отказалась признать услугу, которую он оказал ей. О, она не должна была так думать! Она была труслива, она много ошибалась. Но она не была неблагодарной. В ее сердце рождалась теплота при одной мысли о том, как она благодарна человеку, который имеет причину презирать ее. У него были столь основательные причины для презрения, что она стала бы меньше уважать его, если бы узнала, что он легко простил ее и забыл о случившемся. Но теперь она в полной мере испытывала уважение к нему, и это доставляло ей удовольствие. Он не мог запретить ей этого, это было единственное утешение среди всех несчастий.
Поздно вечером принесли ожидаемую книгу "с добрыми пожеланиями от мистера Торнтона и желанием узнать, как здоровье мистера Хейла".
- Скажи, что мне намного лучше, Диксон, но что мисс Хейл…
- Нет, папа, - возразила Маргарет пылко, - не говори ничего обо мне. Он не спрашивает.
- Мое дорогое дитя, как ты дрожишь! - сказал мистер Хейл несколько минут спустя. - Тебе нужно немедленно лечь. Ты очень побледнела.
Маргарет не отказалась лечь, хотя ей совсем не хотелось оставлять отца одного. Ей нужно было отдохнуть в одиночестве после дня, занятого размышлениями и покаянием.
Но на следующий день она выглядела как обычно. Лишь изредка печаль и уныние овладевали ею. Но чем лучше она себя чувствовала, тем глубже ее отец погружался в размышления о жене, которую он потерял.
ГЛАВА XXXVI
СОЮЗ НЕ ВСЕГДА СИЛА
За гробом вослед провожатые шли,
И плакальщиц стоны звучали вдали.Перси Биши Шелли. Мимоза
Как и было решено накануне, мистер Хейл и Маргарет отправились навестить Николаса Хиггинса и его дочь. В своем траурном одеянии, напоминавшем им о недавней потере, они чувствовали странную робость, но на самом деле их скованность объяснялась тем, что впервые за много недель они вышли на люди вместе. Отец с дочерью молча шли рядом друг с другом, вновь ощущая, как сблизило их горе.
Николас сидел у огня на своем обычном месте, но при нем не было его привычной трубки. Он не встал, чтобы поприветствовать их, хотя по его взгляду Маргарет поняла, что он рад их приходу.
- Садитесь, садитесь. Огонь хорошо разгорелся, - сказал он, помешивая угли резкими движениями, словно отвлекая внимание от своей персоны.
Он выглядел довольно неопрятно - черная борода, небритая уже несколько дней, придавала ему бледный, изнуренный вид, а куртке требовалась починка.
- Мы подумали, что сможем застать вас дома после обеда, - сказала Маргарет.
- У нас тоже траур, с тех пор как мы последний раз виделись, - заметил мистер Хейл.
- Да, да. Печали сейчас больше, чем еды на столе. У меня теперь большой обеденный перерыв - очень большой, длиной в целый день. Вы застанете меня в любое время.
- Вы по-прежнему без работы? - спросила Маргарет.
- Да, - кратко ответил Хиггинс. Потом, немного помолчав, добавил, впервые взглянув на них: - Я не нуждаюсь в деньгах. Даже не думайте об этом. Бесс, бедняжка, скопила немного денег под подушкой, чтобы одолжить мне на черный день, да и Мэри ходит резать фланель. Но я по-прежнему без работы.
- Мы должны Мэри немного денег, - сказал мистер Хейл, прежде чем Маргарет смогла остановить его, внезапно пожав ему руку.
- Если она возьмет их, я выставлю ее за дверь. Я буду жить в этих четырех стенах, а она - снаружи. Вот так.
- Но мы должны поблагодарить ее за оказанные услуги, - снова начал мистер Хейл.
- Я никогда не благодарил вашу дочь за все добро, что она сделала моей бедной девочке. Я никогда не найду слов для этого. Но я постараюсь их найти, если вы начнете поднимать шум из-за того, сколько малышка Мэри заработала у вас.
- Вы без работы из-за забастовки? - спросила Маргарет осторожно.
