- И не будем больше об этом! - сказал Джек Херринг.
- Она не совсем поняла смысл твоего письма, которое получила нынче утром, - продолжал Птенчик, игнорируя предложение Джека. - Она опасается, что ты счел ее неблагодарной!
- Сдается мне по здравом размышлении, - извиняющимся тоном начал Джек Херринг, - что кое в чем она меня неправильно могла понять. Я ей так и написал: временами, случается, я не совсем соображаю, что говорю и делаю.
- Это довольно странно, - сказал Птенчик.
- Ты прав, - согласился Джек Херринг. - Вчера у меня как раз был такой день.
- Сестра рассказывала, что ты был так любезен с ней, - заверил Птенчик Джека. - Сначала ей показалось не слишком вежливым то, что ты отказался одолжить ей денег. Но когда я ей все объяснил...
- Да, с моей стороны это было очень глупо, - перебил его Джек. - Теперь я это вижу. Сегодня утром я отправился к ней объясняться. Но ее уже не было, а миссис Поустуисл, как я понял, считает, что лучше все оставить как есть. Я ужасно себя за все это корю.
- Милый мой, не стоит себя ни в чем винить, - сказал ему Птенчик. - Ты вел себя достойно. Сегодня вечером она зайдет за мной в Клуб и хочет специально поблагодарить тебя за все.
- Нет, лучше не надо! - запротестовал Джек.
- Ерунда! - воскликнул Птенчик.
- Ты должен меня извинить, - отбивался Джек Херринг. - Я бы не хотел прослыть грубияном, но мне бы лучше с ней не встречаться.
- А вот и она! - воскликнул Птенчик, принимая в этот самый момент карточку из рук старого Гослина. - Ей твое поведение покажется странным.
- И все же я не могу! - повторял бедняга Джек.
- Нет, это невежливо! - заметил Сомервиль.
- Пошел ты! - заметил Джек. - Вот ты с ней и встречайся!
- Она не ко мне сюда пришла, - пояснил Сомервиль
- Нет, и к тебе! - поправил его Птенчик. - Я позабыл, она обоих вас хочет видеть.
- Если я ее увижу, - сказал Джек, - я расскажу ей всю правду!
- Знаешь ли, - сказал Сомервиль, - сдается мне, что так оно лучше всего.
Мисс Балстроуд сидела в вестибюле. Джек Херринг и Сомервиль нашли, что нынешний ее менее вызывающий туалет идет ей гораздо больше.
- Вот он! - победно провозгласил Птенчик. - Вот он, Джек Херринг! А вот Сомервиль. Ты не поверишь, мне едва удалось заставить их выйти к тебе! Бедняга Джек, он у нас всегда такой застенчивый!
Мисс Балстроуд поднялась. Сказала, что у нее нет слов, чтобы отблагодарить джентльменов за оказанную ей любезность. Казалось, мисс Балстроуд пребывает в крайнем волнении. Голос ее дрожал от полноты чувств.
- Погодите, мисс Балстроуд, - сказал Джек Херринг, - прежде всего мне хотелось бы признаться вам, что мы все время принимали вас за вашего брата, только переодетого в женское платье.
- О! - воскликнул Птенчик. - Так вот в чем дело! Ну, если бы я знал...
Птенчик осекся, решив, что лучше не продолжать. Тут Сомервиль схватил его за плечи и, резко встряхнув, поставил рядом с сестрой, так что его освещал свет газового рожка.
- Ах, мерзавец ты этакий! - сказал Сомервиль. - Ведь это ты и был!
И Птенчик, сознавая, что игра окончена, но довольный, что шутка оказалась не полностью односторонней, сознался.
В тот вечер Джек Херринг и Сомервиль, адвокат без практики, отправились с Джонни и его сестрой в театр. Мисс Балстроуд весьма понравился Джек Херринг, о чем она и призналась своему брату. Однако Сомервиль, адвокат без практики, понравился ей даже больше, и впоследствии, будучи подвержена перекрестному опросу, когда Сомервиль уже перестал быть адвокатом без практики, она призналась Сомервилю в этом сама.
