- Мы уже час стоим на якоре, - сказал он. - Я вышел в шесть, не спалось. И знаете, тут все время пусто. Прошли два матроса, спешили куда-то по своим матросским делам, я с ними заговорил, но мне кажется, они не поняли. Наверняка, это липиды.
- Кто?
- Липиды. Такие очень странные типы, они никогда не разговаривают. Если только это не протиды, их легко спутать.
Мохнатый смотрел на Хорхе искоса. И уже собирался задать вопрос, но тут на трапе показались Нелли с матерью, обе в замысловатых брючках и сандалиях, в солнечных очках, а на головах - косынки.
- Ой, Атилио, какой дивный пароход! - сказала Нелли. - Все так и сверкает, приятно смотреть, а воздух, какой воздух!
- Какой воздух! - сказала донья Пепа. - А вы - ранняя пташка, Атилио.
Атилио подошел к Нелли, и она подставила ему щеку, на которой он запечатлел поцелуй. И тут же вытянул руку, указывая на берег.
- Эти места мне знакомы, - сказала мать Нелли.
- Бериссо! - воскликнула Нелли.
- Килмес, - мрачно сказал Мохнатый. - Скажите на милость, какое же это морское путешествие?
- А я думала, мы уже вышли в море, потому и нет качки, - сказала мать Нелли. - А может, у них там что-нибудь сломалось и нужно починить.
- А может, подошли сюда заправиться нефтью, - сказала Нелли.
- Эти суда ходят на солярке, - сказал Хорхе.
- Ну, пусть на солярке, - сказала Нелли. - А почему мальчик тут один? Твоя мамочка внизу, дорогой?
- Да, - сказал Хорхе, глядя мимо нее. - Считает пауков.
- Что считает, деточка?
- Наших пауков. У нас коллекция пауков, и мы берем ее с собой во все поездки. Вчера вечером пять штук убежали, но, кажется, трех мама уже поймала.
И у матери Нелли, и у Нелли отвалилась челюсть. Хорхе увернулся от дружеской, но увесистой ладони Мохнатого, желавшего отвесить ему шлепок.
- Не понимаете разве: малец вас разыгрывает? - сказал Мохнатый. - Пошли наверх, может, молока дадут, а то у меня живот подвело, просто помираю.
- Кажется, на таких пароходах завтраки подают очень обильные, - с недовольным видом сказала мать Нелли. - Я читала, что дают даже апельсиновый сок. Помнишь, доченька, кинокартину? Там еще такая девушка… а отец ее работает в газете, что ли, и не разрешает ей гулять с Гарри Купером.
- Да нет, мама, это не та.
- Да нет, та, та, разве не помнишь, цветная картина, а девушка поет ночью болеро на английском языке… Да, правильно, Гарри Купера там не было. А дело происходит в поезде, ты же помнишь.
- Нет, мама, все не так, - не соглашалась Нелли. - Вечно ты все путаешь.
- Там подавали фруктовый сок, - настаивала донья Пепа.
Нелли взяла под руку жениха, и они направились наверх, в бар, а по дороге она спросила тихонько, как она ему нравится в брючках, на что Атилио ответил глухим рыком и до боли сжал ее руку.
- Подумать только, - сказал ей Мохнатый на ухо, - ты бы уже могла стать моей женой, если б не твой папаша.
- Ой, Атилио, - сказала Нелли.
- Взяли бы одну каюту на двоих, и дело с концом.
- Думаешь, я ночами не маюсь? Я хочу сказать, что мы могли бы уже пожениться.
- А теперь жди, пока старик пойдет на попятную.
- Вот именно. А какой у меня папа, сам знаешь.
- Упрямый осел, - сказал Мохнатый уважительно. - Хорошо еще, что можем побыть вместе в этом плавании, в карты поиграть, а вечерком выйти на палубу, знаешь, туда, где канатные бухты. Там потрясно, никто нас не увидит. Ну и аппетит у меня разыгрался, волчий…
- Это от свежего воздуха, - сказала Нелли. - А как тебе моя мама в брючках?
- Ей идет, - сказал Мохнатый, который в жизни не видел ничего более похожего на почтовую тумбу. - Наша старуха такого ни за что не наденет, она у нас старорежимная, да если б надела, старик всыпал бы ей по первое число. Ты его знаешь.
- У вас в семье все такие характерные, - сказала Нелли. - Давай позовем маму и поднимемся наверх. Смотри-ка, двери, какие чистенькие.
- Слышь, как раскудахтались в баре, - сказал Мохнатый. - Видать, сбежались все на хлеб с маслом. Пошли вместе сходим за старухой, не хочу отпускать тебя одну.
