- Ах так? Конечно, в центре повеселее, есть куда пойти.
- Ну да, - сказал Фелипе. - Вы-то, небось, ведете ночную жизнь.
- Бывает. Теперь уже не очень.
- Ну да, когда женишься…
Рауль смотрел на него, улыбался и курил.
- Ты ошибаешься, я не женат.
Он получал удовольствие, глядя, как Фелипе густо покраснел, и, чтобы скрыть смущение, сделал вид, что закашлялся.
- Да нет, я имел в виду…
- Я знаю, что ты имел в виду. Тебе, верно, немного надоело все время ходить с родителями и сестрой, так ведь?
Фелипе в смущении отвел глаза.
- А что делать, - сказал он. - Они думают, я еще очень молод, а я имел право взять их с собой, вот я и…
- Я тоже думаю, что ты еще очень молод, - сказал Рауль. - Но мне бы пришлось больше по душе, если бы ты был здесь один. Или вот как я, - добавил он. - Так бы лучше всего, потому что на этом пароходе… А в общем, я не знаю, что думаешь ты.
Фелипе этого тоже не знал и стоял, разглядывая свои руки, а потом - ботинки. "Он чувствует себя будто голый, - подумал Рауль. - Он на распутье, между двух возрастов, между двух состояний, совсем как его сестра". Он протянул руку и потрепал Фелипе по волосам. Тот отпрянул, удивленный и сконфуженный.
- Но по крайней мере у тебя есть друг, - сказал Рауль. - Это уже кое-что, правда?
И просмаковал, точно вино, его улыбку, сначала робкую, а потом расплывшуюся во весь его только что самодовольно поджатый рот. Вздохнув, слез со стола и безуспешно попытался открыть шкафы.
- Ну что ж, по-моему, надо идти дальше. Ты не слышишь голосов?
Они приоткрыли дверь. Голоса доносились справа, из каюты, говорили на незнакомом языке.
- Липидос, - сказал Рауль, и Фелипе посмотрел на него удивленно. - Этим словом Хорхе называет здешних матросов. Ну?
- Пойдемте, если хотите.
Рауль рывком распахнул дверь.
Ветер, который вначале дул в корму, повернул и теперь дул навстречу вышедшему в открытое море "Малькольму". Дамы решили уйти с палубы, но Лусио, Персио и Хорхе забрались на самый край носовой палубы и там, ухватившись за бушприт, наблюдали, как медленно уходят речные воды, и на смену им катят зеленые морские валы. Для Лусио это было не в новинку, он довольно хорошо знал дельту, а вода - она и есть вода, везде одинаковая. Ему нравилось смотреть, конечно же, но он невнимательно слушал рассуждения и пояснения Персио, потому что мыслью все время возвращался к Норе, которая предпочла (а почему предпочла?) остаться в читальном зале с Бебой Трехо и листать журналы и туристические проспекты. В памяти то и дело всплывали непонятные утренние слова Норы, и как они вместе стояли под душем, несмотря на ее возражения, и голая Нора под водяными струями, и как ему хорошо было намыливать ей спину и целовать ее, такую тепленькую и выскальзывающую. А Нора все никак не хотела смотреть на него голого прямо, а прятала лицо и отворачивалась, как будто за мылом или за расческой, так что ему пришлось в конце концов завернуться в полотенце и сунуть голову под холодную струю.
- По-моему, водоотводы - то же самое, что водостоки, - сказал Персио.
Хорхе упивался объяснениями, спрашивал и впитывал ответы восторженно (на свой лад, безоглядно веря), слушал мага Персио, всезнающего Персио. Ему нравился и Лусио, потому что, как и Медрано с Лопесом, не называл его мальцом или пацаненком, не говорил о нем "дитя", как толстуха, мать Бебы, этой идиотки, вообразившей себя взрослой. Но самое главное сейчас был океан, потому что это был океан, масса соленой воды, в глубинах которой плавали акантоптеригии и другие морские рыбы, и может, удастся увидеть медуз и водоросли, как в романах Жюля Верна, а то и огни святого Эльма.
- Ты ведь раньше жил в Сан-Тельмо, правда, Персио?
- Да, но уехал оттуда - на кухне завелись крысы.
- Как ты думаешь, сколько миль мы делаем?
Персио полагал, что миль пятнадцать. То и дело он ронял изумительные слова, которые вычитал в книгах, и они приводили Хорхе в восторг: долгота, лечь на курс, штурвал, азимутальный круг, плавание в открытом море. Он сожалел, что больше нет парусников, потому что прочитанные в свое время книги позволили бы ему часами говорить о рангоутах, марселях и кливерах. Всплывали целые фразы, когда-то где-то прочитанные: "Это был огромный нактоуз в стеклянном футляре и с двумя медными лампами по бокам, чтобы ночью освещать его".
