К вечеру добрался он до незнакомой горной гряды. Конусы вершин в голубом тумане хаотично вздымались один подле другого. Они выглядели как горы на китайских вазах. Люди тоже встречались ему. Старик в военной форме нес судок с едой; мужчина, покачиваясь, спускался по горной тропе, неся на плечах коромысло с двумя бадьями, будто чашами весов. Луке пришлось пройти по селу. Нищенка сидела на корточках на углу, растрепанные девки гнали гусей. На деревенской площади у пруда, в котором крякали утки и малыши плескались в тинистой воде, росла красивая раскидистая липа, только что расцветшая. Рядом с ней стояла на высокой колонне статуя девы Марии. Под капителью на железном кольце висел колокол. Какой-то дурачок тянул вниз веревку и вызванивал наступление вечера. Лука шел дальше по дороге. Давно уже покинув деревню, он миновал трактир под вывеской "У семи чертей". Когда дверь открывали, на мгновение раздавался шум голосов и топот пляшущих ног, доносилось гудение фисгармонии и запах пива из гостевой комнаты.
- Дальше, - громко сказал Лука. Дорога шла все выше на восток. На вершине горы виднелась еще половина солнечного диска. Фиолетовые, розовые и желтые глетчеры поднимались над верхушками деревьев и таяли в долине. Лука внезапно свернул с дороги и поднялся на холм. Потом пошел по лесной опушке и приблизился к маленькой крестьянской хижине, которая, однако, выглядела как не совсем обычный сельский дом.
Он остановился, сердце его колотилось.
В дверях показалась женщина. Она была очень высока ростом. Голова непокрыта, белокурые волосы мерцали в вечернем свете. Все-таки Лука заметил, что в пышной их копне по вискам тянулись две седые пряди. На ней было не крестьянское платье, а широкое черное одеяние из домотканого полотна, которое в проеме дверей этой сельской хижины все же не казалось неуместным. Ее ноги были босы, и - вопреки всем неудобствам каменистой дороги, ранним подъемам по утрам и трудностям хозяйственной работы - оставались белыми, чистыми, с красивыми изящными пальцами. Она не казалась молодой, но и старой не выглядела.
- Добро пожаловать, - сказала она глубоким голосом. - Я ждала вас.
- Так вы знали, что я приду?
- Мне о вас сообщили. - Она подняла сильную белую руку, показывая вдаль, отчего рукав упал к изгибу локтя.
- Вы знаете…
Женщина перебила:
- Я знаю, что вы ищете у меня ночлега. Входите же.
Она вошла в дом, Лука последовал за ней. Она ступала очень легко, ее походка была спокойна и величава. Она была так прекрасна, что не вызывала в Луке вожделения. Он чувствовал: эта женщина не принадлежит человеческому роду. Она зашла в комнату.
На пороге Лука не удержался и спросил:
- Кто вы?
- Жена горняка.
Комната была с низким потолком и в сумерках казалась разноцветной. Лука видел постель, меховое одеяло, простыню и покрывало, но не из белого полотна. В углу стоял огромный глобус. Он был утыкан сверху донизу острыми гвоздями из разных металлов. На полюсе, на одной ноге, будто при каждом шаге новые гвозди вонзаются ему в старые раны, стоял, как танцор, Христос. Два больших шкафа придвинуты один к другому, точно две соседние горы. На одном сверкала очень крупная друза аметиста с изумительными кристаллами, на другом - металлическое переплетение полновесных "железных цветов".
Лука подошел к глобусу.
- Что это? - спросил он.
- Вновь пронзаемый гвоздями Спаситель.
- Разве на кресте страдания его не кончились?
- Нет! Он еще больше страдает, когда танцует на пуантах.
- Почему гвозди - из разных металлов?
- По-разному проявляется жестокая душа земли.
- Но в чем его страдание?
- В величии.
- А что такое страдание величия?
- Порча в исполнении замысла, - ответила жена горняка.
