- Если тебе весело оттого, что твоя сестра целуется с посторонними мужчинами, - сказал Эсмонд по-французски, - боюсь, Беатриса не раз еще доставит тебе случай позабавиться. - С горечью подумал Эсмонд о Гамильтоне, Эшбернхэме, обо всех, кто прежде срывал те розы, аромат которых вдыхал теперь молодой принц! Сердце сжалось в нем при этой мысли. Уста Беатрисы показались ему оскверненными, ее красота потускнела, стыд и гордость встали стеною между ним и ею. Любовь умерла в его сердце; если бы теперь Беатриса предложила ему свою любовь и корону в придачу, он с содроганием отверг бы и то и другое.
Но презрение к Беатрисе не умерило гнева полковника против человека, послужившего поводом, если не причиною зла. Фрэнк задремал, прикорнув на каменной скамье у стены. Эсмонд же расхаживал по двору взад и вперед, думая о том, как быть дальше. Не все ли равно, что произошло или чего не произошло между принцем и этим жалким вероломным созданием. Быть может, мы поспели вовремя, чтобы спасти от позора тело ее, но не душу; не она ли сама надоумила принца приехать сюда, лаской и хитростью постаралась избавиться от прислуги, которая могла помешать им. Сердцем она уже пала, если даже телом еще оставалась чиста; а ведь он целую жизнь посвятил тому, чтобы борьбой и преданностью расположить к себе это сердце, которое она готова была продать за герб с короною или мановение августейшего ока.
Передумав все свои горькие думы, он растолкал бедного Фрэнка, который поднялся, зевая во весь рот, и объявил, что видел во сне Клотильду.
- Ты должен поддержать меня в том, что я намерен предпринять, - сказал ему Эсмонд. - Мне пришло на ум, что, быть может, этот негодяй лишь повторял затверженный урок, и все, что он нам наговорил, - ложь; но если так, то мы узнаем истину от джентльмена, который почивает в комнате капеллана. Только сперва попробуем дверь, ведущую в покои миледи (так называли у нас комнаты, расположенные в северо-западном крыле), точно ли она заперта изнутри, как он говорил. - Мы дернули дверь, но она не поддалась; лакей был прав.
- Можно было отворить ее и потом запереть снова, - сказал несчастный Эсмонд. - Сколько раз основательница нашего рода впускала нашего предка таким путем!
- Что ты думаешь делать, Гарри, если… если мы узнаем, что лакей обманул нас? - Молодой человек с тревогой и страхом заглянул в глаза своему родственнику; должно быть, выражение этих глаз не предвещало ничего хорошего.
- Прежде всего послушаем, что нам скажут здесь, и совпадает ли это с рассказом лакея, - сказал Эсмонд и, войдя в пристройку, отворил дверь в комнату, о которой вот уже двадцать пять лет привык думать, как о своей. На столе горела свеча, принц лежал на постели одетый и спал, но Эсмонд не слишком заботился о том, чтобы не нарушить его покой. Принц проснулся и, увидя перед собой две мужские фигуры, поспешно выхватил из-под подушки пистолет.
- Qui est la? - окликнул он.
- Маркиз Эсмонд, ваше величество, - отвечал ему полковник. - Маркиз Эсмонд, который прибыл, чтобы приветствовать ваше величество в своем Каслвудском замке и доложить о событиях, происшедших в Лондоне. Следуя королевскому приказу, я всю последнюю ночь, после того как мы расстались с вашим величеством, провел в переговорах с друзьями короля. Весьма досадно, что желание вашего величества совершить загородную прогулку и посетить наш скромный дом побудило короля без предупреждения покинуть вчера Лондон, так как именно вчера представился случай, который едва ли повторится, и если бы королю не заблагорассудилось проехаться в Каслвуд, быть может, принц Уэльский почивал бы сейчас в Сент-Джеймском дворце.
- Проклятие! Джентльмены, - вскричал принц, вскакивая с постели, на которой лежал одетым, - доктор заезжал ко мне вчера утром после того, как целую ночь провел у постели моей сестры, и сказал, что в этот день для меня нет никакой надежды увидеться с королевой.
- Но обстоятельства сложились иначе, - сказал Эсмонд, снова низко кланяясь принцу, - ибо в настоящее время королева, несмотря на все старания доктора, вероятно, уже скончалась. Состоялось заседание Совета, назначен новый лорд-казначей; войска были подготовлены к тому, чтобы встать на защиту прав вашего величества, и пятьдесят преданных джентльменов, принадлежащих к цвету британского дворянства, собрались, чтобы сопровождать во дворец принца Уэльского, который в настоящее время был бы уже признанным наследником престола, а может быть, и королем… если б вашему величеству не пришла охота подышать деревенским воздухом. Мы были готовы, лишь одной особы не оказалось на месте - всемилостивейшей особы вашего величества, которая…
- Morbleu, monsieur , вы слишком часто употребляете этот титул! - вскричал принц; он стоял у постели и явно ждал, чтобы кто-нибудь подал ему кафтан. Но ни один из нас не тронулся с места.
