- Не знаю. Должно быть, от одной женщины... Возможно, моей матери, не знаю... Помню, как она сидела в постели и кашляла, мне казалось, она кашляла всю ночь напролет. К нам приходили какие-то люди - леди в богатых платьях, напомаженные джентльмены. Мне кажется они хотели нам помочь. У многих были добрые голоса. Но неизменно на лице той женщины появлялось жесткое выражение, и она заявляла им, я уже тогда понимала, что это неправда... Это одно из самых ранних моих воспоминаний... Она заявляла, что у нас все есть, что нам не нужна ничья помощь. И они уходили, пожимая плечами. И я росла с убеждением, которое прямо-таки каленым железом было запечатлено в моем мозгу, что принимать от кого бы то ни было что-либо даром - стыдно. По-моему, это убеждение живет во мне до сих пор, даже от тебя бы я милости не приняла. Скажи, папа, я нужна тебе, я действительно тебе помогаю?
Томми произнесла это со страхом в голосе. Питер почувствовал, как дрожат ее маленькие руки на его плечах.
- Помогаешь ли ты? Господи, да ты трудишься как негр... то есть как должен был бы работать негр, хотя он так не считает. Никто, сколько бы мы ему ни платили, и вполовину так не работает, как ты. Мне бы не хотелось, юная леди, сверх надобности кружить тебе голову, но все же я скажу: у тебя есть способности. Кто его знает, может, даже талант.
Питер почувствовал, как маленькие руки сдавили ему плечо.
- Я очень хочу, чтобы наш журнал имел успех. Потому-то я и бренчу на пианино, чтобы ублажить Клодда. Разве это надувательство?
- Боюсь, что да. Но надувательство - тот благодатный смазочный материал, который побуждает весь жизненный водоворот крутиться более плавно. Все же перебарщивать нельзя, надо капать им потихоньку. Но скажи, единственное ли это надувательство с твоей стороны, Томми? - Сейчас голос Питера звучал со страхом. - Может, ты считаешь, что он лучше тебя понимает... что способен сделать большее для тебя?
- Ты хочешь, чтоб я полностью призналась, как отношусь к тебе? Нет уж, я буду выдавать тебе это понемногу, тебе это вредно слышать часто. В данном случае тебе это может вскружить голову.
- Я ревную, Томми. Я ревную тебя ко всякому, кто к тебе приближается. В старости жизнь для нас превращается в трагедию. Мы, старики, понимаем, что настанет день, и молодежь покинет родное гнездо, и мы останемся одни, притихшие, смешные птицы средь облетевших листьев и голых ветвей. Когда у тебя будут свои дети, ты поймешь. Этот глупый разговор о замужестве! Мужчине-отцу слушать это больнее, чем женщине-матери! Мать продолжает жить в своем ребенке, отец же лишается всего, что имел.
- Послушай, папа, вспомни, сколько мне лет! К чему эти преждевременные разговоры.
- Он появится, твой жених, девочка!
- Ну да, - ответила Томми, - надеюсь, что он появится. Только не скоро еще... ну, конечно, еще очень не скоро. Ну не надо так! А то мне становится страшно.
- Тебе? Отчего же тебе страшно?
- Мне больно. Я становлюсь трусихой. Да, я хочу, чтобы это пришло. Я хочу почувствовать, что такое жизнь, испить чашу до дна, оценить ее содержимое. Это говорит во мне мальчишка. Я всегда была немножко мальчишкой. В то же время, когда верх берет женское начало, все сжимается во мне в предчувствии будущих тяжелых испытаний.
- Томми, ты говоришь так, будто любовь - что-то ужасное.
- В ней есть всякое, папа, я чувствую это. В ней, как в капле, собрана вся жизнь. Это меня и пугает.
Его дитя стояло перед ним, закрыв лицо руками. Старый Питер, никогда не умевший лгать, молчал, не зная, чем ее утешить. Но вот исчезло темное облачко, и снова на него взглянули смеющиеся глазки Томми.
- Скажи-ка, папа, нет ли у тебя каких-нибудь дел, я имею в виду вне редакции?
- Хочешь от меня отделаться?