Но этот сюжет не имеет отношения к нашей истории, которая завершается тем, что мисс Балстроуд явилась на встречу, назначенную в понедельник мистером Джоуэтом "мисс Монтгомери", и тем обеспечила рекламу Мраморного Мыла на обороте журнала "Хорошее настроение". На целых полгода и за двадцать пять фунтов в неделю.
ИСТОРИЯ СЕДЬМАЯ
Как Дик Дэнверс выступал просителем
Уильям Клодд утер лоб, отложил отвертку и, отступив на шаг, с видимым удовольствием оглядел результат своих трудов.
- Ну прямо-таки книжный шкаф! - сказал себе Уильям Клодд. - Можно хоть полчаса в этой комнате проторчать, все равно ни за что не догадаешься, что это вовсе не книжный шкаф.
А сотворил Уильям Клодд следующее: он составил по своему собственному проекту некую конструкцию как бы из четырех полок, уставленных творениями, предполагавшими концентрацию мысли и эрудиции. На самом деле это был не книжный шкаф, а простые доски, вместо же настоящих книг - одни корешки томов, содержимое которых уже давно проследовало в переработку на бумажную фабрику. Этот искусный камуфляж Уильям Клодд соорудил при помощи отвертки поверх небольшого пианино, стоящего в углу редакторского помещения "Хорошего настроения". Несколько настоящих книг, сложенных стопкой на крышке пианино, способствовали ощущению подлинности картины. Как справедливо заметил Уильям Клодд, случайный посетитель вполне мог бы обмануться.
- Если оказаться в комнате в тот момент, когда она разучивает свои гаммы, обман живо рассеется! - заметил редактор "Хорошего настроения", некий Питер Хоуп. Слова его прозвучали с горечью.
- Вы же не вечно здесь торчите, - сказал Клодд. - А она часами бывает дома одна. Чем ей еще заняться? Кроме того, вы скоро к этому привыкнете.
- Насколько я могу заметить, вы привыкнуть и не пытаетесь! - рявкнул Питер Хоуп. - Стоит ей сесть за пианино, как вас уж и след простыл!
- Один мой приятель, - продолжал Уильям Клодд. - семь лет проработал в конторе, располагавшейся над лавкой, торговавшей пианино, и когда лавка закрылась, у него чуть не погорело все его предприятие: он так к ней привык, что без этих звуков просто не мог работать.
- Почему бы ему не перейти сюда? - осведомился Питер Хоуп. - Второй этаж над нами не занят.
- Невозможно, - пояснил Уильям Клодд. - Он скончался.
- Вполне объяснимо, - заметил Питер Хоуп.
- В эту лавочку заходили те, кто хотел поупражняться в игре на пианино за шесть пенсов в час, и приятелю это очень нравилось, он утверждал, что это создает радостный фон для его мыслительной работы. К чему только не привыкает человек!
- Но для чего все это! - воскликнул Питер Хоуп
- Для чего! - с презрением повторил Уильям Клодд. - Всякая девушка должна уметь играть на фортепьяно. Разве это не приятно, если любимый человек попросит ее сыграть для него что-нибудь и...
- Надеюсь, вы не собираетесь открывать брачное агентство? - презрительно бросил Питер Хоуп. - Вам бы только все про любовь, женитьбу, больше ни о чем и думать не желаете!
- Когда у вас на глазах подрастает молодая девица...
- Только не у вас, а у меня! - перебил его Питер. - Вот что я все время и пытаюсь вам втолковать. Это у меня на глазах она подрастает! И, говоря между нами, я бы просил вас в эти дела не вмешиваться.
- Как воспитатель юной девицы вы никуда не годитесь.
- Я пестую ее вот уже семь лет и обхожусь без вашей помощи! Она моя приемная дочь, а не ваша! Был бы весьма признателен, если бы ко мне не приставали со всякими советами.
- И все же хотел бы заметить...
- Благодарю вас, - саркастически произнес Питер Хоуп. - Вы крайне любезны. Возможно, если у вас окажется время, вы письменно составите мне характеристику.
