- Эдвард, я так рад за вас! И за Анну! Это совершенно потрясающая новость!
- Послушайте, Бенет, мы сейчас в Хэттинг-Холле. Можно заехать к вам?
- Вы имеете в виду…
- Прямо сейчас. Можно? Мы приедем быстро, на машине, и не отнимем у вас много времени. Просто нам хочется, чтобы вы были первым, кто…
- Да, да, дорогой Эдвард, приезжайте поскорее, конечно!
Бенет положил трубку, его бил озноб. Он опустился на ближайший стул и, обхватив голову руками, склонился вперед. В голове царил невообразимый сумбур. "Эдвард женится на Анне? Как это может быть? Эдвард ведь много лет не видел Анну, не имел к ней никакого отношения, в сущности, он был еще ребенком, когда Анна уехала после смерти Льюэна. Ну пусть не ребенком, однако еще очень молодым человеком. Они что, тайно встречались во Франции? Может, он был ее любовником? Нет, конечно нет. А что, если Мэриан стала для него лишь заменой, "вторым номером"? Допустим, она узнала об этом в последнюю минуту и именно поэтому написала роковую записку?.. Но ведь к тому времени она уже была близка с Кантором. Тогда, значит, Эдвард из-за обиды на нее снова начал ухаживать за Анной. Но Анна даже не упомянула об Эдварде, когда я был у нее, и Эдвард никогда не говорил о ней. Бред какой-то!"
- Как это замечательно! - восклицал Бенет.
Они сидели на залитой солнцем террасе. Низкорослые растеньица, весело пробившиеся по весне между каменными плитами, которыми был вымощен пол, теперь пожухли от беспощадно палившего солнца. Эдвард с Анной сидели рядом на старой длинной тиковой скамье, Бенет - напротив них, спиной к солнцу, в плетеном кресле. В отдалении, под сенью секвой, весело дурачился Брэн, явно надеясь привлечь к себе внимание. "Интересно, что он обо всем этом думает?" - задал себе вопрос Бенет.
На Анне было зеленое платье с красными искорками и широкополая белая соломенная шляпа. Эдвард, скинув полотняный пиджак и положив его себе на колени, расстегнул воротничок рубашки. Они ликовали: касаясь друг друга плечами, держались за руки, все время обменивались красноречивыми взглядами и смеялись. Казалось, они даже не слышали того, что говорил Бенет! Оно и к лучшему: следовало признаться, что, застигнутый врасплох, он никак не мог найти подходящих слов.
- Значит, - сказал он, - вы встречались во Франции?
- Изредка, - ответил Эдвард. Чаще всего отвечал именно он. - Но и в Англии тоже. Кроме того, Анна путешествовала…
- О, и куда же вы ездили?
- Прежде я любила посещать Ирландию.
- Ну конечно! И вы встречались с Эдвардом…
- В Лондоне, - подхватил Эдвард, - но и в других местах тоже… Во всяком случае, теперь…
- Теперь вы, конечно, знаете…
- Все уладилось наилучшим образом, - перебил Эдвард. - Это правда, что Джексон покинул вас?
- Да.
- Очень жаль. И куда он ушел?
- Наверное, ему стало невмоготу и просто захотелось сменить обстановку. Не желаете ли чего-нибудь выпить или поесть? Уже довольно поздно. Оставайтесь обедать!
Они переглянулись.
- Мы бы с превеликим удовольствием, - ответил Эдвард, - но нам нужно ехать в Лондон, чтобы нанести несколько визитов! Просто мы очень хотели повидать вас - вы всегда были таким хорошим другом. Надеюсь, вы поняли насчет свадьбы…
- Да, конечно. Я с удовольствием приду на свадебный ужин. Кажется, вы сказали, что он состоится здесь?..
- Мы вам пришлем приглашение, - пообещала Анна.
Все встали.
- А, привет! - сказал Бенет вдруг материализовавшемуся из ниоткуда Брэну. - Ты-то, надо полагать, будешь присутствовать на свадьбе, не так ли?
Брэн ничего не ответил.
- А как же! - воскликнул Эдвард. - Ну пойдемте.
Болтая о божественной погоде, они проследовали через дом и вышли к парадному входу, перед которым стоял красный "ягуар" Эдварда. Бенет помахал им рукой на прощание.
