"Не знаю, какая тому причина, как не знаю, почему вы не оставили мне ни строки; хотя не думаю, что вчера сделал, на ваш взгляд, что-то не так. Касательно миссис Бригсток я, разумеется, как раз считал правильным поступать так, как поступал. Она не имеет ни малейших оснований обращаться к вам в такой манере, и я сгорел бы от стыда, если позволил бы ей докучать вам. Я никому не позволю докучать вам, кроме меня. И я не имел намерения делать это вчера и не имею сегодня; но теперь, будучи совершенно свободен, я вправе сказать вам, что вы нужны мне много больше, чем вы разрешили мне это объяснить. Если вы позволите приехать к вам, то сами увидите, что со мной все хорошо. Не бойтесь, я ничем не стану досаждать вам и ничем не обеспокою. Я, слово чести, никому не буду досаждать. Только мне непременно нужно вас видеть - по поводу того, что мне сказать миссис Б. Она оказалась зловреднее, чем я предполагал, но я веду себя как ангел. Уверяю вас, со мной все хорошо, - и я хочу, чтобы вы убедились в этом воочию. Вы, скажем прямо, передо мной в долгу: обещали кое-что сделать и не сделали; а ваш отъезд без единого слова дает мне понять - не так ли? - что и решительно не в состоянии сделать. Но не покидайте меня. Дайте мне возможность увидеться с вами - пусть только раз. Я не буду ждать разрешения - приеду завтра. Я справлялся о расписании и выяснил: есть поезд, который доставит меня сразу после ленча, и обратный тоже есть. Долго я у вас не пробуду. Бога ради, будьте на месте".
Послание это прибыло утром, и у Фледы еще оставалось время послать телеграмму с отказом от встречи. Она мысленно взвесила подобный выбор, но перечитала письмо и запнулась на фразе, где говорилось о ее долге. Оуэн по своей простоте упомянул об этом, и ей нечего было ему тут возразить. Да, она осталась у него в долгу: ей явно не удалось выиграть его дело, и теперь ее долгом было принять его. Если бы она только предположила, что он предпримет попытку встретиться с ней, она, пожалуй, не пустилась бы в бегство: этим она ничего не выиграла. Впрочем, выиграла она то, что выиграла, - передышку. Никаких угрызений совести по поводу того, что из-за нее у молодого человека будет больше хлопот, она не испытывала; напротив, она считала, что это правильно, чтобы у него было как можно больше хлопот. Мэгги, считавшая, что знает все секреты сестры, хотя это было далеко не так, пеняла ей, что она уехала от миссис Герет, и весьма обрадовалась, услышав о госте, с которым сестра просила оставить ее наедине. Мэгги любила заглядывать далеко вперед и теперь, сидя наверху, окидывала взглядом все их будущее. Она знала, как выразилась в своем кругу, что с Фледой что-то происходит, и весомость того, что она знала, усиливалась другим фактом: с мистером Геретом тоже явно что-то происходило.
Фледа очень скоро узнала, что именно. Всего лишь то, что с ним, как он объявил в первую же минуту, как только появился перед ней, теперь все хорошо. Когда же Фледа справилась, что он под этим имеет в виду, то услышала: отныне он может считать себя свободным, ибо в Уэст-Кенсингтоне, когда они с миссис Бригсток вышли на улицу, произошла ужасная сцена.
- Я знал, что она намеревалась мне сказать; вот почему я решил во что бы то ни стало ее увести. Я знал, что мне это будет очень неприятно, но был в полной готовности. Она выпалила, как только мы свернули за угол, спросила напрямую, влюблен ли я в вас.
- И что же вы на это ответили?
- Что ей нет до этого никакого дела.
- Вот как? - сказала Фледа. - Я в этом не так уж уверена!
- Зато я уверен, а самое заинтересованное лицо - я. Конечно, я употребил другие слова: я был безукоризненно вежлив, так же вежлив, как она. Но сказал ей, что она не имеет права задавать мне такого рода вопросы. Я сказал, что не уверен, имеет ли даже Мона на них право при той своеобразной линии поведения, какую избрала. Во всяком случае, все это дело, как я его понимаю, касается Моны и меня, и между Моной и мной, с ее соизволения, впредь и останется.
