На другой день он уехал. Неделю спустя в мемфисских газетах появилось объявление о ее помолвке. Этого молодого человека она знала с детства. Он был младшим кассиром в банке, но в будущем ему прочили место председателя правления. Серьезный, рассудительный молодой человек с безупречной репутацией и похвальными привычками, он уже целый год наносил ей чинные визиты. Он ужинал у них каждое воскресенье, а когда в городе давала спектакль заезжая труппа, что бывало не часто, покупал билеты себе, Элли и ее матери. Даже после объявления о помолвке, когда он приходил к Элли, они не сидели на темной веранде. Скорее всего он и не знал, что до того она сидела в этой темноте с другими. А теперь никто с ней не сидел, и дни тянулись в тупом покое. Иногда по ночам она плакала, но не много и не часто; иногда разглядывала в зеркале свой рот и приглушенно всхлипывала с тихим отчаянием и сожалением. "Во всяком случае, теперь я буду жить тихо, - думала она. - Остаток жизни я проживу так тихо, точно я уже мертвая".
Затем, в один прекрасный день, никого не предупредив, как будто и она согласилась на перемирие и приняла условия капитуляции, бабушка отправилась погостить у сына в Миллз-сити. С ее отъездом дом, казалось, стал еще больше и пустее, словно, кроме Элли, только бабушка и была здесь живым существом. Теперь в доме с утра до ночи шили приданое, но Элли казалось, что она бесшумно и бесцельно, без единой мысли в голове движется в пустоте из одной комнаты в другую, и из всех них открывается один и тот же вид, такой знакомый и такой мирный, что он уже больше не способен даже наводить грусть.
Долгие часы простаивала она у окна материнской спальни, наблюдая, как с каждым летним днем вьющиеся побеги ломоноса все выше всползают по сетке и перебираются на крышу веранды. Так прошли еще два месяца; до свадьбы оставалось три недели. Затем как-то утром мать сказала:
- Бабушка хочет вернуться домой в воскресенье. Может, вам с Филиппом съездить в Миллз-сити и провести субботний вечер у дяди, а в воскресенье вернуться вместе с бабушкой?
Пять минут спустя Элли смотрела на свое отражение в зеркале, как смотрят на человека, который только что избежал страшной опасности. "Господи, - думала она, - чего это я чуть было не сделала? Чего я чуть было не сделала?"
Через час Элли дозвонилась Полю - не из дома, приняв все предосторожности, как ни торопилась.
- В субботу утром? - спросил он.
- Да. Я скажу матери, что Фил… что он хочет выехать пораньше, на рассвете. Они не узнают ни тебя, ни машину. Я буду ждать, и мы сразу же уедем.
- Хорошо. (Она слышала провода, слышала разделяющее их расстояние, она ликовала - она спаслась!) Но ты не забыла, что это означает? Если я вернусь… Я ведь говорил тебе.
- Я не боюсь. Я тебе не верю, но теперь я не боюсь.
И она снова услышала провода.
- Я не женюсь на тебе, Элли.
- Хорошо, милый. Говорю же тебе, что я больше не боюсь. Так, значит, на рассвете. Я буду готова.
Она пошла в банк. Немного погодя Филипп освободился и вышел к ней, туда, где она ждала, - с напряженным, бледным, несмотря на пудру, лицом, с горящим, решительным взглядом.
- Ты должен мне сделать одно одолжение. Мне трудно тебя просить, и тебе будет трудно это сделать.
- Но я сделаю. Что именно?
- Бабушка в воскресенье приезжает домой. Мама хочет, чтобы мы поехали туда в субботу и привезли ее.
- Ладно. В субботу я свободен.
- Да, но… Я ведь предупредила тебя, что это будет трудно… Я не хочу, чтобы ты ехал.
- Не хочешь, чтобы я… - Он смотрел на ее возбужденное, осунувшееся лицо. - Ты хочешь поехать одна? - Она молчала, не сводя с него взгляда. Потом подошла и заученным, привычным движением прильнула к нему, взяла его руку и обвила вокруг себя. - А, - сказал он. - Понимаю. Ты хочешь поехать с кем-то другим.
