- Перехватить на бирже? - удивленно переспросил Монтэгю, и Оливер ему растолковал, что под этим подразумевается; в обществе, где людям не приходится зарабатывать, такие сделки вошли в обычай. Принимающий подобную услугу сам ничего не вкладывает и ничем не рискует; предполагается, что приятель покупает для него акции и, когда они повышаются, посылает ему чек на выигрыш. Очень многие, стесняясь брать прямо деньгами, с удовольствием принимают предложение какого-нибудь могущественного друга "отхватить для них сотенку акций". Такой способ давать на чай распространен в высшем свете. Это очень удобно, например, в отношении газетчиков, когда надо, чтобы они высказались положительно о надежности тех или иных акций; удобно это и с политическими и финансовыми деятелями, голос которых может оказать решающее влияние на судьбу курса. Если человек ставит себе целью попасть в свет, он должен быть готов к тому, что придется направо и налево раздавать такого рода чаевые.
- Конечно,- добавил Оливер,- заветное желание Ивэнсов, чтобы я уговорил. Уоллингов взять их под свое покровительство. Если б мне это удалось, я, пожалуй, мог бы получить с них полмиллиончика.
На все это Монтэгю ответил только:
- Да, да, понимаю...
Ему вдруг все стало ясно. Так вот, значит, каким образом делаются дела! Вот почему Оливер платит тридцать тысяч в год за номера в отеле и может выложить еще тридцать на туалеты кузины! Теперь понятно, отчего провести рождественскую неделю у Элдридж-Дэвонов куда выгоднее, чем корпеть над сводом законов!
- Еще один вопрос,- сказал Монтэгю.- Почему ты хочешь нас познакомить?
- А почему бы и нет? - ответил Оливер.- Тебе это не повредит - развлечешься. Видишь ли, они узнали, что у меня есть брат, и просили тебя привезти. Не могу же я вечно прятать тебя, как ты думаешь?
Разговор происходил по пути к Ивэнсам. Они жили на Риверсайд-Драйв, и когда Монтэгю вышел из кеба и разглядел смутно вырисовывающиеся в полутьме громоздкие очертания их дома, он не мог сдержать восклицания:
- Ну и махина - точь-в-точь тюрьма!
- О да, места у них достаточно,- со смехом ответил Оливер.- Это я им удружил. Ведь это, знаешь, старый дворец Лэмсонов.
Места и впрямь было довольно, довольно было и всяких причуд роскоши,- Монтэгю подметил это с первого взгляда. Были тут и лакеи в коротких штанах, с красными лентами и золотыми галунами, были и мраморные галереи, и камины, и фонтаны, были и картины французских мастеров и настоящие фламандские гобелены. Лестница в их дворце поднималась полукружиями и была устлана вытканной на заказ белой бархатной дорожкой, которую часто приходилось менять; на верхней площадке покоился шестивековой древности белый кашмирский ковер - и так далее, все в том же роде.
Наконец появилось и семейство: тощий, гигантского роста мужчина со смуглым обветренным лицом и торчащими седыми усами - сам Джек Ивэнс; рядом с ним миссис Ивэнс - низенькая и пухлая, с симпатичным лицом и умеренным количеством бриллиантов; тут же и две мисс Ивэнс-обе с горделивой осанкой, стройные и безупречно одетые. "Что ж, они вполне приличны",- мелькнуло у Монтэгю.
Однако мисс были "вполне приличны", пока не открывали рта. Но стоило им сказать два слова, как всякий тотчас же вспоминал, что Ивэнс - бывший шахтер, а его супруга служила когда-то кухаркой на ранчо; голоса у Энн и Мери были грубые, и все,что они говорили или делали, казалось неестественно.
