Как и другие писатели США, испытавшие - прямо либо опосредованно - духовное потрясение, вызванное первой мировой войной, Т. Уайлдер в 20-е годы был поглощен проблемами личности, исследуемой им с минимальным привлечением социальных связей. Драмы его героев имеют подчеркнуто психологическую подоплеку: маркиза страдает от невнимания дочери и собственного эгоизма; Эстебан покушается на самоубийство, не в силах вынести муки одиночества; крайне сложен комплекс чувств, объединяющих Камилу Периколу и дядюшку Пио, и, пожалуй, лишь один брат Юнипер становится жертвой внешней силы в лице всемогущей инквизиции. Отходя от конкретности социально-исторического анализа, свойственного реалистам времен Бальзака и Диккенса, и сознательно выступая против бесформенности стиля и узости мысли современного ему натурализма, Уайлдер не избежал воздействия отдельных сторон модернистской эстетики. Однако миф об отрешенности автора "Моста" от человеческого содержания истории должен быть решительно развеян. И выбор персонажей повести, и ее идейный строй позволяют говорить о демократизме воззрений ее автора, несколько, впрочем, затушеванном его порой бесстрастной манерой изложения.
"Публика, которой предназначаются шедевры, обитает не на этой земле", - меланхолически замечал Уайлдер на одной из страниц своей книги, но успех "Моста короля Людовика Святого" в Соединенных Штатах был грандиозен. Американцы чувствовали, что на их земле рождается литература, по изяществу слога и мысли, по тонкости художественного вкуса соизмеримая с лучшими достижениями европейской словесности. От Уайлдера ждали новых произведений, но его следующий, опубликованный в 1930 году роман "Женщина с Андроса" принес разочарование. Любовная история, действие которой разворачивалось на "одном из наименее известных островов" Эгейского архипелага незадолго до возникновения христианства, не поражала ни оригинальностью сюжета, ни философской глубиной. Манера письма Уайлдера стала заметно суше и абстрактнее, и трудно сказать, как сложилась бы дальнейшая эволюция его таланта, если бы не влияние событий, обрушившихся внезапно на Америку: с вершин позолоченного просперити она погрузилась в пучину великой депрессии.
Вскоре после издания "Моста короля Людовика Святого" один из ведущих американских литературоведов Э. Уилсон писал на страницах журнала "Нью рипаблик": "Мистер Уайлдер уже знает Европу и немного знаком с Востоком. Он нужен нам дома… Мне хотелось бы, чтобы он изучил разнохарактерные элементы, из которых складываются Соединенные Штаты, и нарисовал бы их национальные портреты…" Та же мысль, но в гораздо более полемическом ключе, была повторена в связи с выходом в свет "Женщины с Андроса" известным критиком-марксистом Майклом Голдом.
Обвинение Уайлдера в недостаточном внимании к современным социальным проблемам было, разумеется, чрезмерным, но призыв критиков, похоже, задел писателя за живое. Четверть века спустя в интервью журналу "Пэрис ревю" он так сформулировал свою точку зрения по этому, видимо, болезненному для него вопросу: "Я считаю, что вся моя работа отражает постепенное приближение к Америке… Я набираюсь опыта и смелости для того, чтобы выразить наше время". С начала 30-х годов круг тем и эстетических интересов Уайлдера значительно расширяется, его творчество заметно "американизируется", и этот поворот находит выражение в романе "К небу наш путь" (1934) и пьесе "Наш городок" (1938).
Написанный в стиле героико-комической эпопеи, новый роман Уайлдера непосредственно касался социальной действительности Америки времен экономического кризиса. Среди его персонажей немало людей, "ушибленных" депрессией: разорившихся бизнесменов, просиживающих в пустой конторе будни и праздники, костлявых официанток с голодным взглядом, безработных газетчиков, пытающихся утопить тоску беспросветности в пьяных дебошах. Страна распадается на части, и вот среди хаоса возникает пророк иной, праведной жизни - последователь Толстого и Ганди, - Джордж Браш, по профессии коммивояжер, торгующий учебниками для средней школы.
