Хочу сказать тебе, что в Лангнесе продается дом за две тысячи крон. Но это только дом, без земли, его надо оттуда перевезти. Дом совсем новый. Дорогой Ханс, ты знаешь, как я мечтаю, чтобы у нас с тобой был свой дом. На той неделе я кончу прясть шерсть тебе на кофту. Но не могу обещать, что успею связать ее к Рождеству, потому что перед Рождеством бывает много работы по дому, ты сам знаешь.
Я благополучно добралась из Алсвога. Когда я миновала болота и пришла к сестре Хельге, было еще довольно светло. Там я переночевала. Домой попала только на другой день. Уже тогда дул сильный ветер, но дождь начался, когда я была уже дома. С тех пор он так и льет. В пятницу я была в Мюре, отправляла мамино письмо, которое ей непременно хотелось послать в тот день. Мы опоздали на почту, вот мне и пришлось идти в Мюре. Я вымокла насквозь, хотя на мне был мамин плащ и зюйдвестка. Отвратительная погода, ничего не скажешь.
Дорогой Ханс! Только что получила от тебя телеграмму и знаю, что ты уже дома, спасибо за сообщение! Если хочешь, купи то, о чем мы говорили, нам все равно это понадобится.
Не забудь поблагодарить твою маму за ягоды, которые она нам прислала. Дорогой, мне так тебя не хватает, для меня существуешь только ты!
Всего тебе доброго, я жду тебя обратно.
Нежный привет. Обнимаю и целую тысячу раз.
Твоя Йордис.
Война и кухонный стол
Седьмого декабря 1942 года Йордис и Ханс пришли из Нююрда от Хельги и Альфреда накануне вечером. Теперь они сидели на кухне у Эрды и Бьярне в Ведхёггане и наслаждались покоем, пока старшие дети играли в снежных сугробах. Бьярне раздобыл настоящего кофе, а Эрна напекла венской сдобы на домашнем масле. Они держали двух коров и несколько овец. В те времена это было большим подспорьем. Целинные земли в Нююрде и Ведхёггане отдавали молодым, которые хотели на них работать. В этих местах людям всегда приходилось работать руками. И на земле и на море. Говорить об этом было не принято. Хотя кое-кому приходилось, кроме того, работать и в конторе, как, например, Бьярне.
Йордис через стол смотрела на Ханса. Кажется, он уже забыл их вчерашнюю ссору. За столом он был внимателен и протянул блюдо Эрде, которой было до него не дотянуться. Открытое, веселое лицо. Прядь темных волос упала на лоб и вздрагивала при каждом слове. Широкая улыбка поражала своей неожиданностью. Словно Ханс хранил ее для особых случаев.
- У тебя достаточно детских вещей? - спросила Эрда у Йордис.
- Хельга отдала мне вещи после своих детей. Кроме того, Комиссию по снабжению наконец уведомили о моем переезде из Бё. Меня поставили на учет в Экснесе, и теперь я могу получить карточку на промышленные товары, - сказала Йордис.
- Между прочим, а вы знаете, что теперь я ведаю здесь всеми карточками? - засмеялся Ханс.
- Тебе повезло, что ты получил место в Комиссии по снабжению вместе с Бьярне, ведь Йордис после родов больше не сможет работать на почте, - заметила Эрда.
- Эрда, твои булочки просто тают во рту, - сказала Йордис, собрала пальцами золотистые крошки и отправила их в рот.
- Бери еще, тебе надо есть за двоих! Не стесняйся, для детей я отложила, они свое получат, когда придут с улицы. - Эрда улыбнулась. Глаза ее сияли. Словно там, где была венская сдоба, не могло быть никакого горя.
- Что вам помешало купить тот дом, который продавался? - спросил Бьярне и посадил на колени хныкавшего малыша.
Йордис не поднимала глаз от скатерти. Вышивка крестом растрепалась. Тому, кто видел ее впервые, трудно было понять, что на скатерти был вышит красный цветок.