Оливера и Монтэгю провели в пышную столовую, отделанную в стиле Генриха II, с достопримечательным камином - его облицовка в точности воспроизводила каминную доску во дворце Фонтенбло - и с четырьмя большими аллегорическими изображениями Утра, Вечера, Полдня, и Полночи на стенах. Других гостей не было; стол, представлявшийся в этой просторной комнате игрушкой, был накрыт на шестерых. И вдруг мгновенная -вспышка воображения - с такой яркостью, что он чуть не вздрогнул от ужаса,- открыла Монтэгю, что значит не быть допущенным в общество. Обладать таким великолепием - и не иметь близких, с которыми им поделиться. Владеть столовыми в стиле Генриха II, гостиными в стиле Людовика XVI, библиотекой в стиле Людовика XIV - и всегда видеть их пустыми! Не иметь никого, с кем поехать на прогулку или просто побеседовать: ни единого человека, которого можно было бы навестить или с которым поиграть в карты; ездить в театр и в оперу, но и там ни с кем не перемолвиться словом! Мало того: чувствовать на себе дерзкие и насмешливые взгляды! Жить в этом громадном дворце и сознавать, что вся орава слуг, выказывая в лицо раболепную преданность, скалит за вашей спиной зубы! Терпеть это изо дня в день и не иметь возможности от этого избавиться! И, наконец, вне дома встречать надругательство и презрение общества и всех его бесчисленных прихвостней и паразитов, подражателей и поклонников!
А между тем кто-то из членов этого маленького семейства дерзнул бросить вызов - поднял меч и смело двинулся вперед, чтобы преодолеть и сломить окружающую враждебность! Монтэгю стал приглядываться к каждому из четверых, стараясь разгадать, кто же был движущей силой в этом отчаяннейшем из отчаянных предприятий!
Пользуясь методом исключения, он мало-помалу открыл секрет. Это не мог быть сам Ивэнс. Сразу было видно, что, со светской точки зрения, старик абсолютно безнадежен; никакая сила не изменит его больших волосатых рук и тощей жилистой шеи или его неодолимой склонности сползать со стула и вытягивать скрещенные длинные ноги. Лицо и речь Джека Ивэнса были так характерны, что на ум сами собой приходили горные тропинки, разведчик с его вьючным мулом, дым лагерных огней и запах свиной грудинки с бобами. Семнадцать долгих лет этот человек шагал по пустыням и диким горным кряжам, и природа наложила глубокий отпечаток на его тело и душу.
За обедом он заметно стеснялся, но со временем Монтэгю удалось с ним сойтись. И когда Ивэнс убедился, что Монтэгю не принадлежит к числу осаждавших его вымогателей, он сам открыл ему свое сердце.
Напав когда-то на богатую жилу, Ивэнс не выпустил ее из рук; он расправился с соперниками, хотевшими ее отнять, скупил железные дороги, владельцы которых старались свести на нет его труды,- и теперь пришел на Уолл-стрит, чтобы сокрушить людей, пытавшихся разорить его железные дороги. Но эта суровая борьба не ожесточила его нежное, как у женщины, сердце, и вид истинного горя был ему невыносим. Он принадлежал к тем людям, которые не задумываясь вынут из заднего кармана пачку десятитысячных кредиток и отдадут нуждающемуся, если уверены, что это его не оскорбит. С другой стороны, про него рассказывали, как однажды, увидав, что проводник на его железной дороге позволил себе грубость по отношению к женщине-пассажирке, он вскочил, дернул рычаг тормоза и среди ночи, в тридцати милях от ближайшего города, высадил этого субъекта на полотно.
- Нет, это все мои бабы,- говорил он Монтэгю, мрачно усмехаясь.- Меня называют нуворишем, и пусть; когда мне приходит охота встряхнуться, я удираю к себе на приволье - и дело с концом. Но вот бабы - те и впрямь забрали себе в голову невесть что.- И старик с грустью добавил, что нежданное обогащение плохо тем, что оставляет женщин совсем без дела.