- Да. Сейчас я не могу тебе объяснить. Как-нибудь потом. Но мама не поймет. Она не разрешит мне поехать ни с кем, кроме тебя.
- Ах, так. - Его рука безжизненно обмякла, Элли приходилось удерживать ее. - Ты хочешь поехать с другим мужчиной.
Она негромко хихикнула.
- Не говори глупостей. Ну да, там будет и мужчина. Ты этих людей не знаешь, да и я с ними вряд ли еще раз увижусь до свадьбы. Но мама не поймет. Вот почему я тебя попросила. Ты это сделаешь?
- Да. Хорошо. Если мы не будем доверять друг другу, нам незачем вступать в брак.
- Ну конечно. Мы должны доверять друг другу. - Она отпустила его руку и поглядела на него внимательно, задумчиво, с холодным презрительным удивлением. - И ты сделаешь так, чтобы мама поверила?..
- Можешь на меня положиться. Ты же знаешь.
- Да, знаю. - Неожиданно она протянула ему руку. - Прощай.
- Прощай?
Она снова прижалась к нему и поцеловала.
- Осторожнее, - сказал он. - Кто-нибудь увидит…
- Да нет, конечно же, до свидания. Потом я тебе все объясню. - Она отстранилась, глядя на него задумчиво и рассеянно. - Надеюсь, что затрудняю тебя в последний раз. А может, это тебе и окупится. Прощай.
Это было в четверг вечером. В субботу утром, на рассвете, когда Поль остановил машину перед домом, Элли, словно материализовавшись из тьмы, уже бежала к нему по газону. Она вскочила в машину прежде, чем он успел выйти и открыть дверцу, и вжалась в сиденье, наклонившись вперед, напряженная, как зверь перед прыжком.
- Скорей! - сказала она. - Скорей! Скорей!
Но он еще помедлил.
- Ты помнишь? Я говорил тебе, что будет означать, если я вернусь. Значит, договорились?
- Помню. Я уже не боюсь. Скорей! Скорей!
И вот теперь, десять часов спустя, когда дорожные знаки неотвратимо придвигали Миллз-сити все ближе и ближе, она сказала:
- Так ты на мне не женишься? Нет?
- Сколько раз тебе повторять?
- Ну да. Только я не верила. Все не верила. Думала, если я… ну, после… Теперь я уже ничего больше сделать не могу, ведь так?
- Ничего, - сказал он.
- Ничего, - повторила она и начала смеяться, все громче и громче.
- Элли! - сказал он. - Перестань!
- Ладно, - сказала она. - Я просто вспомнила про бабушку. Я совсем о ней забыла.
Остановившись на лестничной площадке, Элли послушала, как Поль разговаривает внизу, в гостиной, с ее дядей и теткой. Она стояла неподвижно, задумавшись, и в позе ее было что-то монашеское, непорочное, будто на мгновение ей удалось где-то спрятаться и забыть, откуда и куда она идет. Затем часы в прихожей пробили одиннадцать, и она тихо поднялась по ступенькам, подошла к комнате двоюродной сестры, где ей предстояло провести ночь, и вошла в дверь. В низком кресле перед туалетным столиком, уставленным легкомысленными вещицами молоденькой девушки - флакончиками, пудреницами, фотографиями, - рядом с зеркалом, из рамы которого высовывался веер программок танцевальных вечеров, сидела бабушка. Элли остановилась. Они молча смотрели друг на друга - казалось, целую вечность, - потом старуха заговорила:
- Тебе было мало обманывать родителей и друзей, ты еще привезла негра в дом моего сына.
- Бабушка! - сказала Элли.
- Посадила меня за один стол с негром.
- Бабушка! - пронзительным шепотом крикнула Элли, и ее измученное лицо исказила гримаса. Она прислушалась. По лестнице приближались шаги, голоса ее тетки и Поля. - Тссс! - крикнула Элли. - Тс-с-с!
- Что?! Что ты сказала?