Когда "ягуар" остановился у входа в Хэттинг-Холл, молча просидевший всю дорогу на заднем сиденье Брэн выпрыгнул из машины, заявил, что собирается проведать Спенсера, и, метнувшись обратно к воротам, исчез. В его присутствии Эдвард с Анной перебросились всего несколькими репликами: "Каким одиноким кажется Бенет". - "У него есть его книги". - "Он сожалеет о Джексоне", - "Да. Интересно, что между ними произошло?"
Теперь, проводив глазами Брэна, они молча поднялись по ступенькам. Дверь была приоткрыта, через щель в дом проникал короткий солнечный луч. В глубине холла - по контрасту - оказалось темно.
Появился улыбающийся Монтегю.
- О, Монтегю, спасибо за то, что так прекрасно расставили цветы! - поблагодарила его Анна, уже успевшая подружиться с прислугой.
Пройдя вслед за Эдвардом в гостиную, она закрыла за собой дверь. Он же продолжал стоять, не оборачиваясь, глядя в сад. Анна обхватила его за талию и прижалась лицом к его спине.
- Эдвард, любовь моя, ты по-прежнему любишь меня?
- Глупенькая!
Он обернулся и, обняв ее, словно в танце повел к стоявшему у камина широченному дивану. Сжимая друг друга в объятиях, они повалились на него.
Когда им удалось подняться и сесть, Анна сказала:
- Ты, конечно, тревожишься из-за Брэна…
- У него опять что-то на уме.
- Это добрые мысли, счастливые…
- Я тревожусь из-за тебя.
- Из-за того, что подумают они? Они ничего не подумают!
- Я боюсь, ты разлюбишь меня, я ведь приношу несчастье и уже породил немало бед.
- Эдвард, не нужно, а то я заплачу. Я люблю тебя, я так счастлива. Не мешай мне быть счастливой, не мешай Брэну быть счастливым. Это то, чего я всегда хотела, и он тоже.
- Надеюсь, ему понравится школа.
- Это твоя школа. Ты ведь ее любил.
- Нет, не любил.
- Ты в своем репертуаре - никогда ничего не любил!
- Кроме тебя и Брэна.
- Ну вот, теперь мы вместе. О Эдвард, любимый, не плачь! Ты думаешь о…
- Не бывает минуты, чтобы я не думал об этом.
- Ты имеешь в виду Рэндалла? Милый мой…
- Не говори ничего, я плачу из-за тебя, из-за нас.
- Это своего рода молитва, как ты вчера сказал. Это ведь и в самом деле молитва, правда?
- Да. Я бы хотел, чтобы мы уже были женаты. Черт, оказывается, это занимает уйму времени, я думал…
- Теперь уже скоро. Мы устроим пир. И я стану хозяйкой Хэттинга! Пойдем же!
Милдред начинала жалеть о том, что не уехала в Индию. Почему она так поспешно отменила отъезд, аннулировала билет? Ведь она в таких деталях представляла себе картинки своего будущего, почти видела, как смиренно бредет по пыльной дороге вместе с нищенками, босыми, умирающими от голода, завернутыми в грязные, пропыленные сари, с женщинами, которые были там. Она не сомневалась, что скоро окажется среди них и других бесчисленных христиан, буддистов, индуистов, мусульман, слуг Бога или богов. Разве не было в этом некой истины? Не просто приносить пользу, кормя голодных, но делать это с униженным смирением, как служанка, с любовью и глубокой духовной верой, стоя на коленях или сидя прямо на земле, в пыли, там, где она мечтала быть и теперь уже никогда не будет. И что же ей делать теперь, какую достойную цель избрать, как достичь полнейшего смирения, в котором не было бы и тени гордыни и самодовольства? "Да что я, святой, что ли, быть собралась? - подумала она. - Такой путь - тайна, долгое рабское служение, полный отказ от себя, совершенно новое существование, мрак неизвестности".