Это не могла быть и миссис Ивэнс. "Сэри" - как называл ее глава дома - сидела за обедом рядом с Монтэгю, и он скоро заметил, что достаточно самого легкого поощрения, чтобы эта добрая леди сделалась простой и естественной. Воспользовавшись своим положением новичка в Нью-Йорке, Монтэгю помог ей в этом, посетовал, как трудно выбиться в люди там, где процветает бесшабашная расточительность. Миссис Ивэнс живо подхватила эту тему, и сразу же обнаружилось, что она самое добродушное и безобидное создание в мире, истомившееся по каше с черной патокой, оладьям, хлебе, поджаренном на свином сале, и прочим сытным кушаньям, тогда как повар заставляет ее есть какие-то pates de foie gras в желе, выкормленных молоком цесарок и Biscuits glaces Tortoni .
За столом миссис Ивэнс, конечно, не высказала этого,- она мужественно выдерживала свою роль, чем и доставила Монтэгю случай посмеяться про себя.
Миссис Ивэнс рассуждала о том, какое ужасное место для молодых людей эта столица и как она опасается вызвать сюда своего сына.
- Мужчины здесь совсем безнравственные,- провозгласила она и глубокомысленно добавила: - Я Даже пришла к выводу, что на Востоке они попросту амфибиозны!
Увидав, что Монтэгю изумленно поднял брови и его лицо выражает полнейшее" недоумение, она спросила:
- Вы со мной не согласны?
Он поспешил ответить, что ему как-то еще не приходилось над этим задумываться.
И только часа два спустя, во время разговора с мисс Энн, он понял наконец, в чем дело.
- Сегодня мы завтракали с леди Стоунбридж,- сообщила эта юная особа.- Вы ее знаете?
- Нет,- ответил Монтэгю, который никогда о ней и не слышал.
- По-моему, у этих английских аристократок отвратительный язык,- продолжала Энн.- Вы замечали?
- О да,-согласился он.
- И они так циничны! Знаете, леди Стоунбридж положительно шокировала мою мать: она сказала, что совершенно не верит в брак и что, по ее мнению, все мужчины от природы полигамны!
Впоследствии Монтэгю сдружился с миссис Сэри и однажды, как-то сидя днем в ее гостиной стиля Petit Trianon , спросил напрямик:
- Скажите на милость, чего ради вы так стремитесь попасть в общество?
Бедная леди напыжилась было, желая изобразить негодование, но, увидав, что он не смеется над ней и ей не миновать откровенного ответа, сразу обмякла и тихонько призналась:
- Я не стремлюсь, это всё девчонки.- Вместе с непринужденностью к ней вернулась и свойственная ей вульгарность речи.- Это Мери, а главное Энн.
И миссис Сэри доверчиво излила перед ними свои горести, что принесло ей большое облегчение, ибо она была отчаянно одинока. Что касается ее лично, то не так уж ей хочется пролезть ,в общество, а просто обидно то, что общество не желает ее принимать. И, вся вспыхнув от внезапного гнева и сжав кулаки, она воскликнула:
- А я говорю вам: Джек Ивэнс ничуть не хуже всех этих мужчин, разгуливающих по улицам Нью-Йорка, они еще это узнают, и даже гораздо раньше, чем он с ними навсегда разделается, вот что! Ну, а потом я мирно засяду у себя дома и буду штопать мужу носки.
Затем миссис Сэри стала рассказывать, как тяжек путь к признанию. Сотни людей искали здесь их знакомства, но что это было за отребье! Им ничего не стоит наполнить свой дом толпой прихвостней и пройдох, но - нет!-лучше уж дождаться своего часа. Пребывание здесь их многому научило. Однажды одна в высшей степени аристократическая дама позвала их на обед. Каких они только надежд на этот обед не возлагали, но - увы!-когда они сидели у камина, кто-то из гостей залюбовался изумрудным кольцом в тридцать тысяч долларов на пальце миссис Ивэнс; она его сняла, оно пошло по рукам и под конец бесследно исчезло! Другой раз Мери пригласили на партию в бридж, и хотя она почти совсем не играла, хозяйка дома преспокойно объявила ей, что она должна тысячу долларов. А знаменитая леди Стоунбридж - так та вызвала ее недавно и сказала, что может ввести ее в самые высшие круги, но лишь при условии, если она согласится всегда проигрывать. У миссис Ивэнс была до замужества самая простецкая ирландская фамилия; и вот леди Стоунбридж выманила у нее пять тысяч долларов, чтобы с помощью одного влиятельного лица в Королевской коллегии геральдики установить ее происхождение по прямой литии от старинного дворянского рода Медженнисов, лордов Айви, известных еще в четырнадцатом столетии. А теперь Оливер уверяет, будто эта внушительная грамота ни капельки им не поможет!