Элли подбежала к креслу, наклонилась и положила пальцы на узкие, бескровные старушечьи губы, и они молча смотрели в глаза друг другу - одна в ярости упорства, другая в ярости непримиримости - пока шаги и голоса не миновали дверь и не стихли. Элли отняла пальцы. Из веера карточек, заткнутых за раму зеркала, она выдернула одну с крошечным карандашиком на шелковом шнурке и написала на обороте: "Он не негр Учился в Виргинском университете и в Гарварде".
Бабушка прочла и подняла глаза.
- Гарвард - это понятно, но только не в Виргинии. Посмотри на его волосы и ногти, если тебе требуются доказательства. Мне они не нужны. Я знаю, как называли его семью в четырех поколениях. - Она отдала ей карточку. - Этот человек не может спать под одной крышей с нами.
Элли схватила еще одну карточку и торопливо нацарапала: "Он будет здесь спать. Он мой гость. Я пригласила его сюда. Ты моя бабушка, так неужели ты хочешь, чтобы я обошлась с гостем хуже, чем с собакой?"
Бабушка прочла. И сказала, не выпуская карточки из рук:
- В Джефферсон он меня не повезет. Я не сяду в его машину, и ты тоже. Мы поедем поездом. Никто из моей семьи с ним никуда не поедет.
Элли схватила еще одну карточку, бешено начеркала: "Я поеду! Меня ты не остановишь. Вот попробуй!"
Бабушка прочла, подняла глаза на Элли. Они жгли друг друга злобным взглядом.
- Значит, я буду вынуждена сказать твоему отцу…
Но Элли уже снова писала. Карандаш еще не оторвался от бумаги, а она уже сунула карточку бабушке и тут же дернула руку назад, пытаясь отнять ее. Но бабушка уже ухватила карточку за уголок, и теперь та соединяла их, будто какая-то странная пуповина.
- Отпусти! - крикнула Элли. - Отпусти!
- Не тяни, - сказала бабушка.
- Не надо. Погоди! - вскрикнула Элли пронзительным шепотом, дергая карточку, выкручивая ее. - Я ошиблась. Я…
С неожиданным проворством бабушка вывернула карточку написанным вверх.
- А-а! - сказала она и затем прочла вслух. - "Скажи ему! Что ты знаешь…" Ах, так. Я вижу, ты не докончила. Что я знаю?
- Да, - сказала Элли. И яростно зашептала - Скажи ему! Скажи, что мы сегодня утром ушли в рощу и пробыли там два часа. Скажи!
Бабушка спокойно и аккуратно сложила карточку и поднялась.
- Бабушка! - вскрикнула Элли.
- Подай мне палку, - сказала бабушка. - Вон там, у стены. Когда она ушла, Элли подошла к двери, закрыла ее на задвижку и направилась к противоположной стене. Она тихо достала сестрин халатик из шкафа и начала раздеваться, медленно, то и дело останавливаясь и судорожно позевывая. "Господи, как я устала", - сказала она вслух, зевая. Она села к туалетному столику, взяла несессер сестры и начала делать маникюр. На столике стояли часы с инкрустацией из слоновой кости. Время от времени она на них поглядывала.
Потом часы под лестницей пробили полночь. Оторвав взгляд от своих ногтей и вскинув голову, Элли прислушалась к последнему удару. Затем взглянула на часики возле себя. "Ну, с вами на поезд не успеть!" - подумала она, и на лице ее снова появилось то усталое отчаяние, которым был полон этот день. Элли вышла из комнаты в темный коридор. Она стояла босая, в темноте, и, склонив голову, тихо всхлипывала, как обиженный ребенок. "Всё против меня, - думала она. - Всё". Потом пошла дальше, бесшумно ступая и вытянув перед собой в темноте руки. Ей казалось, что ее глаза от усилия что-то увидеть повернулись и смотрят внутрь, в темноту черепа. Элли вошла в ванную и закрыла дверь. И тут ее вновь охватило лихорадочное нетерпение. Она бросилась в угол, к стене, за которой была комната для гостей, и, пригнувшись, приставила ладони рупором ко рту.
- Поль! - сдерживая дыхание, зашептала она. - Поль! - Но еле слышный горячий шепот замирал на холодной штукатурке.