Такие мысли бродили в голове у Милдред, когда она сидела, а чаще стояла в переполненном поезде метро, который по утрам (по крайней мере несколько раз в неделю) вез ее из маленькой городской квартирки в жалкий и грязный опасный район Лондона, где жил ее англиканский священник, один в крохотной лачуге среди своей нищей паствы. Звали священника Лукас Бегбрук. Его родители были методистами, но прощали ему и торжественную англиканскую церемониальность, и свечи. Милдред, разумеется, знала, что принадлежит Оуэну. Почему же тогда она решила отправиться в Индию - неужели чтобы окончательно порвать с ним? Потому, что давно уже не одобряла его пьянство, его камеру Ужасов, или потому, что просто устала от него, или потому, что поняла: Элизабет Локсон будет заботиться о нем не хуже, чем она сама? В действительности все это скорее побуждало ее остаться. А еще больше способствовало этому постепенно приходившее осознание того, что Лукас немного влюблен в нее. Была ли и она в него влюблена? Во всяком случае, он ей снился.
Возвращаясь во второй половине дня в более свободном вагоне, Милдред, как она делает это нередко, заезжает в Британский музей и направляется в Индийскую галерею. Здесь она первым делом подходит к богу Шиве, кланяется ему, потом - его жене Парвати, она же - река Ганг. Как нежно он обернулся к своей дорогой жене, в которой Милдред видит себя. А вот Шива танцует со змеей, обвившейся вокруг его руки, а вот он - Шива Натарайя, четырехрукий танцор в кольце огня. Бог Кришна, тоже танцующий, - инкарнация Вишну, проводник в царство Арджуны и в то же время бог-пастух, играющий на дудочке, танцующий с пастушками и силой своего божественного внушения убеждающий каждую из них, что она - единственный предмет его любви. Дудочка, на которой он играет, - смуглое древнее существо, принадлежащее далеким былым временам. Вот он же - юноша с ожерельем из тигриных когтей - спасает своих последователей, поднимая руками гору. Он же танцует на раздутом капюшоне королевской кобры Нагаса, Кала Нага.
Милдред видит в своих мечтах ярких птиц, пролетающих мимо в темноте, кобр, распустивших капюшоны, и мудрую Ганешу, и милую Гангу, Ганг. Будда воплощается в Вишну. Шива и Парвати, Шива, танцующий в кольце огня, Кришна со своими пастушками, дарящий себя каждой из них.
Она никогда не говорила с Лукасом о "поклонении идолам", но чувствовала, как от изображений, а в сущности, от этих живых существ исходит мощное тепло страсти, любви. Это тепло самих богов, но также и тепло их бесчисленных почитателей. В Индии на каждом углу стоит изображение бога с цветочной гирляндой на шее. Вот это религия, религия полного отказа от себя, понимания того, сколь ничтожен - всего лишь пылинка праха - человек в необозримом море страданий этого мира, и в то же время как бесконечна власть божественного начала, власть любви, словно на облаке поднимающая человека из бездны убожества, безжалостности и презренного себялюбия.
Поклонение. Экстаз. Эти боги… и животные, Шива с обвившимися вокруг его шеи змеями. Змеи. Черви, крохотные существа… Поднять с выложенного мозаикой пола и осторожно отнести в траву… Бесчисленные живые существа… Шива с его изящными, воздетыми вверх руками, улыбающийся своей Парвати, а вокруг них - хоровод бесчисленных существ. Ганг, Темза… Слезы застилают Милдред глаза, она отворачивается. Какой хаос, какое страдание, какая страсть, какая любовь, какая бесконечность… Она едва не лишается чувств, чуть не падает. Все эти боги - и Христос на Своем кресте.
Выйдя из зала, Милдред автоматически проделала привычный путь в те залы музея, где живут холодные греки, так же машинально подошла к фризу из Пантеона. Огромный зал был почти пуст, лишь в дальнем конце виднелась группа экскурсантов да поближе к Милдред еще два или три посетителя. Безвольно опустив руки, она стояла молча, стараясь успокоиться, глубоко дышала, ни на что не смотрела, взгляд у нее был отсутствующим, как у человека, созерцающего море. Как пугающе странно прошлое. Другие цивилизации, другие образы. И вдруг - нечто, тайна. Джексон. Несомненно, Джексон вернется - вернется ли? В конце концов, он ведь очень странное существо, живое воплощение божества. При мысли о Джексоне перед мысленным взором Милдред возникли смутные очертания высоких гор. Вдруг ей в голову пришло, что подобное существо с легкостью может разрушить самое себя, и глаза ее снова наполнились слезами.