На пути им попадались суда, "Haghios Nicolaus", "Pan", "Falcon". Пролетел гидроплан, как будто наблюдая за ними. А потом открылся горизонт, уже окрасившийся желто-голубым светом сумерек, и они остались одни и впервые почувствовали себя одиноко. Не было ни берега, ни бакенов, ни судов, не было даже чаек или легкой ряби на волнах, как в дельте. Оказавшийся посреди бескрайнего зеленого водоворота "Малькольм" шел на юг.
* * *
- Привет, - сказал Рауль. - Здесь можно подняться на корму?
Один из двух матросов и бровью не повел, как будто не понял. Другой, с широкой спиною и мощным брюхом отступил на шаг назад и открыл рот.
- Hasdala, - сказал он. - Корма нельзя.
- Почему - корма нельзя?
- Корма нельзя здесь.
- А где можно?
- Корма нельзя.
- Похоже, он по-нашему не петрит, - прошептал Фелипе. - Чисто медведь, ничего себе. Смотрите, какая у него татуировка на руке - змея.
- Что с них взять, - сказал Рауль. - Липиды.
Матрос поменьше отступил в глубину каюты, к другой двери. Прислонясь к стене, он добродушно улыбался.
- Офицер, - сказал Рауль. - Я хочу говорить с офицером.
Матрос, владеющий даром речи, поднял руки кверху, выставив ладони вперед. Он смотрел на Фелипе, который, опустив сжатые кулаки в карманы джинсов, принял боевой вид.
- Офицер известить, - сказал липид. - Орф известить.
Орф, не отрываясь от стены, кивнул, но Рауль этим не удовлетворился. Он внимательно оглядывал помещение, более просторное, чем то, которое располагалось по левому борту. Два стола, стулья, скамьи, незастеленная койка с мятыми простынями, две карты морского дна, приколотые к стене золотистыми кнопками. В углу на лавке - патефон с заводной пружиной. На обрывке коврика спал черный кот. Нечто среднее между кладовой и каютой, куда эти два матроса (в тельняшках и замызганных белых брюках) вписывались с трудом. Но и офицерской каютой это тоже не могло быть, разве что машиниста… "Но что я знаю о жизни машинистов? - подумал Рауль. - Романы Конрада и Стивенсона - не очень много почерпнешь из этого источника о современных судах…"
- Ладно, позовите офицера.
- Hasdala, - сказал разговорчивый матрос. - Вернуться носовой палуба.
- Нет. Офицер.
- Орф извещать офицер.
- Сейчас.
Стараясь, чтобы матросы его не услышали, Фелипе спросил Рауля, не лучше ли им вернуться за остальными. Его немного беспокоило, что дело словно застопорилось, как будто никто не хотел брать в руки инициативу. Огромный матрос продолжал смотреть на него, и лицо его ничего не выражало, а Фелипе испытывал неловкость оттого, что на него смотрят, а он никак не может соответствовать этому неотрывному взгляду, быть может, даже сердечному и любопытному, но такому пристальному, что выдерживать его нет сил. Рауль все настаивал, обращаясь уже к Орфу, а тот стоял, прислонясь к двери, и время от времени жестом показывал, что не понимает.
- Ладно, - сказал Рауль, пожав плечами, - наверное, ты прав, нам лучше уйти.
Фелипе вышел первым. В дверях Рауль обернулся и бросил грозный взгляд на татуированного матроса.
- Офицер! - крикнул он и хлопнул дверью. Фелипе уже шел прочь, когда Рауль вдруг на минуту припал к двери. За дверью слышался визгливый насмешливый голос Орфа. Другой раскатисто захохотал. Поджав губы, Рауль быстро открыл левую дверь и тут же вышел, неся под мышкой тот самый жестяной ящик, который незадолго до того открывал. И, пробежав по коридору, догнал Фелипе на трапе.
- Скорее, - сказал он и кинулся вверх, перескакивая через две ступеньки.
Фелипе удивленно обернулся, решив, что за ними гонятся. И, увидев ящик, вопросительно поднял брови. Но Рауль ладонью подтолкнул его в спину - быстрее, быстрее. Фелипе вдруг вспомнилось, что именно на этих ступеньках Рауль начал называть его на "ты".
XXIV
Час спустя бармен обошел каюты и палубу, оповещая пассажиров о том, что офицер ожидает их в читальном зале. Некоторые дамы страдали от качки; дон Гало, Персио и доктор Рестелли отдыхали в каютах, и вместе с мужчинами пошли только Клаудиа и Паула, уже знавшие о вылазке Рауля и Фелипе. Офицер был сдержан и подозрителен, то и дело проводил рукою по пегим волосам, стриженным "ежиком", и с видимым усилием говорил по-испански, однако почти без ошибок. Медрано почему-то решил, что он датчанин или голландец.