- Забастовка закончилась. На этот раз - все. Я сижу без работы, потому что никогда не просил ее. И я никогда не просил ее, потому как добрых слов мало, а плохих слов много.
Он находился в таком настроении, когда ему доставляло удовольствие отвечать на вопросы загадками. Но Маргарет поняла, что ему хочется, чтобы у него попросили разъяснения.
- А добрые слова - это?..
- Просить работу. Полагаю, что это почти самые лучшие слова, что могут сказать люди. "Дайте мне работу" означает "Я сделаю ее, как человек". Это хорошие слова.
- А плохие слова - отказ дать вам работу, когда вы ее просите.
- Да. Плохие слова - это "Ага, приятель! Ты все сделал по-своему, а теперь я все сделаю по-своему. Ты сделал все, что мог, для них, когда им требовалась помощь. Это твой способ быть преданным своим друзьям, а я буду предан моим. Ты - несчастный дурак, ты не знал, как плохо быть преданным дураком. Поэтому убирайся и будь проклят. Для тебя здесь нет работы". Это плохие слова. Я не дурак. А если бы был, то народ по-своему должен был научить меня, как поумнеть. Я мог бы выучиться, если бы кто-нибудь попытался научить меня.
- Разве не стоило, - сказал мистер Хейл, - попросить своего бывшего хозяина взять вас обратно? Шанс невелик, но все-таки это шанс.
Николас снова взглянул проницательным взглядом на вопрошавшего, а потом горько усмехнулся:
- Мистер, если вы не обидитесь, я задам вам в свою очередь один или два вопроса.
- Пожалуйста, - ответил мистер Хейл.
- Я полагаю, вы как-то зарабатываете себе на жизнь. В Милтоне люди редко живут в свое удовольствие, как и везде.
- Вы совершенно правы. У меня есть небольшой независимый доход, но, поселившись в Милтоне, я стал частным учителем.
- Учить людей! Хорошо! Я полагаю, они платят вам за то, что вы учите их, разве нет?
- Да, - ответил мистер Хейл, улыбаясь. - Я учу, чтобы получать за это деньги.
- А те, что платят вам, разве они не говорят вам, что делать, а что не делать с деньгами, которые вы заработали?
- Нет, конечно нет!
- Они не говорят: "У вас может быть брат или друг, такой же близкий, как брат, которому нужны деньги, как вы считаете, для добрых намерений. Но ты не должен давать ему денег. А если мы узнаем, что ты все-таки сделал это, мы просто перестанем платить тебе". Они ведь не говорят так?
- Нет, конечно нет!
- А вы бы стерпели, если бы они так сказали?
- Это было бы очень жестокое требование, и я бы задумался, стоит ли ему подчиняться.
- На всем белом свете ничто не заставило бы меня подчиниться, - сказал Николас Хиггинс. - Теперь вы поняли это. Вы попали в самое яблочко. Хэмпер, у которого я работал, заставляет своих людей поклясться, что они не потратят ни пенни на то, чтобы помочь Союзу рабочих или поддержать голодающих забастовщиков. Их можно заставить поклясться, - продолжил он презрительно. - Но из них не получится ничего, кроме лжецов и лицемеров. Однако это меньший грех, по-моему, чем так ожесточать человеческие сердца, запрещать делать добро людям, когда они в нем нуждаются, или помогать в правом и справедливом деле. Я никогда не нарушу своей клятвы ради работы, хоть бы сам король предложил ее мне. Я - член Союза рабочих и считаю, что это единственное, что приносит рабочим пользу. Я был забастовщиком и знаю, что такое умирать от голода. Поэтому, если я получу шиллинг, шесть пенсов пойдут им, если они потребуют их от меня. Важно то, что я не знаю даже, где получить этот шиллинг.
- Это правило против поддержки союза действует на всех фабриках? - спросила Маргарет.
- Не могу сказать. Это их новая выдумка против нас. Думаю, скоро хозяева поймут, что не смогут придерживаться его, что их тирания только плодит лжецов. Но сейчас оно действует.