Итак, метод исключения оставил под вопросом только обеих мисс Ивэнс. Приятели Монтэгю, узнав, что он бывает в этой семье, изощрялись в шутках, допытываясь, уж не собирается ли он жениться. Майор Винэбл пошел еще дальше, утверждая, что любая из этих девиц, без сомнения, тотчас же примет его предложение.
Монтэгю, хохоча, отвечал, что Мери совсем недурна: она добродушна и миловидна. Только ведь она моложе Энн, и он никак не может отделаться от мысли, что через два года она превратится во вторую Энн.
Ибо движущей силой в семье была именно Энн! Это она замыслила грандиозный поход на общество, это она остановила свой выбор на дворце Лэмсонов и оторвала семью от родных первобытных скал Невады. Она была холодна, как айсберг, совершенно неутомима и столь же безжалостна к другим, как и к себе самой: если ее отец семнадцать лет мог скитаться по горам и, как крот, рыть в них ходы, то и она, если понадобится, будет семнадцать лет вести подкоп под твердыню общества!
После беседы по душам с ее матерью, Монтэгю заметил, что мисс Энн Ивэнс стала держать себя с ним очень высокомерно; он понял, что старая леди проболталась о своей с ним откровенности и дочь возмущена его вмешательством. Однако Оливеру она изливала свою душу, и тот приходил и рассказывал брату, что еще она затевает и что обдумывает, какие плетет интриги и каким новым проектом поделилась с ним на этой неделе. Она уже залучила на свою сторону кое-кого из "настоящих" людей, и они ей втайне сочувствовали; если же ей надо было добиться особо высокого покровительства, она пускала в ход своего добродушного старика отца, и нужному лицу делалось солидное денежное одолжение. Все люди света были у нее на заметке - она изучала их слабости и изнанку их жизни и, терпеливо подбирая ключ к разрешению своей задачи, упорно отыскивала семьи, безупречные в смысле общественного положения, но настолько запутавшиеся материально, что не отвергли бы предложения поддержать Ивэнсов и решительно ввести их в высший круг. Монтэгю взирал на все это с изумлением и насмешкой - до того сравнительно скоро наступившего дня, когда в газетах вдруг появились полученные по телеграфу описания туалетов герцогини Арденской, урожденной Ивэнс, которая ярче всех прочих звезд заблистала этой зимой в лондонском обществе.
Глава четырнадцатая
Как это ни было неприятно Монтэгю, но он все же оказался вынужденным написать майору Торну, что ему никого не удалось заинтересовать его предложением и что сам он тоже не может им воспользоваться. Затем, уступая настояниям брата, он поло-жил деньги в банк и стал ждать. "Лед скоро тронется",- обещал ему Оливер.
Когда они ехали от Ивэнсов, Оливер уверенно заявил, что событий надо ждать со дня на день. При этом он соблюдал необыкновенную таинственность и не пожелал ответить ни на один вопрос; сказал только, что все это не имеет никакого отношения к людям, от которых они сейчас возвращаются.
- Надеюсь, ты понимаешь,- заметил Монтэгю,- что при первой возможности Ивэнс не постесняется тебя надуть.
- Не постесняется! -расхохотался Оливер и рассказал про одного крупного строителя железных дорог на Западе, который выдавал замуж свою дочь. Несколько молодых людей, присутствовавших на устроенном по этому случаю необыкновенно роскошном торжестве, вообразив, что па-паша находится в чувствительном настроении, обратились к нему с вопросом, как он смотрит на существующее в данный момент положение на бирже и не предстоит ли, по его мнению, чего-либо интересного? Он посоветовал им купить акции его железных дорог; они сложились и стали покупать, и чем больше они покупали, тем больше он продавал, а все кончилось тем, что эта маленькая спекуляция вскочила мальчикам в семь с половиной миллионов!
