Отъезд Красса в Парфию не освободил ее из-под тайного надзора, и соглядатай продолжал посылать краткие извещения о ее жизни и деятельности.
Однажды вольноотпущенник получил приказание из Сирии: "Немедленно разлучи Сальвия с Лицинией, а каким способом - сам придумай; можешь поссорить их, рассказав иберийцу, кто его жена. Убеди варвара, что женщина чуждого сословия не может быть сторонницей плебеев, а только врагом. И, когда Сальвий покинет ее, уговори Лицинию ехать с тобой в Сирию, но не упоминай, что она отправляется в мой лагерь. Такова воля богов".
Соглядатай принялся за дело. В таберне, где часто бывал Сальвий, он подсел к нему и стал беседовать о длинноязыких женщинах, которые нередко предают мужей не потому, что их не любят, а оттого, что принадлежат к иному сословию.
- К примеру, твоя жена, - говорил вольноотпущенник, подливая Сальвию вина. - Что ты знаешь об ее прошлом? Говоришь, дочь ветерана Суллы? Ха-ха-ха! Нет, она обманула тебя…
И он рассказал Сальвию об увлечении весталки одним из видных оптиматов, о наказании ее и таинственном спасении, о близких отношениях с Манлием (это была выдумка). Слушая, Сальвий бледнел от бешенства.
В этот день он много выпил и, возвратившись домой, кричал:
- Предательница… весталка… любовница нобиля - вот кто ты! И ты не сказала мне… ты…
Лициния поняла. С ужасом смотрела на Сальвия: "Кто сказал? Ведь прошло столько времени… Знает только он один. Он, соблазнитель…"
Вспомнила Катилину. Тогда смерть его вызвала в ее сердце острое сожаление: он спас ее от смерти! Но Красс, Красс… Когда слышала на улицах столицы от рабов и плебеев о борьбе его с Помпеем, странное желание взглянуть на него хотя бы краешком глаза охватывало ее. И однажды увидела его на форуме в тоге консулярного мужа: он обрюзг, поседел, потучнел, но глаза были те же - серые, ласковые, а толстая шея готова была, казалось, лопнуть от полнокровия. Глаза их встретились, но Красс не узнал ее.
Сальвий спал, разметавшись на ложе. Впервые он напился до бесчувствия, и Лициния, всхлипывая, упрекала себя, что скрыла от него свое прошлое.
Он проснулся ночью и долго не зажигал светильни, а когда вспыхнул яркий огонек, Лициния увидела чужие глаза, устремленные на нее, и задрожала от горя.
- Сальвий, - шепнула она, - я виновата… Но ведь я не знала тебя тогда…
- Патрицианка, госпожа - ха-ха-ха!
- Меня замуровали в каменном гробу, - всхлипнула она, - но спас от смерти Катилина!
Лицо Сальвия прояснилось.
- Катилина? Не лжешь? - выговорил он, задыхаясь.
- Сальвий, он боролся за нас… Он отправил меня к Манлию… там я встретилась с тобою…
Сальвий побагровел:
- Но в таберне говорят, что ты - предательница. Побледнев, она смотрела на иего дикими глазами.
- Ложь! И ты поверил, Сальвий? Вспомни, сколько лет мы боролись вместе, гы и я, каким опасности повергались, а ты… Как твой язык мог выговорить такое слово?!
Оиа зарыдала и, бросившись на пол, билась головой о доски.
- Госпожа, говоришь? Какая я госпожа? Такая же госпожа, как Клодий - господин! Разве он не из рода патрициев? А ты не подумал, что раб, оклеветавший меня, верный слуга нобилей?! О, Сальвий, Сальвий!
Ибериец молчал. Искоса поглядывая на нее, вспоминал Малу, боровшуюся рядом с Мульвием, и Лицинию, верную спутницу своей жизни, возглавлявшую женский отряд, когда Манлий шел на Рим. Стыд и раскаяние мучили его Заглянул ей в глаза.
"Разве лгут такие честные и преданные глаза?"