- Постараемся в будущем пореже досаждать вам этим, - ответил Эсмонд.
- Что означают ваши слова, милорд? - спросил принц и что-то пробормотал сквозь зубы; Эсмонд уловил выражение guet-apens .
- Если кто-нибудь и ставил вам ловушку, сэр, - сказал он, - то не мы. Не по нашему приглашению вы находитесь здесь. Мы же явились для того, чтобы отомстить за бесчестие нашего рода, а не довершить его.
- Бесчестье! Morbleu, никакого бесчестья не было, - сказал принц, густо покраснев, - все это лишь невинная забава.
- Которую предполагалось закончить всерьез.
- Клянусь честью дворянина, милорды, - порывисто вскричал принц, что…
- Что мы поспели вовремя. Непоправимое еще не совершилось, Фрэнк, сказал полковник Эсмонд, повернувшись к молодому Каслвуду, который в продолжение этого разговора оставался у дверей. - Взгляни на этот листок бумаги: его величество соизволил сочинять стихи в честь - или на бесчестие Беатрисы. Узнаю почерк и орфографию его величества: "Madame" и "Flamme", "Cruelle" и "Rebelle", "Amour" и "Jour". Если бы искания августейшего поклонника увенчались победой, он не стал бы тратить время на рифмы и вздохи. - И точно, во время разговора Эсмонд нечаянно взглянул на стол и заметил листок, на котором рукою молодого принца нацарапано было начало мадригала, предназначенного довершить наутро покорение его красавицы.
- Сэр, - сказал принц, пылая от гнева (он уже натянул на себя без помощи свой королевский кафтан), - я здесь не для того, чтобы выслушивать оскорбления.
- А для того, чтобы наносить их, ваше величество, - сказал полковник, отвешивая глубокий поклон, - и мы явились поблагодарить за честь, оказанную нашему семейству.
- Malediction! - воскликнул молодой человек, и слезы обиды и бессильного гнева выступили у него на глазах. - Чего же вы от меня хотите, джентльмены?
- Может быть, вашему величеству угодно будет проследовать в соседнее помещение, - сказал Эсмонд, не оставляя своего торжественного тона, - там хранятся некоторые бумаги, которые я был бы счастлив представить вам для обозрения; позвольте, я покажу вам дорогу. - И, взяв со стола свечу, мистер Эсмонд, пятясь перед принцем в полном согласии с этикетом, перешел в комнату капеллана, через которую мы недавно проникли в замок. - Фрэнк, кресло его величеству, - сказал Эсмонд своему спутнику, который был удивлен и озадачен всей этой сценой, пожалуй, не меньше, чем главное действующее лицо. Полковник между тем подошел к стенному тайнику над камином, открыл его и вынул бумаги, столько лет пролежавшие там.
- Не угодно ли вашему величеству взглянуть, - сказал он, - вот патент на титул маркиза, присланный вашим августейшим отцом из Сен-Жермена виконту Каслвуду, моему отцу; вот брачное свидетельство моей матери, а также свидетельство о моем рождении и крещении; я был крещен по обряду той религии, превосходство которой ваш святой родитель так блистательно доказал примером всей своей жизни. Вот доказательства моих прав, дорогой Фрэнк, и вот что я делаю с ними: в огонь брачное свидетельство, в огонь рождение и крещение, в огонь титул маркиза и собственноручный королевский рескрипт, которым ваш предшественник соизволил почтить нашу фамилию! - И с этими словами Эсмонд одну за другой бросил бумаги в камин. - А теперь, сэр, позвольте напомнить вам, - продолжал он, - что наш род пришел в упадок из-за своей преданности вашему; что дед мой разорился, проливая свою кровь, и не пощадил жизни родного сына ради дела Стюартов; что за это же дело погиб дед нынешнего лорда Каслвуда (теперь уж ты законный и настоящий лорд, милый Фрэнк); что бедная моя тетка, вторая жена моего отца, сперва пожертвовав своей честью вашему распутному и вероломному семейству, отдала потом все состояние королю, в обмен же получила высокий титул, от которого осталась теперь кучка пепла и вот этот ярд бесценной голубой ленты. Вот она, я бросаю ее на землю и топчу ногами; вот моя шпага, я ломаю ее и отрекаюсь от вас, а если бы вам удалось свершить то злое дело, которое вы замышляли, клянусь небом, я пронзил бы ею ваше сердце, я не простил бы вас, как отец ваш не простил Монмаута. Фрэнк последует моему примеру, не правда ли, Фрэнк?