- Его предстояло перевезти, а у нас еще не было земли. Да и столько денег у нас тоже не было, - коротко объяснил Ханс.
Опять он говорит таким голосом, подумала Йордис. Он весь напрягся. Вот-вот взорвется. Ханс иногда говорил таким голосом. Например, вчера вечером. Когда она не хотела, чтобы он пошел к соседям слушать запрещенное радио.
- Разве ты не скопил немного денег, пока плавал?
Эрда задавала вопросы, не обращая внимания на то, каким голосом говорят люди.
- У нас было много расходов, - уклончиво ответил Ханс. - Но вообще-то у нас все не так плохо. Многим приходится куда хуже, чем нам. У нас, во всяком случае, есть отдельная комната в доме у Хельги и Альфреда, - прибавил он и взял булочку.
- Я слышала, что тот дом купил Турстейн, - продолжала Эрда. Она занялась тестом, которое подходило, прикрытое полотенцем. Эрда пекла хлеб даже по воскресеньям.
Йордис сидела как на иголках, не смея взглянуть на Ханса.
Зря Эрда произнесла имя Турстейна.
Тем временем Эрда вывалила тесто на кухонный стол и начала месить. К счастью, больше она ничего не сказала.
Ханс достал трубку и небрежно раскурил ее. Но промолчал.
- Турстейн хорошо зарабатывал, когда плавал, но посчитал, что надежнее работать на берегу, - сказал Бьярне.
- Он что, собирается жениться, раз купил дом? - спросила Эрда, стоя спиной к ним.
- Кто его знает! - Бьярне отодвинул чашку подальше, чтобы малыш не мог до нее дотянуться.
- У него уже есть невеста? - так равнодушно спросил Ханс, что всем сразу стало любопытно, почему его это интересует.
- Все может быть. Он парень видный, а теперь молодые долго не ждут, - ответил Бьярне.
Йордис давно усвоила, что имя Турстейна упоминать нельзя. При посторонних Ханс еще кое-как сдерживался. Но наедине становился хуже овода, которого и отогнать трудно, и избежать невозможно.
В письмах он был совсем другим.
Может, так бывает всегда? В письмах люди бывают другими? А она сама? Неужели их письма - только ложь и обман?
- Ночью передавали что-нибудь новое? - тихо спросила она.
Это был пароль. Мужчины начали тихо обсуждать новости.
- Если вы не прекратите свою болтовню, вас заберут фрицы. А мы с Йордис останемся, она - с животом, а я - со своим сопливым выводком.
Слово фрицы Эрда произнесла тихо и презрительно, словно участвовала в движения Сопротивления. А накануне вечером, когда она пригрозила, что выследит и заявит на них, можно было подумать, что она работает на гестапо. Однако мужчины не обратили на нее внимание.
Может быть, они слушали радио в подполе или в хлеву. Йордис предположила, что они сидели на сеновале у соседа. Но это была тайна. Во всяком случае, вчера они вернулись домой только под утро.
- Невероятная история! Женщины на Юге нелегально мобилизовались. И стали распространять листовки, адресованные всем родителям. Они прятали их в пояса для чулок! А получившие передавали эти листовки новым властям. В результате министерство получило несколько корзин для белья, набитых письмами одинакового содержания! - Ханс даже разволновался.
- Что там было написано? - спросила Йордис.
- "Я не хочу, чтобы мои дети принимали участие в обязательных работах в молодежных организациях Нашунал Самлинг, потому что цель этих работ противоречит моей совести", - тихо произнес Бьярне, словно читал вслух газету. У него была хорошая память.
- И они подписали эти письма своими именами? - спросила Йордис.
- Я так понимаю, что им пришлось их подписать, - ответил Бьярне.
- Неужели они не боялись, что их арестуют? Ведь недавно введено чрезвычайное положение? - удивилась Эрда.
- Можно арестовать пасторов или учителей, но нельзя арестовать всех родителей, - сказал Бьярне.
- Это верно, ведь тогда дети останутся беспризорными. А у немцев нет ни времени, ни желания заниматься этим самим, - усмехнулась Эрда.