- Видишь ли, для того, чтобы добиться результата, мне ничего не остается, как играть и играть. Необходимо много и упорно заниматься.
- Пожалуй, я смогу проглядеть написанную мной статью на набережной, - сказал Питер.
- По крайней мере, в одном вы все должны быть мне благодарны, - сказала с улыбкой Томми, усаживаясь за пианино. - Разве я не вынуждаю вас проводить больше времени на свежем воздухе?
Оставшись одна, Томми со свойственным ей рвением и старательностью принялась за свои упражнения. Вступив в единоборство с нелегкими гаммами, Томми все ниже и ниже склонялась к развернутым перед ней "Этюдам" Черни. Подняв голову, чтобы перевернуть страницу, Томми к своему изумлению, увидела перед глазами незнакомца. Глаза у него были карие, а выражение лица добродушное. Золотившиеся в солнечном свете пушистые усы и короткая бородка клинышком, однако, не скрывали красивый рот, в уголках которого притаилась улыбка.
- Прошу прощения, - сказал незнакомец, - я стучал трижды. Возможно, вы не слышали.
- Да, не слышала! - призналась Томми, прикрывая "Этюды" Черни и вставая, при этом ее подбородок устремился так высоко, что каждый, кто был знаком с движением ее нрава, счел бы уместным скрыться с глаз долой.
- Скажите, это редакция журнала "Хорошее настроение", не так ли? - осведомился незнакомец
- Именно так.
- Могу ли я видеть редактора?
- Он вышел.
- А помощника редактора? - рискнул незнакомец.
- Помощник редактора - я!
Незнакомец в изумлении поднял брови, в то время как Томми, наоборот, потупилась.
- Не будете ли вы добры посмотреть вот это? - Незнакомец вынул из кармана и протянул Томми свернутую рукопись. - Она не займет у вас много времени. Конечно, я мог бы отправить ее по почте, но мне уже так надоело отправлять рукописи почтой.
В манере незнакомца было что-то одновременно и от дерзости, полной достоинства, и от застенчивости, не лишенной трогательности. Его взгляд то бросал вызов, то умолял. Томми протянула руку, взяла рукопись и удалилась вместе с нею за надежный бастион, то бишь огромный редакторский письменный стол, с одного фланга прикрываемый ширмой, а с другого - громадным вращающимся книжным шкафом и являвший в узкой комнате вид неприступной крепости. Незнакомец остался стоять.
- Что ж, неплохо, - похвалила помощник редактора. - Возможно, опубликовать стоит, но платить не будем.
- Как, даже и... и символически? Ведь я же не дилетант какой-нибудь!
Томми поджала губы.
- Стихи в издательском деле неходкий товар. За бесплатно можно раздобыть сколько угодно всяких стихов.
- Ну хотя бы полкроны? - взмолился незнакомец.
Томми кинула беглый взгляд через стол, и только тогда впервые смогла оглядеть его с ног до головы. На посетителе было длинное, поношенное коричневое пальто - собственно, длинным оно бы оказалось на мужчине обычного роста, тогда как незнакомец был необыкновенно высок, и подобное пальто на нем выглядело до смешного коротким, едва доходя ему до колен. Вокруг шеи был аккуратно обмотан и засунут глубоко под сюртук голубой шелковый шарф, так что, не видя рубашки с воротничком, есть ли она на нем в действительности, сказать было невозможно. Из рукавов торчали синие от холода руки. Вместе с тем черный сюртук и жилет, а также серые французские панталоны были, бесспорно, сшиты первоклассным портным и сидели на нем идеально. Шляпа, которую он положил на стол, отдавала восхитительным блеском, а ручку шелкового зонта венчала позолоченная голова орла с двумя рубинами вместо глаз.
- Можете оставить рукопись, если вам угодно, - предложила Томми. - Я поговорю насчет нее с редактором, когда он вернется.
- Не забудете? - не отставал незнакомец.
- Нет, - ответила Томми. - Я не забуду.
Сама того не осознавая, она не сводила с незнакомца глаз, незаметно вернулась старая привычка пристально и критически осматривать собеседника.