Фледа помолчала немного.
- Все это не ответ на ее вопрос.
- Значит, по-вашему, я должен был сказать ей?
Наша юная леди снова помедлила:
- По-моему… Я рада, что вы этого не сделали.
- Я знал, как поступить, - сказал Оуэн. - Я и мысли такой не допускал, что у нее есть малейшее право набрасываться на нас, как она себе позволила, и требовать объяснений.
Фледа задумалась, взвешивая все обстоятельства.
- Но, идя ко мне, она не предполагала "набрасываться".
- А что же она предполагала?
- То, что сказала мне перед тем, как ушла: она намеревалась говорить со мной.
- Как же! - бросил Оуэн. - Только о чем говорить?
- О вас, конечно, попросить меня оставить вас в покое. Она же считает меня ловкой интриганкой… что я вами вроде как завладела.
Оуэн вытаращил глаза:
- Да вы и пальцем не шевельнули! Это я, я вами завладел.
- Совершенно верно, весь узел завязали вы сами. - Фледа говорила сдержанно и мягко, без тени кокетства. - Но это оттенки, в которых она, пожалуй, не обязана разбираться. Ей достаточно, что мы встречаемся как близкие люди.
- Я - да, а вы - нет! - воскликнул Оуэн.
По лицу Фледы скользнула улыбка.
- Вы вызываете у меня, когда так говорите, ощущение, будто я уже неплохо вас знаю. Миссис Бригсток пришла сюда уговорить меня, упросить меня, - продолжала она, - но, найдя вас здесь, увидела, что вы держитесь совсем по-домашнему, пришли ко мне с дружеским визитом, переставляете чашки на чайном столе, и это было для нее чересчур. Она ведь не знает, понимаете, что я такое, что я все-таки порядочная девушка. Вот она и сделала вывод: перед нею весьма опасная особа.
- Я не мог снести то, как она с вами обошлась, и должен был ей это сказать, - возразил Оуэн.
- Она простовата, но отнюдь не глупа и, по-моему, в общем и целом обошлась со мною весьма хорошо.
Фледа помнила, как миссис Герет обошлась с Моной, когда Бригстоки явились в Пойнтон. Но по мнению Оуэна, ей все виделось перевернутым кверху дном.
- Это вы проявили завидную выдержку, держали себя в узде. И я, мне кажется, тоже. Знали бы вы, каково было мне! Я сказал ей, что вы благороднейшая и честнейшая из женщин.
- Вряд ли это развеяло ее подозрения насчет козней, на которые я вас толкаю.
- Не развеяло, - признался Оуэн. - Она сказала, что наши отношения, мои и ваши, вовсе не невинны.
- Что она под этим имела в виду?
- Я, как можете предположить, не преминул спросить. И знаете, что она имела наглость утверждать? Уж лучше бы промолчала: она имеет в виду, сказала она, что наши отношения в высшей степени "странны".
Фледа снова задумалась.
- Что же, так оно и есть, - вырвалось у нее наконец.
- Да? Тогда, по чести говоря, такими их делаете вы! - Это ее перевернутое видение было для него явно чересчур. - То есть вы делаете их такими: гоните меня все время.
- Я сегодня гнала вас? - И Фледа печально покачала головой, вскинула руки и тут же их уронила. Этот жест смирения дал ему повод задержать ее руку, но, прежде чем он успел прикоснуться к ней, Фледа завела руки за спину. Они сидели на узком диванчике, спальном ложе Мэгги, и теперь Фледа встала с него, а Оуэн, не спуская с нее укоризненных глаз, обескураженный, уселся поглубже.
- Какой мне с этого прок, когда вы со мною - камень?
Она встретила его взгляд со всей нежностью, какую еще ни разу не выказывала, да и сама не знала до этого момента, сколько ее накопилось.
- Может быть, все-таки, - рискнула она, - даже от камня, как знать, будет вам толика помощи.