Прочитав однажды в Британской энциклопедии жизнеописание Наполеона, Браш пометил карандашом на полях: "Я тоже великий человек, но - в интересах добра". На этом как будто бы и завершилось все его образование, и в двадцать три года уайлдеровский герой избирает свой жизненный путь - путь поборника справедливости, в простоте душевной покушающегося на самые священные устои американского общественного порядка. Он выступает глашатаем принципа "добровольной бедности", отказывается от денег, приносимых банковским вкладом, как от "нетрудового дохода", и более того - призывает сограждан не иметь дела с "менялами", что, по его мнению, избавит их от гнетущего страха за судьбы капиталов.
Этого "положительно прекрасного человека", как и его предшественников, то и дело называют "безумцем" и "идиотом". И в самом деле, некоторые его идеи способны вызвать лишь ироническую усмешку: так, например, он, как и все баптисты, не верит в теорию эволюции и считает, что курящие женщины недостойны замужества. Однако пафос этой книги Уайлдера направлен в первую очередь против буржуазного меркантилизма, эгоцентризма и лицемерия. Кульминацией романа становится суд над Брашем, обвиненным в пособничестве ограблению мелочной лавки. Как выясняется, Браш, конечно же, никого не грабил, а, следуя учению Ганди, пытался "воздействовать на сознание" отчаявшегося безработного, которого нужда заставила взяться за ремесло гангстера. "Все это очень поэтично и сентиментально и тем не менее чрезвычайно далеко от реальной жизни", - замечает по этому поводу судья, ведущий разбирательство. Но такие доводы, даже повторяемые неоднократно, не доходят до Браша, убежденного в правоте и незыблемости каждой из тех заповедей, которые американцы усваивают в детстве лишь для того, чтобы распрощаться с ними в зрелом возрасте.
То и дело попадая впросак, Браш знакомится с тюрьмой и с больницей, из-за своей прямоты теряет друзей и никак не может связать свою судьбу с девушкой, образ которой преследует его в странствованиях по дорогам Америки. Прямолинейность и нетерпимость этого характера и впрямь могут ложиться тяжелым бременем на окружающих, придерживающихся неписаных законов человеческого общежития. И тем не менее Джордж Браш заслужил честь именоваться, как об этом говорится в романе, "воплощением надежд Уолта Уитмена". "Святые - существа особого рода, но областью их подвижничества может служить не только религия, - отмечал в рецензии на роман "К небу наш путь" уже упомянутый Э. Уилсон. - Движение радикалов тоже имеет своих святых, и по сути эти люди очень близки Джорджу Брашу. Эптон Синклер, например, в годы своей молодости многим напоминал героя Уайлдера и так же, как и он, совершил немало аналогичных чудачеств…"
В основе книги Уайлдера, как и во многих произведениях мировой литературы, начиная с "Дон Кихота", лежит противоположение идеального и реального, желаемого и действительного. Но в жизни этот конфликт редко принимает отчетливо выраженную форму. Ополчаясь на американскую повседневность и обличая ее пороки с пылом ветхозаветных пророков, сам Джордж Браш понимает необходимость компромисса, когда речь заходит о практических выводах из его обескураживающих, в силу своей логичности, теорий. "Этот мир не так уж плох, как вы думаете, хотя он и представляется ужасным", - внушает он посягающему на самоубийство бизнесмену, единственному кормильцу многочисленного семейства. У Браша превосходный тенор, и, подобно Орфею, вызволяющему Эвридику из царства теней, ему не раз удается пением удержать людей на опасной грани и раздуть в их сердцах искры энергии и надежды.