- Атилио, я же не маленькая.
- На этом пароходе за каждым углом - акула, - сказал Мохнатый. - Идешь со мной, и точка.
XX
В баре все было готово для завтрака. Накрыты шесть столов, и бармен положил на место последнюю бумажную салфетку в цветочек, когда Лопес и доктор Рестелли почти одновременно вошли в зал. Они выбрали столик, и к ним тут же - будто старый знакомый, хотя за все время ни с кем не обменялся и словом, - присоединился дон Гало и отпустил шофера, сухо щелкнув пальцами. Лопес, изумленный тем, что шофер один, без посторонней помощи, втащил по трапу дона Гало вместе с его креслом на колесах (превращенным на этот случай в подобие корзины, которую он держал на весу, и в этом состоял подвиг), спросил дона Гало, как здоровье.
- Сносно, - сказал дон Гало с заметным галисийским акцентом, которого не тронули пятьдесят лет его коммерческой деятельности в Аргентине. - Только слишком сыро, и ужина вчера не было.
Доктор Рестелли, весь в белом и в шапочке, полагал, что организация путешествия, конечно, страдает некоторыми недостатками, однако у устроителей есть смягчающие обстоятельства.
- Ничего подобного, - сказал дон Гало. - Организовано все в высшей степени безобразно, и это обычное дело, когда бюрократия пытается подменить частную инициативу. Организуй все это фирма "Экспринтер", будьте уверены, мы были бы избавлены от многих неприятностей.
Лопес развлекался. Он умел подзадорить на спор и высказался в том смысле, что, мол, агентства, бывает, тоже стараются всучить кота в мешке, а туристическая лотерея как-никак - затея государственная.
- Вот именно, вот именно, - подхватил доктор Рестелли. - Сеньор Порриньо - если не ошибаюсь, так вас зовут, не следует забывать, что главная заслуга все-таки принадлежит властям, обнаружившим мудрую прозорливость, и что…
- Одно исключает другое, - оборвал его дон Гало. - В жизни не встречал властей, обнаруживавших какую бы то ни было прозорливость. В области торговли, к примеру, нет ни одного толкового правительственного указа. Взять хотя бы нормы по части импорта тканей. Что можно сказать о них? Разумеется: полная чушь. В Торговой палате, где я состою почетным председателем на протяжении уже трех пятилетий, я изложил свое мнение на это счет в виде открытых писем и представления в адрес Министерства торговли. И каковы же результаты, сеньоры? Абсолютно никакие. Вот оно, ваше правительство.
- Позвольте, позвольте. - Доктор Рестелли начинал петушиться, и Лопеса это особенно забавляло. - Я далек от того, чтобы безоговорочно защищать деятельность правительства, однако же, как преподаватель истории, обладаю, если можно так выразиться, чувством исторического сравнения, а потому смею утверждать, что нынешнее правительство, как вообще правительства в своем большинстве, являет собою умеренность и уравновешенность пред лицом частного предпринимательства, весьма уважаемого, не спорю, однако же стремящегося завладеть тем, что не может быть ему предоставлено без ущерба для интересов нации. И это касается не только частного предпринимательства, но в равной мере и политических партий, общественной морали и городского управления. Главное - избежать анархии, подавить ее в самом зародыше.
Бармен начал разносить кофе с молоком. И одновременно с большим интересом прислушивался к разговору, шевеля при этом губами, будто повторяя услышанное.
- Мне - чай и побольше лимона, - распорядился дон Гало, не глядя на официанта. - Вот-вот, сразу же заговаривают об анархии, в то время как совершенно очевидно, что настоящая анархия идет от властей, только что прикрыта законами и указами. Вот увидите, что и это плавание обернется мерзостью, поганой мерзостью.
- Зачем же вы отправились в это плавание? - спросил Лопес как бы невзначай.
Дона Гало передернуло.
- А это разные вещи. Почему же мне не отправиться, если я выиграл в лотерею? К тому же недостатки всегда вскрываются на месте.
- В соответствии с вашими идеями недостатки можно предвидеть, не так ли?
- Да, конечно. А вдруг по случайности все выйдет хорошо?
- Другими словами, вы признаете, что иногда официальное начинание может оказаться удачным, - сказал доктор Рестелли. - Я лично стараюсь проявить понимание и поставить себя на место властей. ("Как бы ты этого хотел, неудавшийся депутатишко", - подумал Лопес скорее с симпатией, чем злобно.) Руль государственного управления - вещь серьезная, мой высокочтимый собеседник, и, к счастью, находится в хороших руках. Возможно, недостаточно энергичных, но вполне благонамеренных.