Лука не осознал противоречивости этих слов. Все же он понимал, что лишь эта женщина могла их произнести.
Женщина оставила его одного.
Потом она вошла снова, поставила на стол блюдо с едой и бокал вина, а напоследок зажгла свечу, поскольку совсем стемнело.
Лука поблагодарил. Уважение к этой таинственной женщине в черном, знавшей заранее о его появлении и о поисках его души, мешало ему есть и пить у нее на виду.
Между тем она занималась загадочными приготовлениями.
В углу стоял низкий столик. На нем - три вазочки с засохшими цветами. В эти вазы женщина поставила свежие кустики с волчьими ягодами, вытерла со стола пыль и накрыла его скатертью. Вазочки она составила в ряд и перед каждой положила крошечную плоскую лампадку с зажженным огоньком, а перед светильниками - два блюдца с молоком и одно с зернами пшеницы. Лука зачарованно следил за ее движениями. Наконец она выпрямилась в своем черном платье и спрятала руки, будто от холода, в широких рукавах.
- Это для детей… - И затем, помолчав немного: - Доброй ночи! Желаю вам найти свой сон. - Жена горняка исчезла в дверях.
Таким был сон, приснившийся Луке во вторую ночь.
Он идет по удивительному, заросшему цветами парку по мягкой дорожке, засыпанной гравием, под сияющим солнцем. Его душа полна торжествующей силы. Сбоку что-то шепчет ему ручей, целые облака белых бабочек порхают вокруг. Иногда виднеется скамейка, на которой никто не сидит; трясогузки качаются на ветвях ив, никнущих к воде; теплые веяния и жужжание пчел царят в воздухе. Он идет быстро и размеренно по ритмично скрипящим камешкам. Далеко впереди он видит медленно бредущую фигуру. Он догоняет ее; это женщина. Она в развевающемся платье из золотой парчи, но на него наброшена серая пелерина. Он знает, кто эта женщина, хотя никогда ее раньше не видел. Его тело напрягается от счастья. Он, дрожа как в лихорадке, подходит к ней и говорит:
- Милая госпожа!..
- Господин мой!.. - И глаза их погружаются друг в друга.
- Почему ты от меня уходила?
Она же:
- Ты все-таки догнал меня!
Он целует ее. Потом, будто во сне, говорит самому себе:
- Разве так бывает? Как это возможно? Да, моя душа в восторге, но она прихотлива и текуча, ведь она вечная мечтательница. С галерки оперного зала я наблюдал красавиц в ложах. Слезы капали у меня из глаз, когда прекрасная ножка спрыгивала со ступеньки экипажа. Как-то я целый год ежедневно часами стоял на остановке трамвая, ибо увидел однажды, как красивая женщина входит в сверкающий вагон. Через два года я отыскал ее. Но моя мечта оказалась краше, чем она сама. И даже покорная податливость ее волос ей уже не помогла. Но теперь! Теперь ты со мной, прежде чем я возмечтал о тебе! И в этом - твоя сила, твоя власть! Как это стало возможно?
- Да, - отвечает она, - через все пришлось мне пройти! Целоваться во сне и не знать об этом! И этот вечный сон! После детских лет, полных страха и унижений, после безудержного честолюбия и девичьего глянца! Я с детьми - в комнате на отшибе. Им нельзя ни кричать, ни плакать. Он ведь - большой мастер, он размышляет и размышляет. Его благородная личность стремится к совершенству. Он устал! Ночью я должна бегать по аптекам. Он вечно устает! Его тонкие губы почти не закрываются, а крепкие зубы требовательно оскалены. Наконец наступает тот день. Я провожу ему рукой по влажному от испуга лбу, и он, вздрагивая, целует мою руку в последний раз. Но где я была тогда? Где я была? Ведь все должно быть моим вокруг! Все! Все!
На Луку ли внезапно исходит из ее глаз дикая, безумная страсть уничтожения? Потом она говорит нежно, почти со страхом:
- Но ты единственный, ты принадлежишь мне!