- ...что все до поры до времени, - невозмутимо докончил свою фразу Клодд. - Ведь восемнадцатилетней девушке требуется нечто большее, чем знание математики и классической литературы. Вам этого не понять!
- Я все прекрасно понимаю! - провозгласил Питер Хоуп. - Вам-то откуда знать, что им требуется? У вас нет детей!
- Вы, конечно, постарались на славу! - произнес Уильям Клодд покровительственным тоном, чрезвычайно раздражавшим Питера. - Только откуда вам, мечтателю, знать, что такое жизнь! Приближается пора, когда девушка должна подумать о замужестве.
- Пока еще у нее не возникает необходимости думать о замужестве, не те годы, - отрезал Питер. - Но даже если возникнет, какое отношение может ко всему этому иметь бренчание на пианино?
- Посфольте, посфольте! - встрепенулся доктор Смит, до сих пор выступавший в роли молчаливого слушателя. - Мне кашется, наш молотой трук Клотт праф! Фи так и не сумели примириться с мыслью, што она не мальшик! Фи фоспитыфали ее как мальшика!
- Стригли ей волосы! - вставил Клодд.
- Я - не стриг! - воскликнул Питер.
- Ну, водили ее к парикмахеру, что одно и то же. В свои восемнадцать она лучше разбирается в истории древних греков и римлян, чем в нарядах!
- Што есть юная дефиса? - вопрошающе произнес доктор. - Это сфеток, украшающий сат шисни, шурчаший ручей, пекуший втоль пыльной тороки, веселый оконек...
- Давайте что-нибудь одно! - прервал его Питер, являясь ярым приверженцем чистоты стиля. - Попрошу не злоупотреблять сравнениями!
- Да прислушайтесь же к голосу разума! - воскликнул Уильям Клодд. - Мы хотим... мы все хотим... чтобы наша девушка во всем была лучше всех.
- Я хочу, чтобы она... - произнес Питер Хоуп, роясь в бумагах, загромождавших его письменный стол. Нет, здесь, разумеется не было! Питер выдвинул один ящик, другой. - Мне бы хотелось, - сказал Питер Хоуп, - мне бы иногда хотелось, чтобы она не была столь изобретательна.
Старый доктор проглядывал стопки пыльных бумаг в углу. Клодд обнаружил искомое на каминной полке под полой ножкой медного подсвечника и вручил Питеру.
Был у Питера один грешок - нюхать табак в весьма ощутимых количествах, что, как он сам считал, было губительно для его здоровья. Обычно снисходительная к большинству мужских слабостей, Томми тщательно противилась именно данному пороку.
- Ты роняешь табак на сорочку и на сюртук, - приводила свои доводы Томми. - Я хочу, чтобы ты всегда опрятно выглядел. Ко всему прочему, это нехорошая привычка. Я так хочу, папочка, чтобы ты распростился с ней!
- Непременно! - соглашался Питер. - Иначе это окончательно подорвет мое здоровье. Но только не сразу... это было бы мучительно. Постепенно, Томми, постепенно!
Таким образом, был достигнут некий компромисс. Договорились, что Томми будет прятать табакерку. Табакерка должна была находиться где-то в комнате и под рукой, однако где именно, неизвестно. Питер, если уже был не в силах совладать с самим собой, мог приняться за поиски и найти желаемое. Временами удача улыбалась Питеру и он находил табакерку с утра пораньше. Тогда он принимался с горечью бичевать себя за то, что позволил себе предаться подобному разврату. Но чаще всего хитроумие Томми побеждало, и, будучи стеснен временем, Питер был вынужден прекратить тщетные поиски. Томми всегда определяла его поражение по тому полному гордого негодования виду, с которым он иной раз встречал ее появление. И тогда ближе к вечеру Питер, отрывая взгляд от письменного стола, порой обнаруживал прямо перед носом раскрытую табакерку, а над ней пару осуждающих черных глазок, гнев которых гасился улыбкой, каковую плотно сжатые полные розовые губки пытались скрыть. И Питер, понимая, что ему будет дозволено сделать всего одну понюшку, вдыхал содержимое табакерки от души.