Фрэнк все это время растерянно созерцал бумаги, пылавшие в камине; услышав последние слова Эсмонда, он обнажил шпагу и переломил ее, не поднимая головы.
- Куда мой кузен, туда и я, - сказал он, пожав руку Эсмонду. - Маркиз он или нет, я от него никогда не отступлюсь, черт меня побери! (Прошу прощения вашего величества!) И значит… значит, я теперь стою за курфюрста Ганноверского. Вы сами во всем виноваты, ваше величество. Королева, должно быть, уже умерла. И не увяжись вы за Трикс сюда, в Каслвуд, вы сегодня уже были бы королем.
- Итак, я лишился короны, - заговорил молодой принц по-французски, порывисто и торопливо, как всегда, - потерял прелестнейшую женщину в мире, утратил верность двух таких преданных сердец - скажите, милорды, можно ли пасть ниже? Маркиз, если я встану на колени перед вами, простите ли вы меня? Нет, этого я не могу сделать, но я могу предложить вам иное удовлетворение, какое подобает джентльменам. Надеюсь, вы не откажетесь скрестить со мною шпагу: ваша сломана, правда, но вон там есть две другие. - И принц с мальчишеской стремительностью бросился к тайнику в стене, достал обе шпаги и протянул их Эсмонду: - А! так вы согласны! Merci, monsieur, merci!
Тронутый до чрезвычайности подобным знаком великодушия и раскаяния в причиненном зле, полковник Эсмонд поклонился так низко, что едва не коснулся августейшей руки, оказавшей ему такую честь, и затем молча встал в позицию. Клинки скрестились, но тотчас же Каслвуд обломком своей шпаги оттолкнул шпагу Эсмонда в сторону; и полковник, отступя на шаг, опустил оружие острием вниз и, снова отвесив глубокий поклон, объявил, что признает себя вполне удовлетворенным.
- Eh bien, vicomte! - сказал молодой принц, который во многом еще был мальчиком, и притом мальчиком-французом. - Il ne nous reste qu'une chose a faire! - Он положил свою шпагу на стол и прижал обе руки к груди. - Нам осталось сделать только одно, повторил он, - вы не догадываетесь, что именно? Embrassons nous! - И он широко раскрыл объятия.
Беседа их только что пришла к концу, как дверь отворилась и на пороге показалась Беатриса. Что привело ее сюда? Она вздрогнула и сильно побледнела, увидя брата и кузена, обнаженные шпаги, сломанные клинки и обрывки бумаг, еще тлевшие в камине.
- Прелестнейшая Беатриса, - сказал принц, покраснев, что ему было очень к лицу, - эти джентльмены пожаловали сюда из Лондона с известием о том, что моя сестра при смерти и что ее преемнику крайне необходимо быть на месте. Простите мне мою вчерашнюю эскападу. Я так долго сидел взаперти, что ухватился за случай прокатиться верхом, и не удивительно, если моя лошадь примчала меня к вам. Вы приняли меня со всем величием королевы, окруженной своим маленьким двором. Прошу вас засвидетельствовать мое почтение вашим фрейлинам. Я долго вздыхал под окном комнаты, где вы мирно почивали, но в конце концов и сам отправился на покой и лишь под утро был разбужен вашими родственниками. Но это было приятное пробуждение, джентльмены, ибо каждый принц должен считать счастливым тот день в своей жизни, когда он узнал, хотя бы ценою собственного посрамления, столь благородное сердце, как сердце маркиза Эсмонда. Mademoiselle, не разрешите ли вы нам воспользоваться вашей каретой? Бедному маркизу, должно быть, смертельно хочется спать.
- Может быть, король позавтракает перед отъездом? - было все, что нашлась сказать Беатриса. Розы на щеках ее увяли; глаза горели, она как будто сразу постарела. Она подошла к Эсмонду и заглянула ему в лицо. - Я вас и прежде не любила, кузен, - прошипела она, - судите же сами, как вы мне милы теперь. - Если бы словами можно было разить насмерть, она убила бы Эсмонда, не задумываясь; об этом говорил ее взгляд.
Но ее злые слова даже не ранили мистера Эсмонда; сердце его окаменело. Он глядел на нее и удивлялся тому, что мог любить ее целых десять лет. Любви этой не было более; она пала замертво в тот миг, когда Фрэнк, вбежав в кенсингтонскую таверну, подал ему письмо, найденное в "Eikon Basilike".
Принц, покраснев еще сильнее, поклонился Беатрисе; она бросила на него долгий, пристальный взгляд и вышла из комнаты. Больше я ее никогда не видал.
Немедля была заложена карета, и мы тронулись в путь. Милорд ехал верхом; что же до Эсмонда, то усталость его была так велика, что не успел он сесть в карету, как тут же заснул и пробудился лишь поздно вечером, когда карета въезжала в Олтон.