И Лука ощущает едва ли не злую гордость.
- Да! Ты будешь мною довольна!
- О, возлюбленный! Я просто ожила. Нежные и дикие звери окружают меня! Но ты пробудил меня от смерти, которой была эта жизнь!
Они садятся на скамейку. Где-то играет оркестр. В верхних октавах парит звонкий голос певицы. Она поет итальянскую каватину.
Лука слышит свой голос:
- Не похожа ли эта мелодия на нежную серну, которую преследует в горах божественный бородатый охотник? Так же бросается она с высоты своей каденции и лежит неподвижно у наших ног. Мертвая и счастливая.
- Как трогает твоя душа мое сердце!
- Я говорил о музыке.
- Только мы знаем, что это такое.
- Она - наше единение с Богом, - говорит он.
- Она - наше согласие с божьим миром, - говорит она.
Они поднимаются, они молча идут по бесконечному лугу.
Вдруг она останавливается перед большим индийским храмом. Тысячи гримасничающих божков пристально смотрят на нее сверху.
- Нужно войти. - Она идет впереди, Лука следует за нею.
Они в широком и длинном дворе. Посередине - огромный бассейн. Но вместо тины и лужиц воды в нем видны пепел и шлак; кое-где еще вспыхивают и взлетают огоньки пламени. В центре водоема возвышается труба, к ней прикреплена длинная бечевка.
- Железо в твоем теле полно шлаков, любимый! Ты должен искупаться, чтобы очиститься.
Лука прыгает в бассейн. Он тянет за шнур. Яростный ливень огня осыпает его искрами, не сжигая. Он выбирается из своей ванны.
- Теперь я чист? - спрашивает он.
- Чуточку чище! - смеется она.
- Но это ведь был не огонь, а только красивый фейерверк.
Они идут в другое крыло храма. Теперь лето. Созревшие колосья тянутся вверх и лопаются, будто рвутся скрипичные струны. Повсюду васильки и мак, подорожник и прекрасный куколь. Солнце пышет жаром.
- Ах, как тепло отзывается во мне это созревание и спелость! - говорит женщина. - Я ведь - сама природа. Да, я!
Ветер треплет ее локоны, они падают ей на лоб. Она приглаживает их ладонью.
- Как это прекрасно, - ощущает Лука.
Он говорит:
- Как ты красива! Я люблю тебя!
Она не смотрит на него. Но тихий стон блаженства срывается с ее губ.
- Это звезда во мне бродит как вино.
Мановением руки она сгибает воздух, будто ласкает невидимую беременность духа.
Потом она крепко его целует.
- Я не знала, что так бывает.
- Я тоже не знал.
- Я думала, что нельзя дарить счастье, что люди лгали бы, не решаясь признаться в нем самим себе.
- Я думал, это было бы самым отвратительным и ничего бы не принесло, кроме отвращения и усталости, которые мы, мужчины, скрываем, чтобы не быть жестокими.
- И теперь мы его познали! - Она сжимает его руку.
- О, рука, рука, рука… - шепчет он.
А она:
- Уже наступает вечер.
Лука стоит рядом с женщиной у открытого окна. За окном - ночь, сад шумит.
- Я буду целовать тебя сегодня ночью.
- Я счастлива, - говорит она.
- Ты счастлива, потому что я принадлежу тебе?
- Да, но еще из-за чего-то другого, любимый!
- Могу я целовать тебя сегодня ночью?
- Ничего другого тебе и не остается.
За окном яростно свиристит какая-то мерзкая птица.
- Это дурной знак? - спрашивает он.
Она отвечает:
- Не знаю.
- То, что мы делаем, - грех?
Она смеется.
Они обнимаются.
Терраса. Как тепло этой ночью! Она сидит, золотисто-смуглая, в кресле. Лука лежит, руки под головой, на полу и пристально смотрит на звезды.