- Я хочу, - произнес Питер Хоуп, которому присутствие в руке табакерки придавало больше уверенности во взглядах, - чтобы она стала трезвой и умной женщиной, способной самостоятельно зарабатывать на жизнь и потому независимой. Чтобы она не была беспомощной куколкой, призывающей в слезах, чтобы какой-нибудь мужчина явился и принял на себя заботу о ней.
- Всякая женщина, - заметил Клодд, - требует того, чтобы о ней заботились.
- Быть может, иные - да, - сказал Питер, - но Томми, и это вы сами прекрасно знаете, явно не из заурядных женщин. Она обладает способностью мыслить. Она сможет самостоятельно пробиться в жизни.
- Это абсолютно не зависит от способности мыслить, - сказал Клодд. - У нее нет локтей.
- Локтей?
- Ну или они у нее недостаточно остры. Если приходится ждать под дождем последнего омнибуса, вот тут-то и выясняется, может женщина пробиться в этой жизни или нет. Томми как раз из тех, кто останется на тротуаре.
- Она как раз из тех, - отрезал Питер, - кто способен сделать себе имя и потому пользоваться услугами кеба. И хватит меня стращать!
Тут Питер, зажав большим и указательным пальцами нос, с горделивым видом нюхнул табак.
- Нет, буду стращать! - не унимался Клодд. - И тут вы меня не разубедите. У бедной девочки нет матери!
К счастью для всех присутствующих, дверь отворилась, и в тот же момент в комнате возник объект дискуссии.
- Выбила рекламу "Цветущей маргаритки" из старого Блэтчли! - провозгласила Томми, победоносно размахивая над головой листком бумаги.
- Не может быть! - воскликнул Питер. - Как тебе это удалось?
- Просто попросила, и он дал.
- Очень странно, - задумчиво протянул Питер. - Я сам только неделю назад просил об этом старого дуралея. Он категорически отказал мне.
Клодд презрительно фыркнул.
- Ты знаешь, я не люблю, когда ты занимаешься подобными делами. Это не пристало молодой девушке...
- Да все нормально! - уверила его Томми. - У него лысина!
- Какое это имеет значение! - заметил Клодд
- Имеет, - сказала Томми, - обожаю лысых.
Обхватив голову Питера, она чмокнула его в лоб - и учуяла красноречивые свидетельства того, что он нюхал табак.
- Всего одна понюшка, дорогая, - пояснил Питер. - Одна-единственная понюшка.
Томми убрала табакерку с письменного стола.
- Вот смотрите, куда я убираю ее на этот раз! - сказала она, пряча табакерку в кармашек.
Лицо у Питера вытянулось.
- Ну как твое мнение? - спросил Клодд, отведя Томми в дальний угол. - Неплохая идея, а?
- Послушайте, но где же пианино? - воскликнула Томми.
Клодд с сияющим, победоносным видом оглянулся на остальных.
- Надувательство! - пробурчал Питер.
- Никакое не надувательство! - возмущенно воскликнул Клодд. Она приняла это за книжный шкаф, значит, всякий примет! Ты сможешь сидеть здесь и часами упражняться на инструменте, - объяснил Клодд Томми, - а как только услышишь на лестнице чьи-то шаги, сразу и прекратишь.
- Да как же она сможет услыхать, если она... - воскликнул Питер, нашедший блистательный довод. - Послушайте, Клодд, вы же практичный человек, - перешел Питер на вкрадчивый тон, прибегая к Сократову методу, - а что, если мы купим ей какое-нибудь игрушечное пианино... ну, вы меня понимаете, по виду совсем как настоящее, только совершенно беззвучное, а?
Клодд покачал головой.
- Нет, это никуда не годится. Невозможно будет определить результат занятий.
- Так-то оно так! Но, с другой стороны, Клодд, не кажется ли вам, что порой результат способен охладить рвение начинающего?
Клодд выразил мнение, что с подобным расхолаживанием надо бороться.