Он замолчал. Молчала и Маргарет, раздумывая, стоит ли говорить то, что у нее на уме. Ей не хотелось лишний раз раздражать Хиггинса. Наконец Маргарет решилась. Но свой вопрос она задала кротко, словно ее вынудили его задать, тем самым показывая, что не желает говорить ничего неприятного. Хиггинс, казалось, не был раздражен, а только смущен.
- Вы помните, бедняга Баучер как-то сказал, что Союз рабочих - это тиран? Мне кажется, он даже сказал, что это самый худший из тиранов. И я помню, в тот раз вы согласились с ним.
Прошло много времени, прежде чем Николас ответил. Он положил голову на руки и смотрел на огонь, поэтому ей не удалось увидеть выражение его лица.
- Я не стану отрицать, что союзу необходимо заставлять человека ради его же собственной пользы. Я скажу правду. Человек, который не состоит в союзе, ведет жизнь, полную страданий. Но когда он - член союза, о его интересах заботятся лучше, чем он сам смог бы позаботиться о себе, по правде говоря. Это единственный способ для рабочего человека отстоять свои права. Чем больше человек в союзе, тем больше шансов для каждого, что к нему будут справедливо относиться. Правительство заботится только о дураках и сумасшедших. И если человек склонен причинить себе или своему соседу вред, союз приструнит его, нравится ему это или нет. Вот все, что мы делаем в Союзе рабочих. Мы не можем упечь людей в тюрьму, но мы можем сделать жизнь человека такой невыносимой, что он будет вынужден вступить в союз. Баучер был дураком, и никогда не было дурака хуже его.
- Он причинил вам вред? - спросила Маргарет.
- Вот именно. На нашей стороне было общественное мнение, пока он и ему подобные не начали бунтовать и нарушать законы. Из-за них забастовка провалилась.
- Тогда не лучше ли было оставить его в покое, а не заставлять вступать в союз? Он не принес вам пользы, а вы свели его с ума.
- Маргарет, - произнес ее отец тихо и предупредительно, заметив, как нахмурился Хиггинс.
- Она мне нравится, - внезапно ответил Хиггинс. - Она говорит то, что думает. Но при всем при том она не понимает, что такое союз. Это - великая сила, это наша единственная сила. Я прочел в одном стихотворении, как плуг срезает маргаритку, и слезы навернулись мне на глаза. Но пахарь никогда не остановит плуг, я ручаюсь, как бы ему ни было жалко эту маргаритку. Для этого у него хватит здравого смысла. Союз рабочих - это плуг, что готовит землю к посеву. Баучер, понятно, никакая не маргаритка, он просто сорняк, его надо вырвать с корнем и выбросить с поля долой. Я очень сердит на него сейчас, поэтому не могу судить о нем справедливо. Я бы сам прошелся по нему своим плугом с большим удовольствием.
- Почему? Он снова сделал что-то плохое?
- Да, конечно. От него одни беды. Сначала поднял этот бунт. Потом ему пришлось прятаться, и он до сих пор бы прятался, если бы Торнтон преследовал его, как я надеялся. Но Торнтону оказалось выгодно не наказывать бунтовщиков. Поэтому Баучер снова прокрался к себе домой. Он не показывал оттуда носу день или два. Была у него такая передышка. А потом куда, вы думаете, он направился? К Хэмперу! Черт бы его побрал! Он пошел просить работу с таким лицемерным выражением лица, что меня затошнило от одного его вида, хотя хорошо знал о новом правиле - не иметь ничего общего с Союзом рабочих, не помогать голодающим забастовщикам! Почему он должен умирать от голода, если союз не помогает ему в его нужде?! Вот он и пошел - рассказать все, что он знает о наших делах, никчемный иуда! Но Хэмпер - и я поблагодарю его за это в свой смертный час - выкинул Баучера и не выслушал его - ни слова, - хотя народ, стоящий поблизости, говорит, что предатель плакал, как ребенок.
- О! Как ужасно! Как печально! - воскликнула Маргарет. - Хиггинс, я не знала вас таким. Разве вы не видите, что вы довели Баучера до такого унижения, заставив его вступить в союз против его воли. Это вы сделали его таким!
- Сделал его таким! А кем он был?