- Если б мы находились на экваторе, мы видели бы Южный Крест.
Неподвижная звезда начинает холодно сверкать множеством красок, как злобная ледышка. Лука видит, как эта таинственная звезда растет и увеличивается. Он чувствует: сейчас, в это мгновение, взглянули на нас безжалостные глаза охотника.
"Молчи", - говорит ему в ужасе внутренний голос.
Но Лука уже произносит:
- Я вижу злую звезду над нами.
Ему кажется, что вот-вот его ударят кнутом по спине. В наказание.
В ее голосе страх:
- Не смотри вверх и не говори об этом.
Птица снова свиристит. Все громче и громче. Она верещит так, словно длинным крючковатым клювом подпиливает деревья в саду жизни, в лесу жизни. Лука думает: "Я не скажу об этом". Он смотрит на нее. Она как будто ничего не слышит.
Потом:
- Не угрожает ли любви смертельная ловушка?
- Какая?
- Похоть.
В ее глазах слезы.
Он продолжает:
- Я чувствую, в чем проклятие разврата. Она ускользает. Она отдаляется от возлюбленного, и это ее убивает. - Он бросается перед ней на колени и шепчет: - Мы должны навсегда оставаться братом и сестрой.
Они в комнате. Она одета в белое платье из флера и держит в руке свечу.
Ночная птица пилит все настойчивее.
Она говорит с дрожью в голосе:
- Закрой окно.
Лука спит. Сладкий аромат тимьяна окутывает его. Внезапно в дверь громко стучат. Он просыпается, вскакивает. Вот он стоит на лестнице большого дома. Испуганные люди спешат наверх и обратно. Женщины с распущенными волосами и в ночных рубашках. Некоторые несут тазы и полотенца, другие - зажженные свечи. Все стонут и шепчутся. Он слышит: "Женщина!" - "Она умирает!" - "Слишком поздно!" - "Пошлите за помощью!" - "Женщина…"
В бешенстве выбегает он из дома, с рычанием и ревом. Он мчится по саду, перепрыгивает изгородь.
Уже утро. Небо заволокло тучами. На нескончаемом крутом откосе густой кустарник бросается ему навстречу. Лука изодран и исцарапан. Он все время кричит:
- О Боже! Боже! Боже!
Вот он попадает в болото, увязая в трясине все глубже и глубже. Вязкая жижа ему уже по грудь. Он не может сопротивляться. Но снова и снова пытается выбраться. Вот он стоит на проселочной дороге. Он больше ничего не понимает.
На цыпочках входит он в спальню. Она в постели, она умирает, на лбу у нее полотенце. Она так прекрасна, ее тело будто парит в воздухе. Он проклинает свою преступную плоть. Он кидается к ее постели и падает на колени.
- Я во всем виноват!
- Вины нет. - Она улыбается, и в этом мгновении - триумф языческого мира.
- Я убил тебя.
- Мы это сделали вместе, - тихо успокаивает она.
Он стонет:
- Ты не должна умирать! Тебе нельзя умереть!
Лицо ее сияет гордостью, когда она говорит:
- Если я умру, то принесу себя в жертву твоему духовному выздоровлению.
О, не знающий страданий сновидец!
Жестокая действительность должна стать и твоей реальностью. Единым должно быть твое существование, иначе никогда не начнешь ты жить и никогда не умрешь!
- Любимый мой! Наверное, все это кажется тебе адом.
Она приподнялась на постели.
- Напиши свое имя на листке бумаги, мне положат его под язык. Так сильно я тебя люблю!
- Жить, жить, жить… - лепечет Лука.
Она говорит:
- То, что станет самым святым, нашим завершением, - вот тут! - Она кладет ладонь на голову коленопреклоненного. - А теперь иди!
- Куда? - спрашивает он.
- Искать, искать! - слышит он еще.
И тут он проснулся. У его постели стояла жена горняка. Теперь голову ее покрывал платок, а другой был накинут на плечи.