- Нет, нет,- воскликнул Оливер,- я и доллара не вложил в предприятия Ивэнса и ни за что не вложу. Ивэнсы для меня - временное подспорье, вот и все,- добавил он небрежно.
Дня через два утром, когда Монтэгю еще завтракал, позвонил Оливер и сказал, что сейчас он заедет и они вместе отправятся за город. Монтэгю сразу понял, что начинается что-то серьезное: насколько ему было известно, его брат без причины никогда не поднимался так рано.
Они сели в кеб, и Оливер приступил к объяснению. Настал момент глубоко нырнуть и выплыть на поверхность с состоянием в руках. Он сейчас не станет входить в подробности, ибо дал слово хранить все в абсолютном секрете. Об этом знают только четыре человека во всей стране. Такой случай бывает раз в жизни, и через каких-нибудь четыре-пять часов он может оказаться навсегда упущенным. Оливеру трижды выпадала подобная удача, но он каждый раз значительно увеличивал свой капитал, и если до сих пор не загреб миллионов, то потому только, что никогда не располагал достаточным количеством денег. Брат должен положиться на его слово и следовать всем его указаниям.
- Чего ты от меня хочешь? - обеспокоенно спросил Монтэгю.
- Я хочу, чтобы ты взял из банка все свои деньги до последнего доллара и, кроме того, достал бы еще сколько можешь достать за одно утро, и передал бы их мне, а я куплю на них акций.
- На все без остатка?
- Разумеется,- ответил Оливер и, увидав, что брат хмурится, добавил:-Пойми, мне совершенно точно известно, как эти акции поведут себя сегодня.
- В таком деле мнение даже самых опытных биржевиков бывает ошибочно,- сказал Монтэгю.
- Я основываюсь не на чьем-то мнении,- последовал ответ,- а на точных сведениях. Сделано будет так, что акции непременно пойдут на повышение.
- Но почему ты знаешь, что лицо, от которого зависит их курс, не обманывает тебя?
- Я получил эти сведения не от того лица, а от другого, которому нет смысла меня обманывать,- напротив, этот человек действует со мной заодно и выигрывает только в том случае, если выигрываю я.
- Иными словами, полученная тобою информация - краденая?-спросил Монтэгю.
- На Уолл-стрите все краденое,- отрезал Оливер. Последовало длительное молчание, а кеб между тем
быстро катился вперед.
- Ну? - спросил наконец Оливер.
- Я допускаю,- сказал Монтэгю,- что кто-то действительно намерен повысить такие-то акции и способен сделать это, и тем не менее он может ошибиться. Тут действует столько различных сил и столько надо учесть случайностей, что, боюсь, ты очень рискуешь.
Оливер расхохотался.
- Ты рассуждаешь, как младенец,- возразил он.- Представь себе, что в моем ведении находятся дела какой-нибудь компании и я желаю воспользоваться своей компетенцией для биржевой игры; неужели ты думаешь, что я заранее почти наверняка не буду знать, как и когда будут стоять акции этой компании?
- Да,- задумчиво произнес Монтэгю,- если только это вообще возможно...
- Если возможно! - смеясь, подхватил Оливер.- Ну конечно же возможно!.. А теперь предположим, что у меня есть доверенное лицо - секретарь, скажем,- и я плачу ему двадцать тысяч в год, и он узнает, что тогда-то представится случай нажить за какой-нибудь час сотни тысяч,- как, по-твоему, воспользуется он этим случаем или нет?
- Да, воспользуется,- сказал Монтэгю.- Но какое это имеет отношение к тебе?.
- А ты выслушай до конца: если он собирается произвести выгодную операцию, то ему нужен капитал, верно? Едва ли он станет искать денег по банкам Уолл-стрита, где за ним следят тысячи глаз. Не естественнее ли ему будет обратиться к человеку из общества, имеющему вес среди частных лиц, располагающих любым количеством наличных?
Монтэгю сидел, глубоко задумавшись.