Согнувшись, нелепая в чужом халате, с отчаянием вперив невидящие глаза в темноту, она подбежала к умывальнику, нащупала кран и завернула его - вода продолжала жалобно капать, но не так громко. Потом отворила дверь и остановилась, держась за ручку. Пробили часы под лестницей - прошло полчаса. Она не шевельнулась, и только вздрогнула, словно от холода, когда пробило час.
Она услышала шаги Поля, едва он вышел из своей комнаты. Она слышала, как он идет по коридору; слышала, как его рука ищет выключатель. Когда выключатель щелкнул, она поняла, что стоит с закрытыми глазами.
- Это еще что? - сказал Поль. На нем была пижама ее дяди. - Какого черта…
- Запри дверь, - прошептала она.
- Черта с два! Дура. Набитая дура.
- Поль! - Она вцепилась в него, словно опасаясь, что он убежит, захлопнула за ним дверь и потянулась к задвижке, но он перехватил ее руку.
- Выпусти меня отсюда! - прошипел он.
Она прижалась к нему, дрожа, не отпуская. Ее зрачки стали огромны.
- Она хочет сказать папе, Поль! Она хочет завтра сказать папе!
Когда ее шепот смолкал, слышался жалобный звук неторопливо падающих капель.
- Что сказать? Что она знает?
- Обними меня, Поль!
- Еще чего! Пусти меня. Пойдем отсюда.
- Она хочет сказать. Только ты можешь что-то сделать. Ты можешь помешать ей.
- Что сделать? Какого черта? Пусти меня!
- Если она даже скажет, это будет уже неважно. Обещай мне, Поль! Скажи, что ты…
- Что я женюсь на тебе? Ты об этом? Я тебе вчера сказал: нет. Пусти же меня!
- Хорошо, хорошо, - горячо зашептала она. - Я верю. Сначала не верила, а теперь верю. Ладно, не женись. Ты можешь помочь и без этого. - Она прижималась к нему, ее волосы, все ее тело манили обморочным сладострастием. - Тебе не обязательно жениться на мне. Так ты согласен?
- На что согласен?
- Слушай. Помнишь тот поворот с низкой белой загородкой, а за ней обрыв, очень крутой. Если машина пробьет загородку…
- Ну, помню. И что?
- Слушай. Ты будешь с ней в машине. Она не поймет и не успеет даже заподозрить. А эта загородка машины не задержит, и все решат, что произошел несчастный случай. Она ведь старая, ей немного надо, одного потрясения хватит, а ты молодой, и может, даже… Поль! Поль! - С каждым словом голос ее слабел, затихал, прерывался от напряжения, от безнадежности, а он только смотрел на ее побелевшее лицо, в ее глаза, полные отчаяния и страстного обещания. - Поль!
- А где же в это время будешь ты? - Она не шелохнулась, и лицо у нее было, как у сомнамбулы. - А, ясно. Поедешь домой поездом. Так?
- По-оль! - протянула она угасающим шепотом. - Поль!
В момент удара его рука, отказываясь подчиниться собственному движению, раскрылась и коснулась ее лица долгим дрожащим прикосновением, почти ласково. Он ухватил ее за шею и снова попытался ударить, и снова его рука воспротивилась - или что-то в нем воспротивилось. Он толкнул ее, и она отлетела к стене. Потом его шаги стихли, и тишину снова начал наполнять равномерный стук капель. А потом часы внизу пробили два, и Элли тяжело шагнула и крепче завернула кран.
Но звук не смолк. Капли словно все падали и падали, пока она лежала на кровати, вытянувшись на спине, без сна, без мыслей. Они падали все время, пока она с застывшей гримасой на измученном лице сидела за завтраком, падали, когда они прощались, когда садились в машину - бабушка между ней и Полем. Даже шум мотора не мог заглушить этот звук, но тут она вдруг поняла, что это такое. "Это дорожные знаки, - подумала она, глядя, как они уменьшаются, убегая назад. - А этот я даже помню; теперь осталось всего две мили. Подожду до следующего; и тогда я… Вот! Сейчас!".
- Поль, - сказала она. Но он не взглянул на нее. - Ты женишься на мне?
- Нет.