- Прости, жена, - шепнул он, обнимая ее. - Вино помутило мне разум… Но я люблю тебя и верю…
Вечером Сальвий отправился в таберну. С порога он увидел вольноотпущенника, сидевшего в обществе "волчиц". Две из них были лысые, беззубые старухи, а третья - полногрудая, нарумяненная молодая женщина с зазывными глазами, в туиике без рукавов. Простибулы пили вино, как воду, почти не пьянея, и соглядатай не отставал от них.
Сальвий сел за соседний стол и потребовал кружку вина.
- А, это ты, счастливый супруг весталки! - вскричал вольноотпущенник. - Как жаль, что ты не привел ее с собою!
- Помолчи, друг, - ответил Сальвий, едва сдерживаясь, - басни хороши для детей, когда их укачивают на ночь, а мужам пристала правда и доблесть!
- Но твоя жена…
- Ответь сперва: кто твой господин? И если он повелел тебе запятнать ложью честь моей жены, то скажи причину, и я отпущу тебя с миром!
Обнимая молодую "волчицу", соглядатай сказал:
- Слышишь, прекраснейшая, что говорит подвыпивший приятель? Он отпустит меня с миром! Ха-ха-ха!
Сальвий побледнел от ярости.
- Скажешь или нет? - угрожающе выговорил он.
- Нет у меня господина!
Сальвий привстал:
- Хочешь, я назову его имя, продажная скотина? Вольноотпущенник испуганно заморгал глазами, но "волчица" толкнула его локтем в бок:
- О боги! - вскричала она. - Наш герой, равный Геркулесу, испугался смуглого варвара и готов лизать ему пятки, подобно побитому псу. Стыдись!
- Стыдись, стыдись! - подхватили хриплыми голосами старухи.
- Молчите, простибулы!
Но женщины не унимались. К ним присоединились несколько воров и нищих, и вскоре пьяная толпа окружила Сальвия и вольноотпущенника.
Сальвий, притворяясь пьяным, пил вино и пел песий во всё горло. Соглядатай подозрительно следил за каждым его движением. Видел, как голова Сальвия покачнулась и упала на стол, задев кружку с вином, и брызги полетели во все стороны.
Вольноотпущенник успокоился. Незадолго до второй стражи он встал и, пошатываясь вышел на улицу. За столом остались пьяные женщины и Сальвий.
Лишь только дверь захлопнулась, Сальвий выскочил из таберны.
Впереди шел соглядатай, разговаривая с собою. Сальвий догнал его в темной уличке и, схватив за горло, крикнул:
- Имя твоего господина!
Вырываясь, вольноотпущенник внезапно выхватил нож и ударил Сальвия в руку, но тот, не выпуская его, погрузил кинжал ему в грудь.
Соглядатай захрипел, пошатнулся. Сальвий нагнулся над ним и, ощупав одежду, вынул из складок ее таблички и поспешно зашагал.
Остановился на форуме и при свете светильни с трудом разбирал римские письмена.
"Зачем приказывает Красс отправить Лицинию в Сирию? - думал Сальвий. - И для чего понадобилась она всесильному триумвиру, богачу и сенатору, воюющему в Азии? Неужели потухшая страсть вспыхнула в старом сердце?"
Сальвий недоумевал. И так же недоумевала Лициния, когда он ей показал эпистолу Красса.
XIII
Помпей был безумно влюблен. Юлия, выкинувшая год назад, была опять беременна, и триумвир окружал ее заботами и любовью. Но Юлия, вышедшая замуж не по страсти, не испытывала к нему того влечения, на которое он рассчитывал: в его объятиях она оставалась холодной.
Ста не выходила на улицу, стыдясь безобразно вздутого живота и желтоватых пятен на миловидном лице, а вечерами гуляла по саду под руку с Помпеем, едва передвигая отекавшие ноги. Узнав однажды, что бабушка, мать отца, опасно заболела, Юлия попросила мужа отвести ее к ней.
Аврелия умирала. Сын был далеко - он воевал в Галлии, добиваясь славы и могущества - и не он закроет ей глаза. Больная внучка сидела у ее изголовья, и Аврелия думала: сохранят ли боги жизнь Юлии или Харон отвезет и ее душу к престолу Аида? Взглянув же на плотного, широкоплечего Помпея, на его мужественное, тщательно выбритое лицо, заметила седину в его волосах, и мысли приняли иное направление: "Вот он, слава Рима, гордость его… А всё же мой сын знаменитее: он завоевывает Галлию, а Помпей - сердце моей внучки. Один добился много, другой - почти ничего".