- Пора! Я должна идти в карьер к мужу.
Он был растерян, не пришел еще в себя. За окном уже светало.
- Вы нашли забытый сон?
- Нет. Это был не тот сон. Другой. Прекрасный и страшный.
Женщина поставила перед ним молоко и хлеб, взглянула ему в лицо и сказала:
- То, что было предсказано, произошло. Вы у меня переночевали.
- К тому, что я ищу, я подошел ближе, намного ближе, - ответил он, - но своего сна я еще не нашел.
- В третий раз вы его, без сомнения, отыщете.
Тут оба подошли к двери.
Она несла в руках два кувшина. В одном молоко, в другом - красное вино.
Это - жертва, которую ставят мертвецам у входа в преисподнюю, подумал Лука. А потом сказал самому себе:
- Куда же теперь?
Добрая женщина взяла его за руку.
- Идите все время по лесу. Отдайтесь судьбе. Если вы не найдете свой сон к полудню, он будет потерян навсегда. Поднимитесь на холм, поросший дубами, если он перед вами появится. Я сама там уже была. Там в сиянии полдня встречает меня мой любимый. Женщинам не заказано там появляться. Мужчинам же это запрещено, если их туда не послали.
Он почувствовал, что жена горняка не касается больше его руки; когда он поднял голову, она исчезла.
Снова вошел Лука в лес и часами бродил меж деревьев. Сегодня, однако, ни поляны, ни долины, ни просеки ему не попадались, и ничто не отвлекало странника от глубокой сосредоточенности. Все время он думал о женщине из сна, как лежала она, умирая; он снова переживал, как выбирался из трясины болота, взывая к Господу; страх снова проснулся в нем, и все услышанные во сне слова веяли холодным дыханием ему в затылок.
Странствия его первого дня были тоской по родине, скитания второго - страстным желанием, а третий день его был наполнен любовью. Наступил полдень, и все запахи леса исчезли, легчайшие дуновения ветерка затихли, птицы смолкли. И вот перед ним - холм со старыми дубами на вершине, о котором рассказала ему жена горняка. Жил ли уже этот холм в его памяти? Бывал ли здесь Лука в годы своего детства? Он отмахнулся от этой догадки. Он поднялся по узенькой тропинке наверх. На вершине холма в середине дубового леса находилась поляна, а на поляне поднималась очень широкая, низкая, круглая каркасная конструкция из старой фанеры с отблескивающими окнами. Все строение было совершенно оголено. Двустворчатые ворота стояли широко распахнутые, и блестящая гравиевая дорожка перерезала строение по диаметру.
Лука прошел через ворота во двор. Ему пришлось закрыть глаза, ибо он почувствовал: именно это ему и приснилось.
Небо над широким двором было невероятно синим, и в этой синеве порхал вверх и вниз обезумевший от собственного пения жаворонок. Вдоль стены, белой до рези в глазах, тянулся высокий помост, на котором стояли в ряд сотни странных предметов, тоже слепивших глаза серебряным блеском.
То был парк игровых автоматов и аттракционов, устроенный на радость детям и простодушным взрослым. Лука видел кукольный театр. Картонный капельмейстер поднимал палочку, но занавес был опущен. Рядом стоял мальчик-савояр из эбенового дерева, неподвижно держа ладонь на ручке шарманки. Здесь - механический Пьеро в белых шароварах, с черными кисточками-пуговицами на цветастом балахоне; там - скульптурная группа, изображающая эпизод наполеоновских баталий; далее - фисгармония и другие музыкальные аппараты, и еще много всяких аттракционов.
На какое-то мгновение Лука все забыл. Детство снова безраздельно захватило его. Он бросился к автоматам и углубился в их созерцание.
Внезапно он почувствовал, что его тянут вправо и что он держит в руке что-то жалкое, нежное и слабое. Детскую ладошку. Маленький ребенок смотрел на него.