Засмеялись и остальные. Не перестав, однако, оставаться серьезными. Что их всех ждет? Как долго еще продлится эта война? Кого можно считать другом, кто - "полосатый", а кто - предатель? Даже здесь, в этом отдаленном уголке страны, могло произойти что угодно. Кто-то мог выдать тех, кто слушал английское радио.
- Будем надеяться, что не повторится тот случай, когда пятьсот учителей были отправлены в Киркенес на штрафные работы за то, что отказались учить детей по нацистским правилам, - вздохнул Бьярне и дал малышу чайную ложку. Малыш энергично застучал ею по столу.
- Да, я слышал об этом, когда плавал. В Трондхейме их натолкали в маленький "Шерстад", как сельдей в бочку, и всю долгую дорогу на Север почти не кормили. - Ханс покачал головой.
- Это для острастки. Но получилось наоборот. Помните, сколько тогда сразу возникло групп протеста? Они действовали не хуже. Теперь многие учителя уже вернулись обратно, а Квислинг бранится и говорит, что учителя навредили норвежскому народу, - засмеялся Бьярне и обмакнул сухарь в кофе.
Венские булочки он оставил гостям. Бьярне никогда не был большим охотником поесть. Это было видно по его высокой худощавой фигуре. Ребенок протянул руку за сухарем. На нем был свитерок и шерстяные штанишки, он так жадно сосал сухарь, что изо рта у него бежала слюна.
- Бьярне, следи, чтобы ребенок не испачкался! - сказала Эрда, не отрываясь от теста, словно у нее на спине были глаза.
- Самое страшное, что многое от нас не зависит, - сказала Йордис.
Неожиданно у нее в теле возникло беспокойство. Живот. Больно ей не было. Только слегка давило. Так же было и вчера вечером. Наверное, из-за ссоры с Хансом, хотя сегодня они оба делали вид, будто ничего не случилось. Он не терпел, когда она ему возражала. Сердился, словно она хотела его унизить. Но у нее не было такого намерения. Она только боялась за него и не хотела, чтобы он ходил слушать радио.
- Представьте себе, что некоторые парни захотели записаться в полк "Нурланд", чтобы их послали на Восточный фронт. Вот идиоты! - воскликнул Ханс.
- В армии Гитлера их считают героями, - хмыкнула Эрда.
Йордис подумала, что не любит героев, независимо от того, на чьей стороне они сражаются. Что-то ей подсказывало, что в любом случае от этого дурно пахнет. С первого дня беременности она стала остро реагировать на запахи. И с трудом находилась в комнате, где курили мужчины.
- Боюсь, в сегодняшнем мире у этих героев неопределенное будущее, - сухо сказал Бьярне.
Он редко повышал голос. Тем более без нужды. Йордис никогда не понимала, как они с Эрдой ладят друг с другом, уж слишком они были разные.
- Мне сегодня приснился страшный сон, - неожиданно, не подумав, сказала она.
- Ты его помнишь? - спросила Эрда.
- Да, немного, но главное, он был очень страшный.
- Расскажи, - попросил Бьярне и рукой вытер малышу рот.
Йордис помолчала и искоса взглянула на Ханса. Он ел булочку.
- Мне приснилось, что я находилась на пароходе, в который попала торпеда, однако мне удалось доплыть до берега. Со своим животом я с трудом перелезла через камни. А когда оглянулась, то увидела, что это не камни, а мертвые солдаты. И под каждым лежал такой же мертвый ребенок. Солдаты как будто прикрывали детей своими телами... Этакие ракушки. Но, видно, это не помогло. Дети все равно погибли. Я ползала вокруг и единственная во всем мире знала, что мертвые тела не могут спасти мертвых детей.
- Что ты имеешь в виду, говоря, что единственная это знала? - спросил Ханс и доел булочку.
- Просто знала, и все. Ведь я была там одна, - проговорила Йордис.
- Грустный сон, - сказала Эрда и бросила на противень тесто для первого хлеба.
- Я-то была живая...