С состраданием в глазах кивнула ему:
- Подойди, Помпей Великий! Пусть ясное счастье осенит твой дом, пусть родятся у тебя послушные дети, честные квириты и пусть любит тебя всем сердцем моя внучка!
Юлия, порозовев, наклонила голову:
- Я люблю его, бабушка!
- Не так, не так! - шепнула Аврелия. - О, солнце! Где солнце? Не вижу!.. И тебя, Юлия, не вижу… и тебя, Помпей Великий!.. О, дай мне руку, Юлия! Темно… темно… я боюсь темноты… Это смерть!..
- Благородная госпожа, - громко сказал Помпей, - я позову лучших врачей, и ты еще встанешь… Ты должна жить… Ты одна умела влиять на сына, который часто был…
- Знаю… Молчи. За несправедливость боги посылают тяжкое воздаяние, и Цезарь (она впервые назвала так сына) получит его, если…
Речь прервалась хрипом. Юлия плакала, опустившись на колени, а Помпей не сводил глаз с неподвижного лица Аврелии.
Не заметил, как кубикулюм наполнился близкими и друзьями: не видел никого, - в ушах звучали слова Аврелии о воздаянии.
Он закрыл ей глаза, взял Юлию под руку и медленно направился к двери.
Вторая смерть - смерть Катулла - не опечалила Помпея. Катулл преследовал триумвиров стихами, в которых звучала злобная насмешка, но стихи были хороши, и Помпей, часто досадуя на него, радовался нападкам поэта па Красса и Цезаря.
Спустя несколько дней слегла и Юлия. Находясь в атриуме, Помпей слышал крики и стоны рожавшей жены, несколько раз входил в кубикулюм, где она, потная, корчилась с искаженным лицом на ложе, а возле нее суетились повивальные бабки, и молча выходил за дверь.
Роды были трудные - младенец шел не головкой, а ножками. Приглашенный врач-перс, выгнав повивальных бабок, хотел спасти жизнь матери, пожертвовав ребенком. Но искусство его оказалось бессильным: на третьи сутки роженица умерла, произведя на свет хилую дочь.
Помпей был в страшном горе, никого не хотел видеть, на дочь не мог смотреть, и, когда перс, спустя несколько дней объявил, что дочь умерла, Помпей равнодушно взглянул на него.
- Если бы ты спас госпожу, - вымолвил он трясущимися губами, - я заплатил бы тебе две тысячи талантов!..
- Увы, господин мой, - вздохнул врач, - всё, что в силах человека и врача, было сделано, но против воли богов бессильны всякое знание и мудрость…
В день погребения Юлии, которую народ решил хоронить как дочь популяра на Марсовом поле, Помпей, идя за носилками жены, услышал мужской шепот:
- Юлия связывала крепкими узами двух мужей - зятя и тестя. Теперь узы разорваны. Что будет?.
Помпей повернул голову, но увидел матрон и девушек, которые шли с опущенными головами. Оглянулся в другую сторону - тоже женщины.
"Неужели я это сам думал? - покачал он головою. - Война с Цезарем? Пусть война. Довольно я пожил. Всё надоело".
Медленно шел, не глядя на матрон и их дочерей, жадно следивших за каждым его движением.
Цицерон шел не в толпе, а стороною.
"Не успел стать вдовцом, как уже девушки мечтают о замужестве с ним, - думал оратор, догоняя Помпея и беря его под-руку. - Вот Деметрий и его жена-простибула, вот сенаторы, всадники. Все привели своих дочерей: выгодный жених, хе-хе-хе! Они говорят о "женитьбе для пользы государства". Прав был Катон, называя республику свахою!.."
Однако он громко не засмеялся, только лицо его приняло насмешливо-злое выражение, когда он, прищурившись, оглядывал невест.
В Риме происходили уличные беспорядки, стычки между отрядами Клодия и Милона, насилия, подкупы. Общество желало выборов, как выхода из создавшегося положения, но народные трибуны откладывали их под разными предлогами. Помпей не предпринимал никаких шагов.