Милдред их быстро сморгнула. Неподалеку от входа перед фризом стоял один посетитель - молодой человек, мальчик, скорее всего школьник. Мальчик смотрел на нее. "Не Брэн ли это? - подумала Милдред. - Ну да, Брэн! Я видела его с Эдвардом и Анной, но только мельком, они так торопились". Мальчик стоял неподвижно. Милдред двинулась к нему. Он продолжал смотреть на нее. "Интересно, узнает ли он меня?" - подумала она, подходя.
- Здравствуй, Брэн. Ты меня помнишь? Я - Милдред.
- Да.
- Вы заезжали ко мне, когда твоя мама наносила визиты вместе с Эдвардом. Они скоро поженятся?
- Да.
- Это будет замечательно.
Брэн молча посмотрел на нее, потом сказал:
- У меня будет пони.
После чего, отвернувшись, снова стал разглядывать жанровые сценки, изображенные на фризе.
Милдред тоже перевела на них взгляд. Все они были хорошо ей знакомы. Вот заботливый мальчик, наверное, ровесник Брэна, спокойно помогает всаднику, возможно своему отцу, укоротить тунику, а лошадь переминается в ожидании седока.
- Вот мальчик, - произнес Брэн.
- Да, он…
Глядя на Брэна, Милдред вдруг подумала: "Занятно: сейчас он похож на Эдварда! Но, разумеется, он - вылитый Льюэн. Какой же красивый мальчик! Увы, жаль, Льюэну не довелось его увидеть".
- Осенью ты начнешь ходить в местную школу? Она тебе понравится. Там будут учить греческому. Латынь ты, думаю, уже немного знаешь.
Повернувшись к ней, Брэн ответил:
- Я очень хорошо знаю латынь и прилично - греческий.
И вернулся к созерцанию фриза.
Милдред смущенно воскликнула:
- Замечательно! Я была очень рада повидаться с тобой. Мы, конечно, будем встречаться и впредь. Уверена, тебе здесь будет хорошо. До свиданья, Брэн, au revoir.
- Au revoir, Милдред.
Милдред заспешила прочь, восхищенная его прощальным приветствием! "Он говорит совсем как маленький француз, - думала она. - Очаровательно! Полагаю, он знает несколько языков! О, как я хочу, чтобы он был здесь счастлив - такое чудное дитя!" И ей вдруг захотелось, чтобы у нее был ребенок и чтобы этим ребенком был Брэн.
Бенет положил ручку. Какой смысл продолжать? Многие другие до него уже сделали это гораздо лучше. Ему же свою любовь-ненависть к Хайдеггеру и Витгенштейну лучше было держать при себе. Он не ученый. Если говорить по правде, то он ничего не сделал. Давным-давно задумал написать роман. Даже начал было. Неоконченная рукопись где-то валяется и по сей день. Словом, ничего у него не вышло. А ведь некоторые когда-то возлагали на него большие надежды. Он высоко поднялся по служебной лестнице, до сих пор учится, по крайней мере, читает книги по философии. Всегда был лидером, организатором. А может, на самом деле все это заслуга дядюшки Тима, который на склоне лет поселился в Пенне? Это он был центром притяжения, душой компании, звездой, гораздо более интересным человеком, чем Бенет! "Все это депрессия, - мысленно охарактеризовал свои размышления Бенет. - И ничто иное. Депрессия".
В настоящее время он жил и, насколько удавалось, работал в Таре. Погода переменилась. Лондон насквозь продували холодные ветры. Стоял пасмурный день. Начинал моросить дождь. "Вот и лету конец, - подумал Бенет. - И игра окончена. Все кончено. Лучше мне вернуться в Пенн". Но возвращаться туда ему тоже не хотелось. Что-то менялось в жизни, более молодое поколение брало верх, теперь командовали они. Что ж, Бенет заметил это уже давно! Мэриан никогда не вернется, а он никогда не поедет в Австралию. Эдвард женится на Анне, она станет хозяйкой Хэттинг-Холла, там будут устраивать пышные приемы, дом станет центром светской жизни, развлечений, власти. Эдвард изменится, он уже изменился, превратился в сильного мужчину, полновластного хозяина поместья, каким был его отец. А потом все перейдет в руки наследника Льюэна. Бенет болезненно переживал свою неспособность найти общий язык с Брэном. Он чувствовал враждебность со стороны мальчика. Такой красивый ребенок, сын Льюэна, скоро он станет высоким юношей и в конце концов унаследует Хэттинг-Холл. Как удивительно, кто бы мог представить, что Анна выйдет замуж за Эдварда! А кто, напомнил себе Бенет, унаследует Пенндин?