С минуту Оуэн сидел, не отрывая от нее глаз.
- О, вы - чудная, несравненная, - вырвалось у него, - но, будь я проклят, если я способен вас понять! Во вторник, у вашего отца, вы были чудная, такая же чудная, когда я уходил, вот как сейчас. А назавтра, когда я вернулся, оказалось, что это ровным счетом ничего не значит; и сейчас опять, хотя вы позволили мне приехать сюда и встретили меня, сияя, как ангел, вы и на йоту не приблизились к тому, что я хочу услышать от вас. - Еще мгновение он оставался сидеть, как сидел, потом резко выпрямился: - А я хочу услышать от вас, что я небезразличен вам… я хочу услышать от вас, что вы меня жалеете. - Вскочив с дивана, он подошел к ней. - Я хочу, чтобы вы сказали, что спасете меня!
Фледа замялась:
- Зачем же спасать вас, если вы, как только что заявили, человек свободный?
Он тоже замялся, но не отступил:
- Именно потому, что теперь я свободен. И вы не знаете, что я хочу сказать? Я хочу, чтобы вы вышли за меня замуж.
При этих словах Фледа милостиво выпростала руку; и коснулась его руки, и он на мгновение задержал ее в своей, и если, как он выразился, встречая его, она сияла, как ангел, то теперь, можно считать, она сияла еще сильнее, вся озаренная своей проникновенной тихой улыбкой.
- Сперва немножко больше о вашей "свободе". Миссис Бригсток, как я поняла, была не вполне удовлетворена, как вы разрешили ее вопрос.
- Честно скажу - не была. Но чем меньше она удовлетворена, тем я свободнее.
- Помилуйте, при чем тут ее чувства? - спросила Фледа.
- При чем? Да чувства Моны еще хуже. Мона спит и видит, как бы дать мне отставку.
- Почему же она этого не делает?
- Она непременно сделает, как только ее мать вернется домой со своим докладом.
- Докладом? О чем?
- О том, что я люблю вас.
- Вы так уверены, - возразила Фледа, - что она ей об этом скажет?
- Более чем. При тех уликах, которые уже есть. И они ее доконают! - заявил Оуэн.
Его собеседница снова задумалась.
- И вы можете радоваться, что "доконают" - бедную девушку, которую вы прежде любили?
Оуэн долго молчал - достаточно долго, чтобы осмыслить такой вопрос, потом с искренностью, поразившей даже Фледу, казалось бы уже знавшую его натуру, сказал:
- Не думаю, чтобы я по-настоящему ее любил.
Фледа рассмеялась. Это, как и чувство, о котором ее смех свидетельствовал, явно его удивило.
- Вот как! Тогда откуда мне знать, - сказала Фледа, - что вы "по-настоящему" любите другую?
- О, я сумею вам это показать! - воскликнул Оуэн.
- Приходится верить вам на слово, - отозвалась Фледа. - А что, если Мона не даст вам отставки?
Оуэн смешался, но всего на несколько секунд; он все продумал.
- Вот тогда на сцену выступите вы.
- Чтобы спасти вас? Ну да. Иными словами, я должна избавить вас от нее.
Судя по недолгой оторопи, которая его охватила, холод ее железной логики дал себя почувствовать, но, пока она ждала, что он ответит, ей становилось все яснее, кому из них это обойдется дороже. С минуту он стоял, переводя дыхание, и пауза дала ей время сказать:
- Вот видите, пока еще говорить о таких вещах невозможно.
Быстрее молнии он схватил ее за руку.
- Так вы разрешаете о них говорить? - И читая согласие в ее глазах: - Вы выслушаете меня? О милая, милая… когда же, когда?
- Когда от них не будет одно только горе!