- В твоем положении это вредный сон, - сказал Ханс.
- Человек не властен над своими снами, - заметил Бьярне.
- Скорей бы кончилась эта война! - воскликнула Эрда. - Все эти продуктовые карточки... Предписания и запреты...
Йордис глубоко вздохнула, потерла рукой спину и выпрямилась.
- Когда не будет карточек, мы с Хансом останемся без работы, - засмеялся Бьярне.
- Как бы там ни было, но нам еще не плохо, - тихо сказала Йордис.
Низ живота тянуло. Неужели подошло время? Она медленно встала и поблагодарила за кофе с булочками. Потом прошла в сени, чтобы взять анорак и сапоги. Ей хотелось выйти в уборную, чтобы побыть одной.
К хлеву вела скользкая тропинка. Синели сугробы, хотя было еще не поздно. Йордис шла раскинув руки, словно канатная плясунья. На невидимом канате.
Бьярне заботится о своей семье, подумала она. Построил дом, и хлев тоже совсем новый. Правда, они с Эрдой поженились еще до войны. С тех пор прошла как будто целая жизнь. Все это было до того, как она купила велосипед. До того, как начала работать у Педерсенов на Хамарёе. До того, как встретила Ханса.
Сидя в уборной, она снова почувствовала, что у нее внутри как будто что-то рвется. Здесь, у Эрды, рожать во всяком случае нельзя. Эрде хватает своих забот. Хельга обещала Йордис помочь при родах. А более надежного человека, чем Хельга, Йордис не знала.
Войдя в сени, она услыхала сердитый голос Эрды:
- Бьярне, ты должен известить власти, что у тебя есть сапоги! Немцы объявили, что это нужно сделать до четвертого ноября!
- И ждать, что они явятся и заберут мои последние сапоги?
- Бьярне прав, Эрда. Резиновых сапог теперь не достать. А искусственный материал и рыбья кожа для зимы не годятся, - заметил Ханс.
- Они не думают, что нам тоже нужна обувь. Для этих парней с большими ногами мои сапоги на вес золота. И не кричи об этом так громко, Эрда, - шепотом сказал он и вышел в сени с сапогами в руках. Они сохли возле печки.
- Но если ты встретишь немцев, они оторвут у тебя сапоги вместе с ногами! С чем ты тогда останешься? - прошипела Эрда в открытую дверь.
- С тобой! - хохотнул Бьярне.
- Тебе лишь бы смеяться. Но ведь правда, все, за что мы платим свои кровные деньги, в любую минуту может оказаться в этих жадных немецких лапах! - возмутилась Эрда, забыв, что хотела отчитать Бьярне.
- Альфред тоже не известил, что у него есть сапоги. На сапогах ведь не написано, заявлено о них или нет, - примирительно сказала Йордис.
- Альфред - рыбак! Он не может идти на промысел босиком. Бьярне - другое дело. Здесь у нас многие готовы стать полосатыми, они на кого хочешь донесут, - не сдавалась Эрда.
- Люди, которые зарыли свои ружья, рискуют куда больше, чем я, - сказал Бьярне и покосился на Ханса.
- Нам пора домой, - тихо сказала Йордис и положила руку на плечо Хансу.
- Почему? Ведь мы собирались побыть тут до вечера, - удивился Ханс. -- Мы с Бьярне еще зайдем поболтать с соседом. - Он говорил громко.
- Ты не понимаешь? Мне нужно домой, - снова попыталась она.
- Я понимаю только, что ты всегда что-нибудь придумаешь! - сердито огрызнулся Ханс.
Йордис стояла посреди кухни, Эрда занималась малышом и на нее не смотрела. Она как будто ничего не слышала. Бьярне уже вышел на крыльцо.
Йордис прошла мимо сестры обратно в гостиную. Поправила диван, на котором спала. Ей было слышно, как за окном мужчины говорили с детьми. Потом под их ногами заскрипел снег, они пошли к соседу.
И опять эта тлеющая боль. Это неизбежное. Которого ей хотелось бы избежать. По крайней мере, пока они с Хансом не помирятся.
