- Они почитают Геракла, полагая, что он здесь побывал и одолел их героя Эрика, пытавшегося похитить быка из его стада. Хотя откуда бы здесь оказаться Гераклу? На самом деле они называют Гераклом картхадаштского бога Мелькарта, который своими лучами указывает кораблям путь в океан. Но вот и храм Танит, главной богини элимов. В день великого её праздника отсюда в Картхадашт летит стая посвящённых владычице голубей и возвращается назад. Видишь, над кровлей вьются голуби?
- Как прекрасно расположение этого святилища! - восхитился Пифагор. - Над морем, между двумя материками. Но ещё прекраснее то, что птицы становятся вестниками Танит, а не приносятся ей в жертву.
Тилар едва заметно вздрогнул. Взглянув юноше в глаза, Пифагор уловил его мысль.
- Идём отсюда, Тилар, - проговорил Пифагор, отвернувшись. - Сквозь вонь помёта пробился запах крови, нет, не голубиной. Элимы, как и картхадаштцы, оскверняют близкие к богам высоты человеческими жертвоприношениями.
Спустившись к гавани, Пифагор увидел бегущего навстречу Никомаха и по выражению его лица понял, что произошло что-то неприятное.
- "Тесей" вышел в открытое море, - взволнованно проговорил Никомах. - Мы кричали ему вслед, но с борта никто не откликнулся.
"Этот упрямец Леонтион решил испытать удачу, - подумал Пифагор. - Кажется, для нас это не будет иметь последствий, но что придётся испытать ему и тем, кто с ним..."
Блуждающие огни
Быстро стемнело. Но Гипнос не приходил. И вот взору открылось сказочное зрелище. Слева и справа от судна прыгали, куда-то проваливались и вновь появлялись огни. Самосцы, прижавшись к перилам, силились понять, что это такое.
- Охота на тунцов, - пояснил Дукетий. - Выходят в море на лодках. Два гребца, факельщик на корме, а на носу гарпунщик. Когда набегает волна, огонь не виден.
- А в наших водах тунцов нет, - заметил один из самосцев. - Я только слышал о том, что у них сладкое мясо.
- У тунцов, как у перелётных птиц, свои пути, - продолжил Дукетий. - Известны они не только рыбакам, но и рыбам мечам. Они-то и преследуют тунцов, несущихся как бешеные. В сети их не поймаешь - прорвут. А бить с лодки большая сноровка нужна. Слишком сильно кинешь - сорвёшься в воду. Попадёшь - рыба лодку потащит, пока не устанет. Встречаются особи весом в десять и даже более талантов. Присоленных тунцов в Сибарис на продажу везут - сибариты обычной рыбы не едят. Только тунца и антанею, рыбину, которая водится в Понте Эвксинском.
Блуждающие огни остались за кормой. Впереди загорелось зарево.
- Здесь конец огненной реки, тянувшейся до Этны, - проговорил Дукетий.
Удивившись этой фантазии, Пифагор спросил:
- А как ты мыслишь реку, соединяющую две огнедышащих горы?
- Я над этим не задумывался, ибо это не моя мысль, а эллина, которого я слышал на агоре в Посидонии. И он ещё рассказывал басню, будто на острове обитает старец, у которого в пещере, как узники, заточены ветры.
Пифагор понял, что так запомнился сикелу рассказ Гомера о старце Эоле, вручившем Одиссею кожаный мешок с враждебными ветрами, выпущенными по оплошности его спутниками, которые решили, что в мешке серебро. "Интересно, - подумал он, - откуда Гомер узнал о Липаре - от ионийских моряков или заплывавших в Ионию финикийцев? И почему они не рассказали ему об Этне? Он в этих морях, как и почти во всём другом, - слепец".
- И пламя горит здесь всегда? - поинтересовался Пифагор.
- Сколько бы я ни проплывал, оно горело, но я слышал, что огонь исчезал на шестнадцать лет, а на семнадцатый вернулся.
- А живут ли на этих островках люди? - спросил Пифагор.