Слова вырвались у нее вместе с громким всхлипом, и от внезапного звука собственной боли она утратила власть над собой. Услышав эту выплеснувшуюся из груди правдивую ноту, она оторвалась от него; мгновение - и она разрыдалась, еще мгновение - и его руки обвились вокруг нее; еще - и она уже дала себе столько воли, что даже миссис Герет могла бы ею полюбоваться. Он сжал ее в своих объятиях, и она не противилась ему, роняя слезы ему на грудь; что-то запертое и замкнутое билось и хлестало… что-то глубокое и сладостное вставало с волной… что-то подымавшееся изнутри, из далеких глубин, что началось, когда она впервые увидела его, спокойного и равнодушного, и никогда не затихало с тех пор. Признание было коротким, разрядка - долгой: она чувствовала его губы у себя на лице, его руки, сжимавшие ее в полном самозабвении. Что она делала, что сделала, она едва сознавала: единственным очевидным для нее, когда она снова от него оторвалась, было то, что произошло в его такой отзывчивой груди. А произошло то, что пружинка щелкнула и глаза у него открылись. Высокую стену он взял одним прыжком; они были вместе, и все покровы пали. У нее не осталось никаких, даже самых крошечных тайн, словно промчался вихрь и повалил фальшивый фасад, который она все это время, камень за камнем, возводила. Но самым странным было охватившее ее чувство опустошенности.
- Так все это время вы думали обо мне!
Оуэн читал правду в ее глазах - читал с безмерным удивлением, не в силах скрыть внезапной тревоги - нет, ужаса, овладевшего им, когда он понял, что тут ничего невозможного нет, что невозможное, пожалуй, там, в другом месте.
- Думала, думала, думала! - простонала Фледа с таким вызовом, словно признавалась в дурном поступке. - Как могла я не думать? Но никогда, никогда, слышите, не спрашивайте меня! Нам нельзя об этом говорить! - решительно заявила она. - Не надо! Не надо об этом говорить!
Не говорить, право, было легко, когда вся трудность и состояла в том, чтобы найти слова. Он молитвенно сложил руки, воздев их перед ней, как воздел бы перед алтарем; его сложенные ладони дрожали, пока он справлялся с дыханием и пока она силилась совладать с собой, чтобы вернуться в обычную и правильную колею. Он старался помочь ей, спешил усадить, поддерживая так осторожно, словно она и впрямь была чем-то священным. Она рухнула в кресло, он опустился перед ней на колени; она откинулась, он спрятал лицо в складках ее платья. Только так, простершись ниц, мог он поблагодарить ее; он оставался недвижим и молчал, пока она не возложила на него свои руки, коснулась его головы, погладила и не отпускала до тех пор, пока он не признал, что долго вел себя непозволительно тупо. Он представил дело так, будто виноват он один, а когда Фледа поднялась сама и заставила наконец подняться его, встал с колен с пристыженным видом. В глазах друг друга они читали правду, и Фледе эта правда казалась даже тяжелее, чем прежде, - тем тяжелее, что в тот самый момент, когда она осознала ее, он, вновь овладев ее руками, прижал их к груди и исступленно зашептал:
- Теперь я спасен, я спасен - спасен! Я готов на все. У меня ваше слово! Ну, пожалуйста! - воскликнул он своим обычным тоном большого мальчика за азартной игрой, видя, что она успокаивается много медленнее, чем ему бы хотелось.
Она снова отстранилась от него, дав себе клятву, что больше он не прикоснется к ней. Все произошло чересчур быстро - ее прежние ощущения поднимались стремительной волной.
- Мы не должны об этом говорить, не должны! Мы должны ждать! - отчаянно сказала она. - Я не знаю, что вы понимаете под вашей свободой! Какая свобода?! Я не вижу ее. Не чувствую. Где она, где, ваша свобода? Если вы действительно свободны, тогда у нас бездна времени. Мне невыносимо, - заявила она, - говорить о ней - все равно что иметь виды на чье-то наследство! Какое мне дело до того, чем она занята. У нее свои заботы и свои планы. Нет ничего отвратительнее, чем следить за ней, зависеть от нее!
При этих словах на лице Оуэна вновь появилось выражение беспокойства, страха перед чем-то темным, происходящим в ее душе.
- Если вы говорите о себе - да, могу понять, но что тут такого отвратительного для меня?