- Вот оно, - сказал дон Гало, энергично намазывая маслом гренку. - Вот и договорились до твердой руки. Нет, суть не в этом, нужна хорошо развитая торговля, свободное движение капитала, благоприятные условия для всех, в определенных пределах, разумеется.
- Это вещи вполне совместимые, - сказал доктор Рестелли. - Однако необходима крепкая власть с широкими полномочиями. Я признаю и всячески поддерживаю демократию в Аргентине, но я решительный противник того, чтобы смешивать свободу со вседозволенностью.
- А кто говорит о вседозволенности, - сказал дон Гало. - В вопросах морали я строже, чем кто-либо, черт подери.
- Я употребил это слово в более широком значении, но коль скоро вы имеете в виду его общепринятое употребление, я рад, что наши взгляды в этом вопросе совпадают.
- Равно как и в том, что это сладкое повидло очень вкусно, - сказал смертельно заскучавший Лопес. - Не знаю, заметили ли вы, что мы уже некоторое время стоим на якоре.
- Что-то поломалось, - сказал дон Гало с удовлетворением. - Эй! Стакан воды!
Они вежливо поздоровались с вошедшими один за другим доньей Пепой и остальным семейством Пресутти, которые, не переставая говорить, устроились за столиком, где было побольше масла. Мохнатый подошел к ним, словно давая возможность получше разглядеть его пижаму.
- Привет, как дела? - сказал он. - Видали, что делается? Стоим у Килмеса, и все тут.
- У Килмеса?! - воскликнул доктор Рестелли. - Не может такого быть, молодой человек, это, наверняка, уже Уругвай.
- Я знаю эти газгольдеры, - уверял Мохнатый. - Да вот моя невеста не даст мне соврать. И дома видны, и заводы, говорю вам, это Килмес.
- А что в этом невероятного? - сказал Лопес. - Мы почему-то решили, что первый порт на нашем пути - Монтевидео, а если мы пошли другим курсом, например на юг…
- На юг? - сказал дон Гало. - Что мы там забыли, на юге?
- Да, конечно… Надеюсь, сейчас что-нибудь выясним. Вам известно расписание маршрута? - спросил Лопес у бармена.
Бармен вынужден был признаться, что не известно. Вернее, было известно до вчерашнего дня, и это был маршрут на Ливерпуль с восемью или девятью обычными заходами в порты. Но потом начались какие-то переговоры с берегом, и он теперь совершенно не в курсе дела. Он прервал свои объяснения, чтобы обслужить Мохнатого, которому срочно понадобилось долить в кофе молока, и Лопес растерянно посмотрел на сотрапезников.
- Придется поискать кого-нибудь из офицеров, - сказал он. - Должно же у них быть расписание.
К Лопесу подбежал Хорхе, который уже успел проникнуться к нему симпатией.
- Идут остальные, - объявил он. - А судовых… так и не видно. Можно я сяду с вами? Пожалуйста, кофе с молоком и хлеб с джемом. Вот они, я же говорил.
Вошли Медрано и Фелипе, на еще сонных лицах - удивление. За ними показались Рауль и Паула. Пока вновь пришедшие здоровались, вошло остальное семейство Трехо и Клаудиа. Не хватало только Лусио с Норой, если не считать Персио, но отсутствия Персио никогда не замечали. Зазвучали голоса, задвигались стулья, бар наполнился сигаретным дымом. Большинство пассажиров впервые по-настоящему увидели друг друга. Медрано пригласил Клаудиу за свой стол, и она показалась ему гораздо моложе, чем накануне вечером. Паула была намного ее моложе, однако словно груз давил ей на веки, и по одной стороне лица то и дело пробегал нервный тик; в такие моменты она казалась ровесницей Клаудии. Известие о том, что они стоят напротив Килмеса, облетело столики, вызвав усмешки и иронические замечания. Медрано со странным и немного смешным для него живым чувством смотрел, как Рауль Коста подходил к иллюминатору, разговаривая с Филипе; как в конце концов они сели за столик, где уже сидела Паула, и как Лопес не без удовольствия наблюдал, какую досаду вызвало у семейства Трехо излишняя самостоятельность сына. Снова появился шофер, чтобы унести дона Гало, и Мохнатый тут же поспешил ему на помощь. "Какой славный парень, - подумал Лопес. - Как сказать ему, что пижаму следует оставлять в каюте?" Он тихонько поделился своей мыслью с Медрано, сидевшим за соседним столиком.