Она тоже не глядела на него. Она следила за его руками - как они легко покручивали рулевое колесо. Между ними сидела бабушка, очень прямая, застыв под древней черной шляпкой и глядя в одну точку перед собой - фигура, вырезанная из пергамента.
- Спрашиваю тебя еще раз, потом будет поздно. Говорю тебе, будет поздно. Поль… Поль?
- Сказал тебе - нет. Ты меня не любишь. И я тебя не люблю. У нас об этом и речи не было.
- Хорошо, хорошо. Ну, не люби. А без любви ты женишься? Помни - будет поздно.
- Нет. Не женюсь.
- Но почему, Поль? Почему?
Он не ответил. Машина мчалась вперед. Промелькнул первый знак, который она тогда заметила, - она подумала спокойно: "Почти доехали. Следующий поворот". И сказала громко, через глухоту сидевшей между ними старухи:
- Почему нет, Поль? Если из-за этих разговоров о негритянской крови, так я в них не верю. И мне это все равно.
"Вот он, - подумала она, - этот поворот". Дорога, изгибаясь, пошла вниз. Элли откинулась на спинку и увидела, что бабушка пристально смотрит на нее. Но теперь она не только не понизила голоса - теперь она и не таилась, не прятала лицо.
- А если у меня будет ребенок?
- Ну и что? Теперь уж ничего не поделаешь. Надо было раньше думать. Вспомни, ты сама меня позвала. Я тебя об этом не просил.
- Нет, не просил. Я тебя познала. Я тебя заставила. И в последний раз я тебя срашиваю - женишься? Быстрее!
- Нет.
- Ну, хорошо, - сказала она и откинулась на спинку сиденья. В этот миг дорога словно замерла, застыла, прежде чем ринуться по спуску вдоль обрыва; замелькал белый барьер. Элли сбросила с ног плед и увидела, что бабушка все так же следит за ней; тогда она нагнулась над коленями старухи, и их взгляды злобно встретились - измученной, отчаявшейся девушки и старухи, чьи уши были давно уже для всех замкнуты, но глаза не упускали ничего, - на бездонное мгновение последнего ультиматума неумолимого отказа.
- Ну, так умри! - крикнула она в лицо старухи. - Умри! - И схватила руль.
Поль попытался отшвырнуть ее, но она сумела всунуть локоть в рулевое колесо и, перегибаясь через тело бабушки, всей своей тяжестью поворачивала и поворачивала руль. Поль ударил ее кулаком по зубам.
- А-а! - вскрикнула она. - Ты меня ударил! Ударил!
Когда автомобиль прошиб барьер, ее подбросило, и на мгновение она легко, как птица, опустилась на грудь Поля. Ее рот открылся, а глаза округлились от испуга и удивления.
- Ты меня ударил! - жалобно бормотала она.
А потом она падала, одна, в нерушимом, мирном безмолвии, точно пустоте. Лицо Поля, бабушка, машина исчезли, пропали как по волшебству. Параллельно ее взгляду к небу бесшумно устремлялись обломки белого барьера и осыпающийся край обрыва, где шептался песок и, точно воздушный шарик, висел клуб пыли.
Откуда-то сверху донесся звук и замер - урчание мотора, шорох шин по гравию, а потом в деревьях вздохнул ветер, и их плюмажи заколыхались на фоне неба. К узловатому стволу одного из них привалилась машина - бесформенная груда обломков, а Элли сидела в россыпи битого стекла и тупо смотрела на дерево.
- Что-то случилось, - всхлипывала она. - Он меня ударил. А тепер они оба мертвые, и мне больно, и никто не идет.
Она застонала. Потом в растерянности подняла руку. Ладонь была красной и мокрой. Элли сидела, тихонько всхлипывала и тупо ковыряла ладонь.
- Полно стекла, а я его даже не вижу, - сказала она и всхлипнула, не спуская глаз с ладони, а теплая кровь медленно стекала на ее платье. Вновь высоко вверху пронесся звук и замер вдали. Она проводила этот звук взглядом.
_ Еше один проехал, - всхлипнула она. - Даже не остановился посмотреть, вдруг я разбилась.