И все-таки характер Браша и обстоятельства, при которых развивается действие, в значительной мере условны и ориентированы не только на конкретную историческую ситуацию, но и на определенную литературную традицию. Очевидно желание Уайлдера "сплавить" в своей книге гуманистические идеи западноевропейского романа в его классической форме, получившей завершение у Диккенса, с настоятельно заявляющей о себе американской проблематикой. Как и Диккенс, автор "Рождественских повестей", обращенных к терпящему лишения демократическому люду, Уайлдер стремится ободрить своего слушателя и указать на те точки опоры, что могут помочь "американскому духу" выстоять в самую лихую годину всевозможных бедствий. Ту же цель ставил перед собой писатель и в пьесе "Наш городок", созданной спустя несколько лет и принесшей ему несомненный успех на театре.
Уайлдер-драматург - тема особая, и в данной статье речь идет только о прозаических произведениях писателя. Однако важно отметить то место, которое занимают две самые знаменитые пьесы Уайлдера, "Наш городок" и "Зеница ока" (1942) (обе удостоены Пулитцеровских премий), в творческой эволюции писателя от "Моста короля Людовика Святого" к "Дню Восьмому".
"Зеница ока" содержала в себе как бы краткий конспект всей мифологической истории человеческого рода от сотворения мира через испытания ледниковой эры и великого потопа до новых надежд, зарождающихся в лучах "холодного рассвета". Символический смысл пьесы легко угадывался в свете событий второй мировой войны, и "Зеница ока" пользовалась особой популярностью не столько в Соединенных Штатах, сколько в освобожденных из-под ига фашизма странах Европы. Замысел "Нашего городка" несколько скромнее, но в основе его лежит тот же этический императив, который является наиболее характерной особенностью поэтики всех значительных произведений Уайлдера. "Наш городок" - это американская цивилизация в миниатюре. Пьеса построена в философско-социологическом ключе. Она дает читателю и зрителю представление об образе жизни и складе характера, происхождении, идеалах и предрассудках своеобразной человеческой общности, именуемой "средними американцами".
Городок Гроверс-Корнерс - олицетворение "одноэтажной Америки" на заре нашего века. Как и впоследствии в "Дне Восьмом", ее образ воскрешен Уайлдером с определенной целью. В разгар социальных битв 30-х годов писатель хочет привлечь внимание к демократическим традициям американского народа и возвеличить моральные ценности, которые, переходя от поколения к поколению, обновляют и укрепляют гуманистические представления простого американца. Не отказывая в праве голоса тем, кто устами "разъяренного человека" задает вопросы насчет "социальной несправедливости и трудового неравенства", и соглашаясь, что в городке "только и говорят о том, кто богат и кто беден", Уайлдер тем самым заявляет, что он далек от проповеди классового мира. "Когда смотришь на человеческий род не издали, а сталкиваешься с ним непосредственно, то глаз натыкается на груды всякого вздора", - говорит в пьесе ее "постановщик", выражающий авторскую мысль. Однако, полагает Уайлдер, если обратиться к дальней исторической перспективе и оценивать все сквозь призму многих тысячелетни, то будут заметны и признаки прогресса. Время смягчает нравы, учит терпимости, вселяет в сознание здравомыслие и чувство меры. Жизненный круговорот, обрисованный на примере двух семей из заурядного среднезападного городка, постепенно учит нас нравственному совершенству, как утверждал автор пьесы, вошедшей в классический репертуар американского театра.
Итак, к началу второй мировой войны разочарованность в судьбах западной цивилизации сменилась в книгах Уайлдера сдержанным оптимизмом, которому сопутствовала и некоторая идеализация американского общественного уклада. Многое в этом повороте объяснялось своеобразием исторических обстоятельств. Участие в борьбе с фашизмом пробуждало у писателей Соединенных Штатов патриотические чувства, заставляло более глубоко анализировать сущность и исторические корни идеологий, столкнувшихся в жестокой схватке. С 1942 по сентябрь 1945 года Уайлдер, служивший в американских ВВС, побывал в Италии и в Северной Африке. В 1948 году он публикует роман "Мартовские иды", весьма прозрачный комментарий к современности на тему о конфликте между демократией и деспотией. В стареющем Юлии Цезаре критики угадывали прообраз Муссолини, хотя сам писатель и отрицал такую упрощенную трактовку. Отдельные персонажи и даже реальные исторические фигуры для него по-прежнему не более чем песчинки, втянутые в безбрежную и всеохватную реку времени.