Офицер от имени и по поручению "Мадженты Стар" и капитана "Малькольма", в данный момент не имеющего возможности сделать это лично, приветствовал их на борту судна. Он выразил сожаление, что неожиданные дела помешали ему встретиться с ними раньше, и сказал, что понимает обеспокоенность, которую, возможно, испытывают сеньоры пассажиры. Уже приняты все меры к тому, чтобы плавание прошло для них в высшей степени приятно; в их распоряжении имеется бассейн, солярий, гимнастический и игровой залы, два стола для пинг-понга, бильярд и музыка на магнитофонных пленках. Метрдотелю поручено собирать все могущие возникнуть замечания и предложения, и офицеры, само собой разумеется, будут постоянно готовы к услугам пассажиров.
- Некоторые дамы довольно сильно страдают от качки, - нарушила Клаудиа неловкое молчание, наступившее после речи офицера. - На борту есть врач?
Офицер полагал, что врач не замедлит засвидетельствовать свое почтение как больным, так и здоровым. Медрано, ожидавший момента, выступил вперед.
- Очень хорошо, большое спасибо, - сказал он. - Но есть еще две вещи, которые нам хотелось бы выяснить. Первая: пришли вы к нам по собственной воле или потому, что один из присутствующих здесь настоятельно этого потребовал? Вторая совсем простая: почему нельзя пройти на корму?
- Во-во! - крикнул Мохнатый, немного позеленевший, однако переносивший качку, как подобает мужчине.
- Сеньоры, - сказал офицер, - мой приход планировался раньше, однако это оказалось невозможным по тем же самым причинам, по которым… временно перекрыт доступ на корму. Строго говоря, там и смотреть-то нечего, - добавил он быстро. - Команда, груз… Здесь вам гораздо удобнее.
- А что это за причины? - спросил Медрано.
- Сожалею, но мне дан приказ…
- Приказ? Мы не на войне, - сказал Лопес. - Нас не подстерегают подводные лодки, вы не транспортируете атомное оружие или что-нибудь подобное. Или транспортируете?
- Нет, конечно, нет. Откуда такие мысли, - сказал офицер.
- Аргентинскому правительству известны обстоятельства, при которых осуществляется наше плавание? - продолжал Лопес, в душе смеясь над собственным вопросом.
- Ну, так сказать, окончательные переговоры проводились в самый последний момент, а техническая сторона дела находится исключительно в нашей компетенции. "Маджента Стар", - добавил он со сдержанной гордостью, - традиционно славится прекрасным обслуживанием пассажиров.
Медрано знал, что сейчас диалог закрутится на месте, наступая на собственный хвост.
- Как зовут капитана? - спросил он.
- Смит, - сказал офицер. - Капитан Смит.
- Как меня, - сказал Лопес, и Рауль с Медрано засмеялись. Офицер понял, что его разоблачили, и нахмурился.
- Раньше его звали Ловатт, - сказал Рауль. - Да, вот еще: можно послать телеграмму в Буэнос-Айрес?
Офицер подумал, прежде чем ответить. Беда в том, что беспроволочная связь на "Малькольме" не принимает обычных сообщений. Вот если у них будет стоянка в Пунта-Аренас, то почтовая связь… Он закончил фразу таким образом, что создалось ощущение: к тому моменту Раулю уже не будет нужды никому ничего телеграфировать.
- Временные затруднения, - добавил офицер, жестом как бы предлагая им проникнуться пониманием к этим затруднениям.
- Послушайте, - сказал Лопес, которому это с каждой минутой становилось все противнее. - Мы, здесь присутствующие, не имеем ни малейшего желания испортить себе плавание. Но для меня лично совершенно неприемлемы методы, которыми пользуется ваш капитан или кто он там есть. Почему не говорят причин, по которым нас заперли - вот именно, и не делайте оскорбленного лица, - заперли на носовой палубе?
- И еще одно, - сказал Лусио. - Куда нас повезут из Пунта-Аренас? Пунта-Аренас - очень странный маршрут.
- О, в Японию. Прекрасное плавание через Тихий океан.
- Мамочки родные, в Японию! - остолбенел Мохнатый. - Значит, мы не попадем на Копакабану?
- Обсудим маршрут позднее, - сказал Рауль. - Я хочу знать, почему мы не можем выйти на корму, почему я должен, как крыса, искать лазейки и наталкиваться на ваших матросов, которые меня не пускают.