- Вечная история, че, - сказал Медрано. - Нельзя обижаться на невежество или неотесанность этих людей, по сути, мы же с вами ничего не сделали, чтобы помочь им избавиться от этих недостатков. Просто предпочитаем общаться с ними как можно меньше, но когда обстоятельства сводят нас…
- Мы оказываемся бессильны, - сказал Лопес. - Я - во всяком случае. Я просто теряюсь от этой его пижамы, его одеколона и его святой невинности.
- И они бессознательно пользуются этим, чтобы выжить нас, потому что мы им тоже мешаем. Каждый раз, когда они плюют на палубу, вместо того чтобы сплюнуть за борт, я чувствую себя так, словно мне всадили пулю промеж глаз.
- Или когда включают радио на полную катушку, а потом орут, чтобы перекричать его, и тогда радио уже не слышно, и они еще прибавляют громкости и так далее до бесконечности.
- А самое страшное, - сказал Медрано, - когда они вытаскивают на свет божий традиционный набор затертых штампов и чужих мыслей. По-своему они даже замечательны, как боксер на ринге или акробат под куполом цирка, но нельзя же без конца находиться в обществе акробатов и атлетов.
- Не печальтесь, - сказала Клаудиа, протягивая им сигареты, - а главное - не спешите выставлять напоказ свои буржуазные предрассудки. Лучше скажите, что вы думаете о промежуточном звене, а именно о семействе этого молодого человека? По-моему, вполне милые люди, еще более неприкаянные, чем мы, потому что не находят общего языка ни с компанией рыжеволосого парня, ни с нами. А они бы этого очень хотели, но мы в ужасе от них отшатываемся.
Те, о ком она говорила, в это время тихими голосами, иногда срывавшимися на свистящий шепот или восклицание, обсуждали невежливое поведение своего сына и брата. Сеньора Трехо не намерена была позволять этому сопляку, воспользовавшись случаем, отделяться от семьи в свои неполных шестнадцать с половиной лет, и если отец не скажет ему самым решительным образом… Но сеньор Трехо, конечно же, ни за что не позволит ему этого, будьте спокойны. А Беба всем своим видом выражала глубокое презрение и полное неодобрение.
- Ничего себе, - сказал Фелипе, - плыли-плыли всю ночь… А утром подхожу к окну, и на тебе - эти трубы. Я уж собирался снова спать завалиться.
- Вот что значит вставать ни свет ни заря, - сказала Паула, зевая. - А ты, дорогой мой, больше никогда не буди меня так рано. Я принадлежу к почтенному племени сурков как по линии Лавалье, так и по линии Охеда, а потому должна блюсти честь гербов.
- Прекрасно, - сказал Рауль. - Я заботился о твоем здоровье, но, как известно, инициатива наказуема.
Фелипе растерянно слушал. Что-то поздновато они договариваются - как спать, как вставать. И он целиком отдался поеданию крутого яйца, искоса поглядывая на столик, за которым сидели родители. Паула разглядывала его сквозь клубы дыма. Ничуть не хуже и не лучше других; в этом возрасте, видно, они все одинаковые, одинаково упрямые, жестокие, желанные. "Настрадается он", - подумала Паула, но имела в виду не его.
- Да, так будет лучше, - сказал Лопес. - Ну-ка, Хорхе, если ты уже позавтракал, сходи-ка поищи кого-нибудь из судовой команды и попроси прийти сюда на минутку.
- Офицера или любого липида?
- Лучше офицера. А кто такие липиды?
- Понятия не имею, - сказал Хорхе. - Но наверняка - враги. Чао.
Медрано знаком подозвал бармена, привалившегося к стойке. Тот нехотя подошел.
- Кто у вас капитан?
К удивлению Лопеса, доктора Рестелли и Медрано, бармен этого не знал.
- Такие дела, - пояснил он огорченно. - До вчерашнего дня был капитан Ловатт, но вчера вечером, я слышал, говорили… Произошли замены в общем-то из-за того, что вас взяли на борт, вот и…
- Какие замены?
- Да так, кое-какие. Теперь, кажется, уже не идем в Ливерпуль. Вчера я слышал… - Он замолчал и оглянулся по сторонам. - Вам лучше поговорить с мэтром, может, он что-то знает. Он должен прийти с минуты на минуту.
Медрано с Лопесом переглянулись и отпустили бармена. Похоже, ничего не оставалось, кроме как созерцать берег Килмеса и вести беседы. Хорхе вернулся с известием, что офицеров нигде не видно, а два матроса, красившие кабестан, по-испански не понимают.