У ворот гостиницы под вывескою "Колокола" мы едва не столкнулись с другою каретой, на козлах которой, рядом с кучером, сидел не кто иной, как старый Локвуд. Из окон выглянули милорд епископ и леди Каслвуд, которая, увидя нас, вскрикнула от неожиданности. Обе кареты въехали во двор гостиницы почти в одно время. Хозяин и его люди уже спешили навстречу с зажженными факелами.
Мы тотчас же выпрыгнули из кареты, как только завидели миледи, а главное, доктора, в его черных одеждах. Что в Лондоне? Не поздно ли? Жива ли еще королева? Все эти вопросы сыпались один за другим, а честный Бонифэйс покорно дожидался, покуда ему можно будет, почтительно кланяясь, проводить знатных гостей в отведенные им комнаты.
- Что она? - дрожащим шепотом спросила леди Каслвуд Эсмонда.
- Слава богу, ничего дурного не случилось, - отвечая он, и добрая леди схватила его руку и поцеловала, называя его своим милым, дорогим защитником. Она-то не думала о королевах и коронах.
Новости, которые сообщил епископ, оказались утешительного свойства: еще не все потеряно; королева жива, во всяком случае, шесть часов тому назад, когда они покидали Лондон, она еще дышала. ("Миледи настояла на том, чтобы ехать за вами", - пояснил доктор.) Аргайль привел в Лондон портсмутские полки и вызвал еще подкрепления; виги начеку, будь они неладны (боюсь сказать, но, кажется, епископ употребил выражение еще более крепкое), впрочем, и наши тоже. Еще можно все спасти, только бы принц вовремя поспел в Лондон. Мы тут же потребовали лошадей, чтобы без промедлений продолжать свой путь. Бедный Бонифэйс сразу приуныл, увидя, что мы, вместо того чтобы войти в дом, снова рассаживаемся по каретам. Принц и его первый министр сели в одну. Эсмонд остался в другой со своей милой госпожою в качестве единственной спутницы. Каслвуд верхом поскакал вперед, чтобы вновь собрать друзей принца и оповестить их о его прибытии.
Мы ехали всю ночь. Эсмонд подробно рассказывал своей госпоже обо всем, что произошло за последние сутки: об их бешеной скачке из Лондона в Каслвуд, о том, как благородно повел себя принц, и о своем примирении с ним. Время шло быстро в этой задушевной беседе, и ночные часы не показались нам долгими.
Карета епископа ехала первой, а мы за нею. Кое-где вышла заминка с лошадьми, но все же к четырем часам утра в воскресенье, 1 августа, мы уже были в Хэммерсмите, а спустя полчаса миновали дом леди Уорик и с рассветом въехали в Кенсингтон.
Несмотря на столь ранний час, улицы были необычно оживлены; на всех перекрестках толпился народ. Особенно большая толпа собралась у дворцовых ворот, где был расставлен караул. Карета, ехавшая впереди, остановилась, и слуга епископа слез с козел, чтобы расспросить, что означает это скопление народа.
Тут вдруг ворота распахнулись и появился отряд конных трубачей, а за ними шли герольды в парадном облачении. Проиграли трубы, потом главный герольд вышел вперед и возвестил о том, что на престол вступил _Г_е_о_р_г_, милостью божией король Великобритании, Франции и Ирландии, защитник веры. И весь народ закричал: "Боже, храни короля!"
В толпе, кричавшей и швырявшей вверх шляпы, я вдруг заметил одно нахмуренное лицо, знакомое мне с детства и виденное под самыми различными масками. То был не кто иной, как бедный мистер Холт, который тайно пробрался в Англию, чтобы быть свидетелем победы правого дела, и теперь смотрел, как его противники празднуют свое торжество под радостные крики английского народа. Бедняга даже позабыл снять шляпу и возгласить "ура", и, только когда соседи в толпе, возмущенные подобным отсутствием верноподданнического пыла, стали ругать его, называя переодетым иезуитом, он растерянно обнажил голову и принялся вторить общему хору. Поистине этому человеку не везло в жизни. Какую бы игру он ни затеял, он всегда проигрывал, к какому бы заговору ни примкнул, заговор неизменно оканчивался поражением. Спустя некоторое время он мне повстречался во Фландрии, откуда направлялся в Рим, к главному штабу своего ордена; а впоследствии вдруг объявился у нас, в Америке, изрядно постаревший, но все такой же хлопотливый и неунывающий. Весьма вероятно, что он тотчас же обзавелся мокасинами и боевым топором, пробрался в индейский лагерь и там, раскрасив тело в боевые цвета и задрапировавшись в одеяло, усердно обращал индейцев в христианскую веру. Есть в соседнем с нами Мэриленде невысокий холмик, осененный крестом; под ним успокоился навеки этот неугомонный дух.