- В старые времена острова были, как мне рассказывал дед, необитаемыми. А вот лет тридцать назад на нашу голову здесь обосновались какие-то бродяги.
- Бродяги?
- Да, люди без рода и племени. Вот навстречу керкур плывёт. Побеседуй с кормчим.
Через некоторое время с бортом "Миноса" поравнялось судёнышко.
- Эй! - крикнул человек с профилем хищной птицы. - Женщин на продажу нет?
- Сами их два месяца не видели.
Керкур отошёл в сторону.
- Они не имеют семей, - проговорил Дукетий, - и потому у них всё общее. По очереди одни землю обрабатывают, другие - по морю шныряют. Живут как во времена Сатре.
Поймав недоумённый взгляд Пифагора, сикел продолжил:
- Сатре - бог наш. Есть предание, что при нём у людей было всё общее. Не было ни господ, ни рабов. Одним словом, золотой век.
"Одинокий островок, где всё общее, - думал Пифагор. - А школа, цель которой познание, не должна ли быть таким же островком? Островком разума в мире безумия. Одиночеством мужчин, объявивших войну накопительству и наслаждениям. Но для них должны существовать строгие правила. Конечно, возможны такие же женские островки со своими правилами. Тот, кто придумал одногрудых амазонок, это понимал. Итак, островок и устав для его обитателей".
Пролив
Пламя Липары недолго занимало воображение самосцев. Усталость взяла своё. В храп вплелись шорохи и вздохи моря. Пифагор лежал с открытыми глазами.
"Видимо, скоро пролив, - думал он. - Куда же направил Леонтион судно? Ведь он мог поплыть к Ихнуссе или обойти Сикелию с юга".
Задремав ненадолго, Пифагор проснулся на заре посвежевший. Гелиос, пробившись сквозь туман, вычерчивал справа по борту мыс, над которым кружилась стая чаек. Волны стали бить сильнее, но вскоре успокоились.
- Оставь свои волнения, - послышался голос Дукетия. - Пролив не опасен.
- Я плохо себе представляю, где мы находимся, куда плывём. Вот это меня и тревожит.
Сикел, придерживая кормило правой рукой, отступил на шаг.
- Полуостров, - начал он, - лежит между двух морей, будучи обращён носком на Запад.
- Носком? - удивился Пифагор.
Дукетий картинно выставил вперёд правую ногу, словно бы собираясь вступить в пляс.
- Смотри. Вот форма полуострова, нависшего над Сикелией. Несколько загнутый носок педила, готовый её поддать, это и есть Регий, отделённый от Сикелии узким пространством пролива.
- Очень наглядно! - восхитился Пифагор. - Можно обойтись без чертежа Земли, созданного Анаксимандром. Я припоминаю, что на нём очертание полуострова именно таково, как ты показываешь.
Опустив ногу, Дукетий продолжал:
- Мыс, который сейчас будет справа от нас, - крайняя оконечность нашего острова. Здесь раскинулся эллинский город Занкла, соперник Сиракуз. Поэтому пролив закрыт для сиракузян. Тирренские корабли стоят в Регии и Занкле, пропуская в пролив только торговые суда, а из военных лишь картхадаштские как союзные. Чтобы твои корабли не пустили ко дну, нам предстоит остановиться в Регии на несколько дней. Объяснение с тирренским навархом я возьму на себя. Заодно пополним запасы воды.
Вскоре судно вступило в пролив, куда Гомер поместил чудовищных Скиллу и Харибду.
"Вопреки его болтовне, - подумал Пифагор, - здесь ничто не препятствует мореплаванию. Сам же пролив немногим более широк, чем тот, что отделяет наш Самос от Микале".
Дукетий направил судно влево, и вот уже стали видны жавшиеся друг к другу домики. Их стадо подступало к вершине холма, занятого, судя по колоннаде, храмом. Дукетий подвёл судно к сторожевой башне и что-то крикнул на своём языке вышедшему на площадку воину. И почти сразу заскрипела державшаяся на поплавках железная цепь. Вход в бухту был открыт.
Ксенофан
И вот корабли один за другим прошли в гавань и в том же порядке заполнили линию мола, где теснилось несколько рыбачьих судёнышек.