- Премного вам благодарен, - сказал незнакомец. - Завтра я снова зайду.
Попятившись к двери, он наконец вышел.
Томми сидела, закрыв лицо ладонями. "Этюды" Черни были позабыты.
- Заходил кто-нибудь? - осведомился Питер Хоуп.
- Нет, - сказала Томми. - Хотя... так, один человек. Оставил вот это... по-моему, неплохо.
- Старая песня, - заметил Питер, разворачивая рукопись. - Мы все начинали со стихов. Затем принимались писать романы - на поэзии не заработаешь. Теперь пишем заметки: "Как сделать брак счастливым", "Как следует воспитывать девочек". Вот и проходит жизнь. Так что по поводу этой рукописи?
- А, обычное дело! - сказала Томми. - Он хочет за нее полкроны.
- Вот бедняга! Дадим ему полкроны.
- Это не деловой подход! - проворчала Томми.
- Ну, как сказать, - заметил Питер. - Поместим это в рубрике "Телеграммы".
На другой день незнакомец явился рано утром, забрал свои полкроны и оставил очередную рукопись - на сей раз очерк. Кроме того, он оставил свой зонтик с золоченой ручкой, прихватив вместо него старый дешевый зонт Клодда, который держал его здесь на случай крайне ненастной погоды. Питер счел, что очерк неплох.
- У него есть своя манера, - сказал Питер, - Он оригинально пишет. Скажи ему, чтоб пришел, я хочу с ним встретиться.
Не обнаружив своего зонта, Клодд пришел в негодование.
- Что мне с этой штукой делать! - бурчал он. - С такими только всякие пижоны в пантомиме выступают! Нет, этот малый полный идиот!
Когда незнакомец появился в следующий раз, Томми изложила ему комментарий обоих. Что касается ситуации с зонтами, то тут незнакомец скорее выразил огорчение, нежели удивление.
- Так вы считаете, что мистер Клодд не возьмет этот зонт в обмен на свой? - спросил он.
- Едва ли ваш в его вкусе, - пояснила Томми.
- Как странно! - с улыбкой заметил незнакомец. - Вот уже почти месяц я пытаюсь избавиться от этого зонтика. Когда-то, когда я предпочитал с моим зонтиком не расставаться, его обязательно кто-нибудь уносил по ошибке, оставляя вместо него какое-нибудь старье. Когда же я и в самом деле решил распроститься с ним, зонт оказался никому не нужен!
- А почему вы хотите от него избавиться? - спросила Томми. - По-моему, прекрасный зонт.
- Вы даже представить себе не можете, сколько неприятностей он мне доставляет, - сказал незнакомец. - Этот зонт для богатого человека. Мне стоит огромных усилий отправиться с ним в дешевый ресторан. Стоит мне на это решиться, как официанты принимаются предлагать мне самые дорогие блюда и рекомендовать шампанское самых изысканных марок. И бывают безмерно удивлены, когда я заказываю только отбивную и стакан пива. И мне не всегда достает смелости их разочаровывать. Поистине этот зонт для меня прямо-таки бедствие! Стоит мне его поднять, чтобы остановить омнибус, тотчас несколько кебов подъезжает ко мне и кучеры принимаются спорить, кто первый. Буквально ничего не могу сделать так, как мне хочется. Я хочу жить просто и без претензий, но он мне не позволяет.
- А вы не могли бы его потерять? - со смехом спросила Томми.
- Потерять! - рассмеялся незнакомец в свою очередь. - Вы не представляете, до чего пошли честные люди! Я сам не представлял. За последние пару недель человечество значительно выросло в моих глазах. Люди бегут за мной Бог знает откуда, чтобы всучить мне снова мой зонт - притом в дождливый день, притом те, которые не могут себе позволить подобную вещь. То же происходит с этой шляпой. - Незнакомец со вздохом взял ее в руки. - Я все время пытаюсь оставить ее где-нибудь и взять взамен что-либо умеренно поношенное. Мне упорно не дают этого сделать.
- Так почему бы вам не заложить их? - предложила практичная Томми.
Незнакомец посмотрел на нее с восхищением.