Тут за дверью дома на узкой улочке послышались приглушенные звуки, привлекшие всеобщее внимание. Голоса замолкали и затихали, шаги замедлялись или останавливались, словно топтались на одном месте. Это была мерная, тяжелая поступь людей, несущих тяжелую ношу. Маргарет, мистер Хейл и Николас Хиггинс - все бросились к входной двери. Их влекло не простое любопытство, а какой-то священный порыв.
Шестеро мужчин шли посредине дороги, трое из них были полицейскими. Они несли снятую с петель дверь, на которой лежало тело мертвого мужчины. С его одежды на землю падали капли воды. Все жители улицы высыпали посмотреть и присоединиться к процессии. Каждый задавал вопросы носильщикам, те отвечали неохотно, так как уже не в первый раз повторяли одну и ту же историю.
- Мы нашли его в ручье в поле, вон там.
- В ручье! Но там же недостаточно воды, чтобы утонуть!
- Он был решительный парень. Он лежал лицом вниз. Он устал жить, видимо, для этого у него была причина.
Хиггинс спросил у Маргарет дрожащим голосом:
- Это ведь не Джон Баучер? У него бы не хватило мужества. Конечно! Это не Джон Баучер! Почему они все смотрят сюда? Послушайте! У меня звон в голове, я ничего не слышу.
Носильщики осторожно положили дверь на камни, и все увидели утопленника - его остекленевшие глаза, один из которых был полуоткрыт, уставившись прямо в небо. Его лицо распухло, кожа приобрела странный цвет из-за воды в ручье, куда стекали воды из красильных чанов. Надо лбом у него были залысины, но на затылке волосы росли тонкими и длинными прядями, и с каждой стекала вода. Маргарет узнала Джона Баучера. Ей казалось, что кощунственно вглядываться в это перекошенное, измученное страданиями лицо, и она неосознанно вышла вперед и бережно накрыла лицо умершего своим платком. Взгляды всех присутствующих были прикованы к ней, и, когда она отвернулась от Баучера, исполнив свой почтительный долг, они провожали ее до того места, где будто прикованный стоял Николас Хиггинс. Мужчины-носильщики переговорили между собой, один из них подошел к Хиггинсу, который охотно бы скрылся в доме.
- Хиггинс, ты знал его! Ты должен сообщить его жене. Сделай это осторожно, парень, но побыстрее, мы не можем оставить его здесь надолго.
- Я не могу, - сказал Хиггинс. - Не просите меня. Я не могу встретиться с ней.
- Ты знаешь ее лучше всех, - сказал мужчина. - Мы уже принесли его сюда - теперь твоя очередь.
- Я не могу этого сделать, - сказал Хиггинс. - Меня подкосила его смерть. Мы не были друзьями, а теперь он мертв.
- Ну, если не можешь, значит не можешь. Но кто-то должен. Это тяжелая обязанность. Это просто удача, что его жена не узнает об этом от грубого человека, который не сможет ей сообщить эту новость бережно.
- Папа, иди ты, - сказала Маргарет тихо.
- Если бы я мог… если бы у меня было время подумать, что лучше сказать. Но так сразу…
Маргарет поняла, что ее отец не в состоянии это сделать. Он дрожал с головы до ног.
- Я пойду, - сказала она.
- Благослови вас, мисс, это добрый поступок. Я слышал, у нее очень слабое здоровье и мало кто из соседей хорошо с ней знаком.
Маргарет постучалась в закрытую дверь, но в доме стоял такой шум из-за беспорядочных детских голосов, что она не услышала ответа. Она сомневалась, слышали ли ее, но с каждым мгновением ожидания ее решимость таяла. Наконец Маргарет открыла дверь, вошла, закрыла дверь за собой и заперла ее на засов. Хозяйка дома даже не заметила ее.
Миссис Баучер сидела в кресле-качалке у еле тлевшего камина. Кругом царил беспорядок, казалось, будто в доме никто не убирал уже несколько дней.
Маргарет что-то сказала, не понимая, что говорит, в горле и во рту все пересохло, а шум детских голосов мешал расслышать ее слова. Она повторила попытку:
- Как вы, миссис Баучер? Боюсь, вы очень больны.