Такие горькие мысли бродили в голове Бенета. Но еще более тяжкая мука теснила ему грудь: Джексон ушел. "Кто станет его винить?" - заметил Оуэн после того, как Бенет глупо, самым что ни есть жалким образом раскрыл ему содержание своего письма к Джексону. Разумеется, Бенет расспрашивал о Джексоне и остальных, но никто ничего не смог ему сообщить. "Теперь они думают, что я нездоров", - сказал себе Бенет и добавил, что вполне заслуживает такого суждения. Время шло, и он начинал ощущать себя в изоляции от мира: от его приглашений отказывались, а теперь и его самого стали приглашать гораздо реже! "Никогда еще, - признался себе Бенет, - я не чувствовал себя таким несчастным. Только когда умер Тим. Как близко подошел ко мне тогда Джексон, но я отринул его. Что со мной? Разве дело только в том, что мне стыдно за это поспешно написанное злое и жестокое письмо? Я мог высказать свое вполне оправданное недовольство и в более спокойном тоне. Но кто решится сказать, что у меня не было оснований для недовольства, если Джексон без конца отлучался, чтобы помогать другим?" Бенет находил массу оправданий своему внезапно выплеснувшемуся раздражению, но это ничуть не умаляло огненной боли, сжигавшей его сердце, и не утоляло мучительного желания вернуть нечто, утраченное, казалось, навсегда. Он любил Джексона и сам же его убил, а вернее сказать, убил себя самого.
Звонок в дверь прервал размышления Бенета. Он поспешил в холл и, открыв дверь, заметил, что на улице идет дождь. На ступеньках стояли Розалинда и Туан. Бенета это озадачило: разумеется, этих двоих никто не ожидал увидеть вместе.
- А… привет… входите, пожалуйста… - рассеянно сказал он.
- Можно? - переспросил Туан.
- Да, конечно, я рад вас видеть, проходите в гостиную. Э, да вы совсем промокли, оставьте свои пальто и зонтики в холле. Да-да, входите.
Сняв верхнюю одежду и оставив зонтики, Туан и Розалинда направились за Бенетом в гостиную. Он обратил внимание, что оба они одеты по-праздничному. Все трое стояли теперь у камина.
- Сегодня так холодно, нужно было зажечь камин, - пробормотал Бенет и тут же деловым тоном добавил: - Ну рассказывайте, что у вас стряслось!
- О, Бенет… - начала Розалинда, и тут ее глаза внезапно наполнились слезами.
- Дорогая моя, - поспешил успокоить ее Бенет, между тем как в голове у него проносилось: "Опять какая-то неприятность, вот досада! Новая катастрофа? Сейчас они вывалят на меня какие-нибудь плохие новости о Мэриан. Или это касается Розалинды? Зачем он привел ее сюда? Они почти незнакомы друг с другом…"
Туан обнял Розалинду за плечи. Та, вытирая слезы, наконец продолжила:
- Бенет, дорогой, послушайте. Мы с Туаном женимся!
И они, обнявшись, радостно рассмеялись.
Бенет был так потрясен, что, раскрыв рот, попятился и чуть не спросил: "А кто на ком женится?" - но уже в следующий момент схватил руку оторвавшейся от Туана Розалинды и горячо ее поцеловал. Потом он обнял Туана, и все трое начали смеяться, что-то одновременно говорить, похлопывать друг друга по спине, потом все, так же не умолкая, уселись на диван: Бенет - в середине, молодые люди - по краям.
- О, я так рад, так рад! - сказал Бенет, сжимая руку Туана.
- Спасибо, спасибо вам! - со слезами в голосе воскликнул Туан. - Я хочу сказать… Бенет, можно мне сказать… Мне так жаль… Я ведь чуть не сошел с ума, с трудом верю, что это правда…