- А знаете, мне это вовсе не приходило в голову. Ну конечно же! Какая блестящая идея! Я вам очень признателен.
И незнакомец, явно окрыленный, удалился.
- Вот дуралей! - в задумчивости пробормотала Томми. - Ему платят четверть того, что ему причитается, а он довольствуется этим и говорит: "Я вам очень признателен!"
И весь остаток дня Томми с беспокойством только и думала об этом беспомощном незнакомце.
Незнакомца звали Ричард Дэнверс. Он жил на противоположной стороне Холборна в квартале Фезерстоун, но большую часть времени проводил в редакции "Хорошего настроения".
Питеру он пришелся по душе.
- Многообещающий юноша, - считал Питер. - Его критический отзыв на мою статью "Образование женщин" свидетельствует о том, что он способен мыслить и чувствовать. Это выдает в нем ученого и мыслителя.
Секретарь редакции Флипп (по-настоящему Филип) тоже ему симпатизировал, а мнение Флиппа принято было считать основополагающим.
- Он молодчина, - заявлял Флипп, - вовсе не задается. Человек с мозгами, хотя это не сразу бросается в глаза.
Он нравился мисс Рэмсботэм.
- Мужчин, - говорила она, - тех мужчин, о которых стоит говорить, - поясняла она, - можно разделить на две группы. На мужчин, которые должны нам нравиться, но не нравятся. И мужчин, которые нам нравятся, хотя для этого нет видимых оснований. Лично я вполне могла бы влюбиться в вашего друга Дика. Он привлекателен именно сам по себе.
Даже Томми он по-своему нравился, хотя временами она бывала с ним резка.
- Если вы пишете о большой улице, - ворчала Томми, просматривая корректуру, - почему не сказать просто "большая улица"? Зачем вы вечно называете ее "главной артерией"?
- Прошу прощения, - извиняющимся тоном заметил Дэнверс. - Но это не моя идея. Вы посоветовали мне ознакомиться с журналами для высшего общества.
- Я не просила вас в точности повторять все их огрехи! Ну вот, опять! Вечно у вас толпа - "чудовище с головой гидры", а чай - "напиток, который освежает, но не пьянит"!
- Боюсь, я доставляю вам кучу хлопот, - заметил сотрудник журнала.
- Боюсь, что так оно и есть, - согласилась с ним помощник редактора.
- Только не думайте, я не безнадежен! - умоляюще сказал сотрудник. - Просто я вас не так понял. Впредь я буду писать на хорошем английском языке.
- Буду вам крайне признательна, - проворчала помощник редактора.
Дик Дэнверс поднялся.
- Мне бы так не хотелось получить от редакции, как вы выражаетесь, "отставку"!
Смягчившись, помощник редактора перестала запугивать сотрудника, тем более что он способен внимать критике.
- Видите ли, мисс Хоуп, я человек достаточно никчемный, - сознался Дик Дэнверс. - И меня уже начало охватывать отчаяние, как вдруг судьба свела меня с вами и вашим отцом. Общий дух здесь - я не имею в виду материальный дух, характерный для Крейн-Корт, - чрезвычайно стимулирует. Когда-то у меня были идеалы. Я стремился от них избавиться. Существуют люди, которые имеют обыкновение смеяться над такими вещами. Но теперь я вижу, что мои идеалы были не так уж плохи. Готовы ли вы помочь мне?
В каждой женщине есть что-то материнское. На мгновение Томми захотелось приголубить этого взрослого мальчугана, научить его уму-разуму. Ведь он всего лишь великовозрастное дитя! Только вырос прежде времени! Томми позволила себе протянуть ему ладошку. Дик Дэнверс крепко сжал ее в своих руках.
Единственным человеком, испытывавшим неприязнь к Дику Дэнверсу, оставался Клодд.
- Где вы его откопали? - спросил Клодд как-то у Питера, оставшись с ним в редакции наедине.
- Он сам пришел. Явился обычным путем, - пояснил Питер.
- Что вы о нем знаете?
- Ничего. И что мне о нем узнавать? У журналистов характеристик не спрашивают.
- Пожалуй, из характеристики тоже ничего не узнаешь. Но хоть что-нибудь за все это время выяснилось о нем?