Может, стоит сказать Эрде? Нет, тогда Эрда ни за что не отпустит ее домой одну. Она быстро надела бриджи, джемпер и шерстяные носки. Быстро сложила в рюкзак нехитрые пожитки - юбку на бретелях, ставшую ей слишком узкой. Щетку для волос. Коричневую обертку от шоколада "Фрейя", которой она обычно натирала щеки. От нее кожа приобретала красивый цвет.
- Мне надо домой, - сказала она, возвращаясь на кухню.
- Вы поссорились?
- Даже не знаю, - буркнула Йордис.
- Думаешь, он рассердился, что я заговорила о Турстейне?
Йордис молча пожала плечами.
- Может, останешься? Я сварю на обед солонину.
- Нет, я пойду. Пойду через болото, так ближе.
- А Ханс?
- Я пойду медленно, если захочет, может меня догнать. Я пойду прямо через болото.
- Мне это не нравится, - сказала Эрда.
- Я тысячу раз ходила этой дорогой!
Йордис, не оглядываясь, скользила на лыжах. Она ушла уже так далеко, что теперь Ханс при всем желании не смог бы ее догнать. Очевидно, они с Бьярне все еще сидели у соседа. Только бы он не рассердился еще больше.
Неужели пришло время? Йордис думала об этом все девять месяцев. Радовалась и страшилась. Плохо представляла себе, как они будут жить, когда ребенок родится. Разум словно противился этому. С одной стороны, ребенок - это, конечно, радость, но с другой - она как будто потеряет самое себя. Ведь она видела, как приходится ее сестрам. Жизнь вроде переставала для них существовать. А ведь раньше не проходило дня, чтобы ей не хотелось совершить что-нибудь невозможное. Она мечтала увидеть мир.
Но это в прошлом. Ей двадцать лет, и она должна принимать все как есть. Только бы ребенок родился здоровым и все прошло благополучно, а остальное приложится, говорила обычно Хельга. Иногда Йордис казалось, что Хельга понимает все, о чем она думает.
Должно же быть что-то еще, кроме крохотной комнатушки на втором этаже в доме Хельги и Альфреда! Когда только кончится эта война! Свой дом. Пусть даже совсем небольшой. Но своя дверь, которую она сможет закрыть. Стол, за который смогут сесть больше двух человек. Кровать, которую не нужно складывать по утрам, превращая ее в диван. Настоящий кухонный стол, а не какой-то ящик из-под маргарина.
Неужели Турстейн действительно купил тот дом?
Когда Ханс списался с парохода, они стали строить разные планы. Но если она спрашивала, когда или не пора ли сделать то или другое, он сразу уходил из дома. Он словно носил в себе обиду, от которой она не могла защититься. Пока они тосковали друг по другу и писали письма, она понимала его лучше, чем сейчас, когда видела каждый день. У него как будто исчезла потребность постоянно быть рядом с нею, он хотел только обладать ею. На чердаке у Хельги и Альфреда. Словно того, о чем он писал в письмах, вообще не существовало.
Ханс любил слоняться по соседям и разговаривать. С кем попало. С тем, кто соглашался его слушать. Чинил старые часы или вышедшие из строя сепараторы. Смазывал замки. Он любил замки. Был горд, когда приносил домой очередной висячий замок. Большой и тяжелый. Говорил, что выменял его у кого-то. Йордис не понимала, зачем им этот замок. Ведь у них не было двери, на которую они могли бы его повесить. Что сказали бы Хельга с Альфредом, если бы они повесили замок на дверь своей комнаты?
Она сказала это Хансу и засмеялась. Он разозлился. Сильно разозлился. Вылетел из дома и не возвращался, пока она не легла.
А впрочем, он почти всегда был веселый и в хорошем настроении. Смешил людей. И они его любили. Говорил он много и легко. О чем угодно. А она? Часто она с трудом находила нужные слова. О сложных вещах. О чувствах и мыслях. Замолкала, если была не уверена, что ее понимают.