Томми, усевшаяся за пианино, принялась играть гамму в обратном направлении.
- Что ж, мне пора забежать в типографию напротив, - сказал Клодд, подхватывая свою шляпу. - В три у меня встреча с Гриндли. А ты работай себе, работай. Регулярно, хотя бы по полчаса в день, вот и добьешься замечательных результатов.
С этими ободряющими в адрес Томми словами Клодд исчез.
- Хорошо ему! - с горечью произнес Питер. - Вечно у него встреча в тот момент, когда она принимается за упражнения.
Казалось, в свою игру Томми вкладывает всю душу. Прохожие на Крейн-Корт останавливались, обращая встревоженные лица к окнам первого этажа дома, где помещалась редакция журнала "Хорошее настроение", затем спешили по своим делам.
- Какие пальсы, какой мощный утар! - прокричал доктор в самое ухо Питеру. - Увитимся... вечером! Кое-што нато скасать...
Низенький, толстый доктор, взяв шляпу, удалился Томми, внезапно оборвав свои экзерсисы, подошла к Питеру и присела на ручку кресла.
- Ты сердишься? - спросила Томми.
- Да нет же, я не против громких звуков, - пояснил Питер. - Я смирюсь с этим, как только появится первый положительный результат.
- Это поможет мне выйти замуж, папа. Правда, мне это представляется несколько странным. Но так считает Билли, а Билли разбирается абсолютно во всем.
- Не могу понять, как ты, такая разумная девушка, прислушиваешься к подобной чепухе, - сказал Питер. - Это меня тревожит.
- Папа, да неужто ты ничего не понял? - воскликнула Томми. - Посмотри, как вертится Билли! Ведь он мог бы найти на Флит-стрит полдюжины журналов и зарабатывать по пять тысяч в год в качестве рекламного агента, ты же сам знаешь! А он этого не делает. Он привязан к нам. И если то, что я дурачусь на этой жестяной кастрюле, которую ему продали в качестве пианино, приносит ему хоть какое-нибудь удовольствие, ну разве это с моей стороны не правильно и не разумно, не говоря уже о симпатии и благодарности, которые я к нему испытываю? Знаешь, папа, я приготовила ему сюрприз. Вот послушай!
И Томми, соскочив с ручки кресла, побежала к пианино.
- Ну как? - спросила она, кончив играть. - Ты понял, что это было?
- По-моему, - сказал Питер, - похоже на... Послушай, это не "Родной и милый дом", а?
Томми захлопала в ладоши.
- Ну конечно! Тебе это в конце концов самому понравится, папочка. Мы станем устраивать домашние музыкальные вечера.
- Скажи, Томми, как ты думаешь, правильно ли я тебя воспитываю?
- По-моему, неправильно, папа! Ты слишком поощряешь мою самостоятельность. Помнишь поговорку: "У хороших матерей вырастают дурные дочери". Клодд прав. Ты меня испортил, папа. Помнишь, родной, как я впервые явилась к тебе семь лет тому назад, маленькое уличное отродье в лохмотьях, которое само даже не имело понятия, девочка оно или мальчик? И знаешь, что я про себя подумала, как только увидала тебя? "Вот сидит старый, безвольный простофиля. Вот бы мне попасть к нему в дом!" Когда барахтаешься в нищете, учишься видеть жизнь, умеешь распознавать человека по лицу, с первого взгляда.
- Помнишь, как ты готовила, Томми? Помнишь, как вбила себе в голову, будто у тебя к этому есть способность?
- Господи, как ты все это вынес! - рассмеялась Томми.
- А твое упрямство? Явилась наниматься в качестве кухарки и экономки и только в этом качестве намерена была оставаться. Если я предлагал что-либо изменить, твой подбородок немедленно взмывал кверху. Я даже не смел себе позволить часто обедать вне дома, ты терзала меня, как маленький тиран. Единственное, что ты была готова учудить в любую минуту, - это, заметив на моем лице недовольство, тут же кинуться вон из моего дома оставив меня одного. Откуда в тебе такая дикая независимость?