После "Мартовских ид" от Уайлдера в Америке мало кто ждал новых произведений. Замолчавший почти на двадцать лет, он, казалось, добровольно отодвинулся в тень, став одним из "бывших", подобно пережившему свою славу Дос Пассосу. Но когда весной 1967 года из печати вышел новый роман, "День Восьмой", тотчас же возглавивший списки бестселлеров, читатели были поражены нестареющим мастерством Уайлдера - стилиста и рассказчика, его неослабевающим пылом моралиста.
Над новым романом писатель работал с начала 60-х годов, удалившись в пустынный штат Аризона и надолго прервав связи с внешним миром. В "Дне Восьмом" он хотел не только снова вернуться к некоторым мотивам и идеям своих предыдущих книг, но и попытаться дать ответ на вопросы, с еще большей настоятельностью, чем прежде, возникающие перед американской демократической мыслью в связи с углубляющимся кризисом буржуазного общества. Как и в повести "Мост короля Людовика Святого", он использует вымышленный инцидент - на сей раз это якобы случай из судебной хроники начала нашего столетия - как повод для сосредоточенного размышления о путях нравственной эволюции человека и человечества.
Завязка сюжета книги заключена в ее первом абзаце: "Летом 1902 года Джон Баррингтон Эшли из города Коултауна, центра небольшого углепромышленного района в южной части штата Иллинойс, предстал перед судом по обвинению в убийстве Брекенриджа Лансинга, жителя того же города. Он был признан виновным и приговорен к смертной казни. Пять суток спустя, в ночь на вторник 22 июля, он бежал из-под стражи по дороге к месту исполнения приговора". Но "День Восьмой" далек от обычного детектива. И в названии романа, и в его прологе к следующим далее фрагментам семейной саги Эшли и Лансингов мощно заявляет о себе традиционная для Уайлдера тема Истории с большой буквы и проблема той соотнесенности, что существует между мельчайшими фактами буден и обширными пластами пространства и времени, где каждому человеку отведено определенное место. Метафизический спор, затеянный еще в 20-е годы, перебрасывается и в новый роман Уайлдера.
Каким должен быть XX век - День Восьмой после растянувшегося на миллионы лет сотворения вселенной - таким же, как и все прежние столетия, то есть чреватым неисчислимыми бедствиями, или же царством свободы и разума? Доктор Гиллиз из Коултауна, возвестивший своим согражданам о начале второй недели созидания мира, в глубине души вовсе и не верит в лучшее будущее человечества. "Загляните, как бес из старой повести, под крышу любого дома в Коултауне или во Владивостоке - вы услышите одни и те же фразы… Не было ни Золотого века, ни мглы средневековья. Была и есть лишь смена поколении, однообразная, как океан в чередовании бурь и ясной погоды".