Из Галлии приходили известия о военных делах Цезаря: восстание эбуронов и уничтожение ими пяти когорт Титурия Сабина, осада в области нервиев Квинта Цицерона в его лагере - не было ли это местью за убийство Думнорига, вождя галльских популяров?
Помпей радовался неудачам Цезаря.
Кончался год, а выборы не были произведены. Помпей злорадствовал, что в городе анархия и что с начала следующего года все магистратуры будут свободны.
- Клянусь богами, - говорил он Цицерону, - я ни в чем не виноват, а подлые слухи распространяемые нобилями, будто я хочу отнять власть у сената, лживы. Зачем мне власть? После смерти Юлии ничто для меня не мило, ничто не нужно, и ни одна женщина не сможет утешить меня в понесенной утрате.
- На похоронах твоей супруги я наблюдал за матронами и их дочерьми, - вкрадчиво сказал Цицерон, - они смотрели на тебя с такой жадностью…
- Нет, ты ошибся, - поспешно прервал его Помпей, - я никому не давал повода…
- Знаю, но они дают тебе повод подумать о женитьбе…
В эти дни, прогуливаясь в Лукулловых садах, Помпей часто встречался с Кальпурнией, Тертуллией и Корнелией. Он беседовал с ними о триумвирах и войнах, которые они вели далеко от родины, и сердечно утешал, уверяя, что мужья скоро возвратятся в Рим.
Матроны слушали его с грустными улыбками, не веря, что войны скоро кончатся, и каждая поглядывала на Помпея с признательностью: Кальпуриия - с улыбкою в черных блестящих глазах, Тертуллия - слегка наклонив Поседевшую голову, и Корнелия - потупив глаза.
Помпей невольно сравнивал Кальпурнию с Корнелией. Супруга Цезаря уступала красотой, свежестью и обаянием жене Публия Красса, и безутешному вдовцу казалось, что душа Юлии тайно соединилась с душой Корнелии. Он смотрел на нее с немым восхищением, и Кальпурния, задетая его невниманием, сказала с досадою:
- Взирая на чужих жен, глаза иногда портятся. Помпей смутился, но тотчас же нашелся:
- Благородная Корнелия напоминает лицом и глазами покойную Юлию. И я не могу побороть себя, чтобы не смотреть на нее.
Корнелия подняла на него большие черные глаза, похожие на влажные маслины, и тихо вымолвила:
- Я дружила с Юлией, хотя она была старше меня. Увы, Помпей, ты не найдешь такой второй женщины в республике!
- Верно, благородная госпожа, - вздохнул Помпей, - если душа Юлии не соединилась с душой другой женщины…
Он кивнул матронам и быстро зашагал по дорожке, которая вела к выходу.
XIV
Наступила весна. Красс получил известие, что парфянский арсак, вторгшись в Армению, послал против римлян конницу под начальствованием сурены. Перебежчики говорили о дикой храбрости многочисленных наездников и их стремительных налетах, против которых не мог устоять ни один полководец.
Красс покачивал головою. Он хотел перейти с семью легионами в Зевгме через Евфрат и броситься на парфянские полчища, но армянский царь Артабаз, прибывший с шестью тысячами всадников, отговаривал, обещая прислать еще десять тысяч конников и тридцать тысяч пехотинцев, если Красс вторгнется в Парфию через Армению.
Обдумав предложение Артабаза, триумвир отверг его и двинулся преследовать парфян.
Накануне выступления пробрался к нему в шатер старый жрец.
- Родом я этруск, - сказал он, - изучение мантики отняло у меня все радости жизни. Взгляни на меня - от трудов и размышлений я облысел, но зато мудр, скромен, не тщеславен. Что такое жизнь? Мимолетное представление. Душа моя обогатилась, приблизилась к божеству. И я хочу предостеречь тебя, проконсул! Помни: ты победишь, если в твой лагерь прибудет весталка и сотворит молитвы по известному ей обряду. Мужайся, шли гонцов в Рим, избегай наступать до ее приезда.
Жрец медленно удалился. В молчании Красс просидел всю ночь, размышляя.