Тилар начал утро с хождения на руках и, к восторгу самосцев, так обошёл всю палубу. Потом он приблизился к Пифагору, и тот, похвалив его, начал рассказывать о своём учителе Ферекиде.
И вдруг с мола, к которому был пришвартован "Минос", по сходням взбежал незнакомец. Тёмный загар его лица подчёркивался курчавой белизной бороды. Не представившись, он заговорил срывающимся голосом:
- Увидел я с мола сначала болтающиеся ноги, а затем услышал ионийскую речь. И не просто речь, а беседу, подобную тем, какие вёл со мною незабвенный Анаксимандр.
- Ты его ученик? - обрадовался Пифагор. - Вот неожиданность! Ты знал Анаксимандра?!
Незнакомец гордо выпрямился.
- Да! И это единственное достояние, которым меня наградило отечество. Давай познакомимся. Ксенофан из города, погубленного роскошью.
- Из Сард? - удивился Пифагор. - Но ведь ты эллин.
- О нет, не из Сард, а из Колофона, заболевшего лидийским недугом. Об этом моя элегия:
Роскошью заражены бесполезной лидийской,
В годы, когда ещё тирании не знали,
На агору, кичась, несли аромат благовоний,
Пурпура блеск, великолепье причёсок.
- Вот что! Ты ещё и поэт?! А я с родины Асия! Перед тобою Пифагор.
- О, ты самосец! - воскликнул Ксенофан. - А ведь я несколько лет назад посетил твой остров, побывал в Герайоне, насладился зрелищем пробитой горы, обошёл ваш акрополь, а внутрь меня не пустили. Уплыл, разобиженный. Значит, и до вас наша общая беда докатилась. Хотите построить новый Самос? А ты, судя по всему, ойкист?
- Нет, Ксенофан, мы беглецы и, так же как ты, не можем вернуться на родину и даже не знаем, что с нею. А ты откуда и куда держишь путь?
- Лет десять я жил в Занкле по ту сторону пролива. А потом меня лишили гражданства. Собираюсь обосноваться неподалёку. Городок тут есть. Ранее Гиелой назывался, а когда фокейцы в нём поселились - Элеей. Фокейцы, как всем известно, народ торговый, дерзкий, неугомонный. Надеюсь, их мои воззрения не напугают.
- Давай спустимся на берег, - предложил Пифагор.
Некоторое время они шли молча мимо самосских кораблей, лениво покачивавшихся на волнах.
- После бегства из Колофона я много странствовал, - начал Ксенофан первым.
- И где же ты побывал? - спросил Пифагор.
- Первой страной, какую я посетил, был Египет, - продолжил он. - Я поднялся по великому Нилу до порогов Слоновьего острова. В Мемфисе я видел, как египтяне оплакивают бога, и сказал им: "Если вы считаете оплакиваемого богом, зачем же его оплакивать?" Меня едва не побили камнями. Эта древняя страна поражена суевериями. Кому только не поклоняются египтяне, кому не приносят жертв! Да и мы, эллины, недалеко ушли от них. Я отрицаю богов Гомера и Гесиода, сладострастных, лукавых, лживых, как люди, творящие их по своему ничтожному подобию.
- Не эти ли воззрения заставили тебя покинуть Тринакрию?
- О нет! У них в почёте атлеты. Когда я высмеял их любовь к грубой силе, у меня появилось много врагов.
- И неудивительно, - заметил Пифагор. - Атлеты - гордость Эллады. И если ты выступаешь против роскоши, тебе бы надо воспевать атлетов.
- Когда я был в Посидонии... - вновь заговорил Ксенофан.
- Так это был ты?! - перебил Пифагор. - А ведь я тоже с недавнего времени мечтаю об основании школы.
- Это преисполняет меня гордостью! - воскликнул Ксенофан. - Ионийцы приобретут славу первых учителей Европы.
- Будучи первыми учениками Азии, - вставил Пифагор.
- Которая сделала нас изгнанниками, - добавил Ксенофан.