Отзвуки этой пессимистической философии вновь и вновь можно услышать в романе Уайлдера, но, как правило, от персонажей, стоящих на периферии повествования. Каждый из них выдвигает свою теорию, дает свое объяснение движению времени, разматывающему бесконечную цепь поколений. Так, доктор Маккензи из горняцкого поселка Рокас-Вердес рассматривает историю лишь как смену религий, ведущую к постепенному внутреннему оскудению человека, к утрате им своей божественной сущности. "Ведь мы теперь - свергнутые божества. Догнивающие обломки былого величия… Сатурны без мудрости… Аполлоны без лучезарности…", - изрекает он в разговоре со скитальцем Джоном Эшли. Еще более откровенна в своих высказываниях другая собеседница Эшли-старшего - миссис Уикершем, которая, как некогда маркиза де Монтемайор, убеждена, что "человеческая порода не становится лучше… мы те же, что были, - волки и гиены, волки и павлины…"
Другую крайность - доктрину космического оптимизма, основанную на метемпсихозе, учении о переселении душ, - представляет в романе случайный товарищ молодого Роджера Эшли, философ-самоучка Питер Богардус. "Знаешь, Трент, - говорит он скрывающемуся под чужим именем Роджеру, - каждый человек живет столько раз, сколько песчинок на дне Ганга… Мы рождаемся снова и снова… И в конце концов, прожив столько жизней, сколько песчинок на дне Ганга, люди окажутся на пороге высшего счастья… Настанет час, когда последний житель Земли и последний инопланетянин обретут наконец свободу, и тогда каждый из нас станет Буддой".
Абстрактным построениям подобного рода, дебатам о судьбах мироздания уделено немало страниц в книге Уайлдера. Но главное в романе, приподнимающее его над рассудочностью и отрешенностью уже знакомых интонаций, - это картины живой, достоверной жизни и реалистические характеры, стремящиеся на практике постигнуть философскую и этическую правду. Вновь и вновь обращаясь к нескончаемому спору, начатому еще в повести "Мост короля Людовика Святого", о том, возможно ли совершенствование человека и изменение условий его существования, Уайлдер отвергает аргументы тех, кто считает, что история топчется на месте. "…Пришлось бы прожить десять тысяч лет, чтобы заметить какую-то перемену, - задумчиво произносит Роджер Эшли и тут же поправляется. - Надо ее чувствовать внутри себя - верить в нее". И наглядный пример неукротимого стремления нескольких людей из одного гнезда к содержательной и справедливой жизни опровергает как догмат о предопределенности, так и унылые рассуждения о невозможности прогресса и о порочности человеческой натуры. Социальная обусловленность художественных образов берет верх над метафизической схемой.
На примере истории одного рода автор книги стремится показать процессы, охватывающие всю Америку и как бы выражающие смысл ее "генетического кода". Генеалогические изыскания в главе "Хобокен, Нью-Джерси" призваны сообщить рассказу о семействе Эшли необходимую историческую глубину и этническую "глобальность", а частые упоминания о всемирной славе, обрушивающейся (уже за пределами временных рамок романа) на Лили, Роджера и Констанс, должны, по мысли писателя, подчеркнуть масштабность предпринятого им художественного исследования. Впрочем весь этот внешний антураж не так уж и необходим; герои Уайлдера и обстановка, в которой они действуют, значительны и интересны сами по себе вне зависимости от их пестрой родословной и ссылок на грядущее величие.
Подлинный круг проблем "Дня Восьмого" сосредоточен на тех вопросах, которые так часто вызывали споры в домах Эшли и Лансингов: бог и мироздание, добро и зло, справедливость и милосердие. И антитезы эти не абстрактны - они воплощены в повествовании об испытаниях, выпавших на долю Джона и Софи Эшли, о борьбе Юстэйсии Лансинг за своего мужа, о том, как трудно завоевать известность в широком мире и охранить достоинство семейного очага. Воспитанный в суровых правилах протестантизма, Уайлдер решительно порывает с его краеугольным этическим положением, вошедшим в плоть и кровь американцев, - с убежденностью, что существует прямая и неразрывная связь между богатством и божьей благодатью. Сокрушительный удар по этой "вере отцов", заметно пошатнувшейся в ходе "великого кризиса", был нанесен с появлением образа непреклонного альтруиста Браша в романе "К небу наш путь". Еще убедительнее опровергает "евангелие от бизнеса" писатель в "Дне Восьмом", создавая развернутую модель человеческого существования, свободного от иссушающего воздействия эгоизма и своекорыстия.