- Я и говорю о себе, - не без раздражения сказала Фледа.
- Да, я слежу за ней, я завишу от нее: как я могу иначе? Если я и слежу за ней, чтобы знать, на каком я свете, то я не делаю ничего такого, к чему бы она сама меня не принудила. Я и в мыслях не имел просить вас "избавить меня от нее" и никогда не заговорил бы с вами, если бы не считал, что уже свободен, это она окончательно похоронила нашу свадьбу. Разве она не делала этого с того момента, как стала отодвигать ее? Я выправил все бумаги, уже была разослана половина приглашений. Кто, как не она, вдруг потребовала отсрочки? Я тут совершенно ни при чем; мне ничего другого в голову и не приходило, как довести дело до конца. - Оуэн становился все откровеннее и все увереннее в том, что его откровенность произведет должный эффект. - Она называла это "сделать паузу", чтобы посмотреть, как поведет себя моя матушка. Я говорил ей: матушка поведет себя так, как я ее заставлю. Я говорил, что устрою все в лучшем виде, а она отвечала, что предпочитает устроить все сама. Прямой отказ в малейшей степени мне доверять. А теперь, конечно, - заключил Оуэн, - она доверяет мне еще меньше, коль скоро сие возможно.
Фледа почтила это заявление минутным молчанием.
- Что до последнего, - сказала она, - у нее безусловно есть на то основание.
- Какое, скажите на милость, основание? - Его собеседница, отступая, только всплеснула руками. - Я в вашу сторону даже и не смотрел - если называть это так, - пока она сама не расстаралась! Все время старалась меня подтолкнуть. Я знаю, что делаю. И уверяю вас, у меня все, как надо, - комар носа не подточит.
- Вовсе не как надо - все не так! - в отчаянии воскликнула Фледа. - Вы не должны здесь оставаться! Не должны! - повторила она с твердой решимостью. - Вы вынуждаете меня говорить непозволительные вещи, и я чувствую, что заставляю вас говорить их мне. - И прежде чем он нашелся с ответом, уже другим тоном сказала: - Почему же, если все изменилось, вы с ней не порвете?
- Я? - Казалось, он остолбенел, услышав такой вопрос. - И вы спрашиваете меня об этом? Не вы ли, простите, подсказывали мне, в вашей чудесной манере, как следует мне поступать? Да я не порвал с ней по той единственной причине, чтобы предоставить это ей, чтобы меня ни в чем нельзя было упрекнуть.
И тотчас, уже жалея о брошенном вызове, Фледа повернулась к нему.
- Вас ни в чем, решительно ни в чем нельзя упрекнуть, - повинилась она. - Право, не знаю, что за глупые речи вы мне приписываете. Да, вы поступали согласно моим желаниям и все делали верно и хорошо, и это единственное утешение. А теперь ступайте. Все должно исходить от Моны, а если этого не случится, значит, мы слишком много сказали друг другу. Вы должны оставить меня - навсегда.
- Навсегда? - выдавил из себя Оуэн.
- То есть пока все не изменится.
- Все уже изменилось - уж я-то знаю!
Фледа осталась глуха к тому, что он "знает"; она неистово взмахнула руками; казалось, сам дух этого "знаю" вихрем уносится из комнаты. Даже одно напоминание о нем было все равно как еще одно объятие.
- Ничего вы не знаете… и вы должны уйти и ждать! Но не должны терять себя.
Он огляделся вокруг и взял в руки шляпу, словно, несмотря на поражение, главного он все-таки добился и мог позволить себе послушаться в тех пределах, какие требуются для соблюдения формы. Он улыбнулся своей прелестной простой улыбкой - и больше ничего.
- О, я так счастлив, так счастлив! - воскликнул он.
Фледа замялась: ее поведение останется непогрешимым, хотя и приходится прибегать к наставлениям.
- И будете счастливы, если будете во всем безупречны.
Он рассмеялся:
- Я не претендую на безупречность, а вот письмо я сегодня вечером получу.
- Чего же лучше, если это то письмо, какое вы ждете.