"Великий жрец не отпустит из Рима девы Весты… Разве я не подвергся проклятию жрецов, которые считают выступление против мирного народа клятвопреступным? Но если не будет здесь весталки, то должен ли я идти против богов?"
- Боги, боги! - злобно прошептал он. - Прав Цезарь: проклятая выдумка жрецов! Боги не там, на Олимпе, а на земле - мы, триумвиры, владыки земель и народов…
Встал. Долго ходил взад и вперед по шатру. Светильня мигала, чадя и потрескивая.
Вошел караульный легат и доложил, что обходя лагерь, заметил часового, выбиравшегося с каким-то бродягой за палисад.
- И ты… - вскричал Красс.
- Я задержал обоих. Бродяга оказался лазутчиком. Оба закованы в цепи.
- Приведи их.
Вскоре предстали два человека: молодой новобранец и бородатый парф.
Красс подошел к воину:
- Бежать хотел?
Легионарий молчал, быстро мигая ресницами; во взгляде, устремленном на полководца, были страх и тупая покорность.
Красс размахнулся и ударил его кулаком в зубы с такой силой, что новобранец, охнув, отлетел на несколько шагов.
- Кто ты? - спросил проконсул, вглядываясь в мужественное лицо варвара.
Парф что-то забормотал. Он говорил быстро, захлебываясь, и Красс, не понимая, смотрел с любопытством на человека, который осмелился проникнуть в римский лагерь.
- Вызови толмача, - повелел он легату. Вошел грек и перевел путаную речь варвара:
- Он говорит, вождь, что парфянские полчища в ужасе, сам сурена не знает, что делать, потому что воины разбегаются: нет оружия, продовольствия. Арсак желает мира, а сурена еще упрямится; вожди варваров боятся римлян…
- Ложь! - перебил Красс - Его слова противоречат имеющимся у меня сведениям. Если бы в парфянском войске было так плохо, он перебежал бы к нам, а не подговаривал бы к бегству легионария…
Подошел к парфу.
- Говори правду, иначе…
Поднял руку - в глазах варвара сверкнул зеленоватый огонек.
- Он утверждает, что не лжет, - перевел грек слова лазутчика, - и клянется…
- Подлый варвар! - крикнул полководец и, свалив ударом кулака соглядатая, стал топтать его ногами. - Узнать от него правду…
- Прикажешь пытать? - спокойно спросил легат.
- Пытать огнем и железом. А перебежчику, - повернулся он к лежавшему у входа новобранцу, - отрубить голову при выстроенных легионах.
В шатре опять была тишина. Думал: где найти весталку? И вдруг задрожал от радости: вспомнил Лицинию, спасенную Катилиной, надзор за ней вольноотпущенника, донесения о каждом ее шаге.
- Как же я забыл о ней? - шептал он, принимаясь за эпистолу. - Но у нее муж, и нужно сделать так, чтобы… Да, да… Вольноотпущенник сделает, как я прикажу… О боги! Если она будет здесь, завоевание Парфии обеспечено!
Через час раб-гонец выехал из лагеря, направляясь к ближайшей гавани, чтобы сесть на корабль.
Парфы отступали. Неуловимость их приводила Красса в бешенство. Вскоре прибыли послы от армянского царя с известием, что парфянский арсак вторгся в Армению и Артабаз не может прислать римлянам подкреплений.
- Избегай, вождь, пустынь и равнин, где могла бы развернуться неприятельская конница, - говорили они, - не преследуй неуловимого врага: он тебя завлекает в ловушку… Ты еще не воевал с парфами…
Красс вспылил.
- Не вам учить меня, как вести войну! - грубо крикнул он, стукнув кулаком по походному столику.
Кассий молчал, опустив голову. он не одобрял действий полководца и на приказание его двигаться вперед смотрел как на безрассудство.
Публий же, которому наскучила бездеятельность и который желал отличиться, стремился вступить поскорее в бой с варварами. Ободряя отца, он говорил, что римская конница не преминет опрокинуть скопища дикарей и погонит их, как стадо баранов.
В начале июня, когда легионы подошли к берегу Белика и расположились на отдых, прискакала конная разведка.
- Враг наступает, - доложил начальник, спрыгнув с коня.
- Силы?
- Бесчисленные… Большинство - наездники, закованные в железо.