- Конечно же, - продолжал Пифагор, - отношения наши с Азией не всегда дружественны. Но ведь ученикам, когда они становятся с учителем вровень, дозволяется вступать с ним в спор. В диалоге мы не просто стараемся доказать свою правоту. Мы - и это главное - постигаем в нём сами себя. И время этого постижения, мне кажется, наступило. А бежим мы не от Азии, а от того, кто взял над нею власть.
Вдали на пригорке Пифагор заметил Дукетия, беседующего с каким-то человеком, и понял, что это тирренский наварх.
- Прости, Ксенофан, - проговорил он. - Сейчас должно решиться, выпустят ли нас тиррены из гавани, да и Регия я ещё не повидал.
Дукетий, заметив Пифагора, отделился от своего собеседника и поспешил навстречу.
- Договорились! - крикнул он ещё издалека.
Приблизившись, он сказал:
- Никаких препятствий нет. Можешь отплывать хоть сегодня. Советую тебе остановиться в Кротоне и там решить, плыть ли дальше или зазимовать. До Кротона при этом ветре не больше двух дней пути.
Пифагор положил руку на плечо кормчего.
- Плавание с тобой было не только спокойным, но и поучительным. И сын твой мне понравился.
Никомах
Место Дукетия у кормового весла "Миноса" занял Никомах, знавший это побережье и в юности плававший на кораблях своего отца. Пифагор решил стать у второго весла, ибо уже привык находиться рядом с кормчим.
- Я вижу, для тебя это дело не новое, - проговорил Никомах, наблюдая, как Пифагор справляется с кормовым веслом.
Пифагор отбросил ладонью к затылку растрёпанные ветром волосы.
- Конечно, - подтвердил он. - Мы сами порой не понимаем, откуда у нас берутся навыки. Одному удаётся сразу, а другого сколько ни учи - бесполезно.
- Взгляни! - воскликнул Никомах. - Показались тирренские корабли. Пасут они нас.
Пифагор начал считать появившиеся на горизонте паруса.
- Интересный народ, - проговорил посидонец. - Второго такого на свете нет.
- А откуда ты тирренов знаешь? - спросил Пифагор. - Ведь твоя родина от их земли далеко.
- Далеко? - удивился Никомах. - А разве тебе не известно, что многие тирренские города находятся в Кампании? От Посидонии до отстроенных тирренами Помпей при попутном ветре полдня плавания. Тиррены - наши соседи. Их у нас сердаями называют.
- Откуда это название? - заинтересовался Пифагор.
Никомах пожал плечами:
- Не знаю.
Сикелийский берег стал понемногу удаляться, когда же Никомах круто повернул своё весло, сразу оказался за кормою. Судно вышло из пролива и, обойдя носок педила, двигалось параллельно подошве.
Берег Италии был гористым, напоминая очертания возвышенного, занятого отрогами Керкетия побережья Самоса. "Я переместился с носа на корму, - подумал Пифагор, вспоминая оплыв. - И сколько произошло за эти два месяца событий!"
- Здесь окончание хребта, перерезающего полуостров по центру, - пояснил Никомах. - С него, называемого Апеннинами, текут почти все реки Италии. Её так называют по Италу, царю обитавших здесь в старину сикелов.
- И это земля Регия?
- Нет, другого эллинского полиса, Локр, расположенных вот за тем ущельем. Их называют Эпизефирскими по открытому зефиру мысу, где они обосновались. Этими берегами ранее владели кротонцы. Рассказывают, что стотридцатитысячное кротонское войско двинулось в эти места, чтобы сбросить пришельцев в море. На реке Сагре оно встретилось с десятитысячным ополчением локрийцев и было вдребезги разбито. В такое трудно поверить. А случилось это будто в тот день, когда в Олимпии открывались игры. С этих пор недруги кротонцев локрийцы и сибариты стали называть своих дочерей Саграми.
- А разве сибариты враждуют с кротонцами?