- Сеньоры, сеньоры… - Офицер оглядывался по сторонам, словно ища, кто окажется в стороне от назревающего бунта. - Поймите и нас…
- Ответьте, в конце концов: какова причина? - резко сказал Медрано.
После паузы, во время которой слышно было, как кто-то в баре уронил чайную ложку, острые плечи офицера дернулись кверху, выражая безнадежность.
- Ну что ж, сеньоры, я бы предпочел не говорить вам этого, коль скоро вы совершаете честно выигранное приятное плавание. И еще можно… Ну хорошо, ладно. Так вот, причина очень простая: двое из судовой команды больны тифом.
Первым отреагировал Медрано и в такой резкой и холодной форме, что все удивились. Но успел он сказать офицеру лишь, что прошли времена кровопускания и запудривания мозгов, как тот поднял кверху руки, изображая крайнюю скуку и усталость.
- Прошу прощения, я неточно выразился. Мне следовало вам сказать, что речь идет о разновидности тифа: это - тиф-224. Без сомнения, вам о нем не слишком много известно, в этом же заключаются и наши трудности. Тиф-224 мало известен. Судовой врач знает новейшие способы его лечения и применяет их, но он считает, что на данный момент необходим своего рода… санитарный кордон.
- Но скажите на милость, - взорвалась Паула, - как мы в таком случае могли отплыть из Буэнос-Айреса? Разве вы не знали об этом самом двести с чем-то?
- Конечно же, знали, - сказал Лопес. - На корму нас не пускали с самого начала.
- Как это может быть? Почему санитарный контроль разрешил судну выйти из порта? И почему разрешил нам подняться на борт, и почему мы тут?
Офицер уставился в потолок. Казалось, он совсем устал.
- Не вынуждайте меня говорить больше, чем мне позволяют мои полномочия, сеньоры. Ситуация эта временная, я не сомневаюсь, что уже через несколько дней больные выйдут из… из заразной стадии. А пока…
- А пока, - сказал Лопес, - мы с полным основанием можем думать, что находимся в руках банды грязных дельцов… Да-да, то, что слышите. В последнюю минуту вам подвернулось выгодное дельце, и вам надо, чтобы мы не знали, что происходит на борту и помалкивали. А ваш капитан Смит - просто грязный торговец, можете ему так и сказать от моего имени.
Офицер отступил на шаг, с трудом сглотнул слюну.
- Капитан Смит, - сказал он, - один из двух заболевших. И наиболее тяжелый.
И он вышел, прежде чем кто-либо нашелся что-то сказать.
Хватаясь обеими руками за перила, Атилио вернулся на палубу и рухнул в шезлонг рядом с Нелли, ее матерью и доньей Роситой, которые постанывали, каждая на свой лад. Укачало их всех по-разному: как объяснила донья Росита сеньоре Трехо, тоже страдавшей от качки, у нее была сухая морская болезнь, а Нелли и ее мать всю дорогу выворачивало.
- Я им говорила, чтобы не пили столько газировки, теперь у них в желудке размягчение. Вам тоже, сеньора, худо, так ведь? Сразу видно, бедняжка. У меня, по счастью, сухая морская болезнь, меня почти не выворачивает, может, только пронесет немного. А бедняжка Нелли, посмотрите, как страдает. Я в первый день ем только сухую пишу, и у меня все внутри остается. Помню, когда мы плавали на прогулочном катере "Дорита", меня одну потом почти не выворачивало. А остальные, бедолаги… Ой, смотрите, как худо донье Пепе.
Вооружившись ведрами с опилками, матрос-финн убирал загаженную палубу. Со стоном не то отчаяния, не то ярости Мохнатый сгреб ладонями свое лицо.
- Да не от качки это, - сказал он Нелли, которая сочувственно смотрела на него. - Это мороженое поперек встало, а я еще две лишние порции навернул… Ты-то как?
- Худо, Атилио, ой как худо… Погляди на маму, вот бедняжка. Может, ей врачу показаться?
- Какой там врач, - вздохнул Мохнатый. - Если я тебе расскажу, какие дела… Лучше не рассказывать, а то сблевнешь по новой.
- А что случилось, Атилио? Расскажи скорее. Да что же этот пароход так качает?
- Морское волнение, - сказал Мохнатый. - Плешивый объяснял нам все про море. Уй, как наклонился, так и кажется, волна нас вот-вот накроет… Хочешь, я принесу одеколон, подушишь платок?
- Нет, расскажи лучше, что происходит.
- Что происходит, - сказал Мохнатый, борясь со странным теннисным мячом, поднимавшимся к глотке. - Чума у нас бубонная, вот что происходит.