- Ничего предосудительного. К чему такая подозрительность?
- Да потому, что вы беспомощный ягненок и вам нужна собака, чтоб за вами присматривать. Кто он такой? Во время премьеры он покидает кресло в партере и скрывается в задних рядах. Стоит вам послать его на выставку в картинную галерею, он избегает закрытых просмотров и является, едва лишь начинают продавать дешевые билеты. Если присылают приглашение на званый обед, он просит меня пойти и откушать за него, после чего рассказать обо всем, что там происходило. По-моему, искренние и честные газетчики так себя не ведут, не правда ли?
- Да, это странно, это действительно странно, - вынужден был признать Питер.
- Я не верю этому человеку, - сказал Клодд. - Он не из нашего круга. Что он среди нас делает?
- Хорошо, я спрошу его, Клодд. Возьму и прямо задам ему этот вопрос.
- И поверите всему, что он вам наплетет!
- Нет, ну что вы!
- Тогда зачем спрашивать?
- Что же делать? - озадаченно спросил Питер
- Избавиться от него надо, - предложил Клодд.
- Избавиться?
- Выгнать его, и все тут! Чтоб больше не толкался в редакции целый Божий день... чтоб не глядел на нее своими преданными собачьими глазами, чтоб не обсуждал с ней своим воркующим голоском проблемы искусства и поэзии! Гнать его надо, и побыстрее... если уже не поздно.
- Да ну вас! - сказал Питер, при этом все-таки побледнев. - Как вы могли такое о ней подумать!
- Такое о ней подумать! - С этим Питером Хоупом Клодд начинал терять терпение, и этого не скрывал. - Тогда почему теперь с ее пальцев исчезли следы чернил? Раньше они были всегда. Почему теперь в ящике своего стола она держит лимон? А когда она стриглась в последний раз? Вы спросите, и я скажу: за неделю до того, как он здесь возник, то есть пять месяцев тому назад. Раньше она стриглась регулярно раз в две недели; утверждала, что волосы неприятно щекочутся на затылке. Отчего она набрасывается на каждого, кто называет ее Томми, заявляя, что ее имя Джейн? Никогда она Джейн не была! Или вы еще недостаточно взрослы, чтобы наконец самому заметить происходящие в ней перемены?
Нахлобучив шляпу, Клодд ринулся вниз по лестнице.
Питер, придя в себя ровно через минуту, взялся за табакерку.
- Да вздор все это! - сказал он после тринадцатой понюшки. - Не верю я ничему. Впрочем, не мешает проверить. Сам я ни слова не скажу... просто потихоньку выведаю у нее.
Питер стоял спиной к камину. Томми сидела за своим письменным столом, правя корректуру фантастической истории под названием "Человек без прошлого".
- Мне будет его не хватать, - произнес Питер. - Непременно будет его не хватать.
- Не хватать кого? - спросила Томми.
- Дэнверса, - со вздохом отвечал Питер. - Вот так всегда. Начнешь привыкать к человеку, как вдруг он возьмет и уедет... Бог знает куда, обратно в Америку, за границу. И исчезнет навсегда.
Томми подняла глаза. Она явно была озабочена.
- Как пишется "искусство"? - спросила она. - После "и" два "с" или одно?
- Одно, - сказал Питер, - а после "у" - два.
- Я так и думала, - сказала Томми, и озабоченность исчезла.
- Ты не спрашиваешь, когда он уезжает, не спрашиваешь, куда он уезжает! - с сожалением заметил Питер. - Тебя как будто это нисколько не волнует.
- Вот докончу править страницу, и тут же спрошу, - отозвалась Томми. - А по какому случаю, он не говорил?
Питер прошел через комнату и остановился так, чтобы хорошо видеть выражение ее лица, освещенного лампой.
- И тебя не огорчает мысль о том, что он уезжает и ты больше его никогда не увидишь?
- А почему я должна огорчаться? - слегка озадаченно спросила Томми, встретив испытующий взгляд Питера. - Ну, разумеется, мне жаль. Он стал нам весьма полезен. Но мы же не можем держать его при себе вечно, правда?