- Они-то и есть главные их враги. Ведь Сибарис в отличие от Локр могущественный город, с огромной округой. Ему подчинено двадцать пять окрестных городов. У него трёхсоттысячная армия из местных варваров, и к тому же сибариты ведут обширную торговлю с Кархедоном, с Милетом и другими городами Ионии, ныне находящимися под властью персов. В союзе с Сибарисом и тиррены, самый могущественный народ Италии.
- Вот оно что. Значит, Кротону приходится нелегко - он между двух огней.
- Взгляни, Пифагор! - воскликнул Никомах.
Пифагор повернул голову. Прямо над морем высился белоколонный храм.
- Это святыня Геры, - пояснил Никомах.
- Нашей Геры! - воскликнул Пифагор. - Родившись на Самосе, она достигла Италии.
- Здесь её называют Лакинийской по имени обитавшего на этом мысе древнего героя Лакиния, - пояснил Никомах. - Отсюда в пятидесяти стадиях жил его друг Кротон. Напуганный ночью прибытием Геракла с быками Гериона, он бежал сюда и был в суматохе убит Гераклом. Городу дали имя погибшего - как говорят, по воле Геракла, пожалевшего о случившемся.
Демокед
Бухта Кротона имела форму двух соединённых рукоятками, но не сходящихся концами серпов. Она могла вместить и сто кораблей, дав им надёжную защиту, на берегу же можно было построить город не меньший, чем Самос. Но Кротон, во всяком случае на первый взгляд, был невелик.
Внезапно Пифагору показалось очертание бухты знакомым. Решив, что она похожа на какую-либо из посещённых им, он стал перебирать в памяти эллинские города, в каких ему пришлось побывать.
"Откуда мне это знакомо?" - мучительно вспоминал он, направляясь к агоре. Она успокоила его, не вызвав никаких воспоминаний. Он брёл между рядами торговцев. Взгляд его задержался на сосуде с пиявками в окружении медовых сот. Столь странное сочетание заставило его остановиться. Заметив интерес к своему товару, продавец обрушил целый вихрь слов:
- У меня всё необходимое для здоровья! Вот пиявки! Посмотри, какие они свежие! Лучшее средство от всех болезней. Их Демокед рекомендует при отёчности. А это целебный мёд. У меня его покупает сам Милон! Неужели ты не слышал о Милоне?
Молчание Пифагора вызвало новый поток.
- Демокед, сын Каллифонта, несмотря на молодость, величайший из медиков. Милон врачуется у Демокеда.
- А чем болеет Милон? - спросил Пифагор.
- Болеет! - возмутился продавец. - Чем может болеть человек, трижды бывший олимпиоником? Он здоров как бык, которого каждый день носит на плечах. Здоров, потому что выполняет предписания Демокеда. Сейчас Милон в пританее. Кормится за общественный счёт. Демокед же ведёт приём в доме Милона, ибо отец его, Каллифонт, суров. Если хочешь посетить Демокеда, поспеши. Завтра он отправляется на Самос по приглашению Поликрата.
Услышав имя Поликрата, Пифагор решил посетить местную знаменитость и поторопился покинуть слишком словоохотливого собеседника.
- Да куда же ты, чужеземец?! - кричал вслед торговец. - Я же тебе ещё дороги не показал! Живёт он у старой агоры! На другом берегу Эзара.
Пифагор был уже далеко, а продавец всё ещё сыпал ему вслед словами, как горохом.
Старую агору Пифагор нашёл легко. В лесхе перед дверью с изображениями змеи, пьющей из чаши, была очередь из множества больных. От их голосов стоял гул. Говорили о мазях, о диете, исцелениях, хвалили одних лекарей, хулили других.
"Этих людей прежде всего надо лечить от болтовни", - подумал Пифагор, поворачиваясь, чтобы удалиться, но в это время дверь отворилась и вышел больной в сопровождении молодого человека с огромным лбом, увеличиваемым лысиной на полголовы. Увидев Пифагора, Демокед - а это был он - спросил:
- Откуда ты, чужеземец?
- Сейчас из Кархедона. Веду на Пелопоннес корабли.
- Зайдём ко мне.
Входя в лесху, Пифагор оглядел стены, и взгляд его выхватил висевшую у окна кифару.