- Я начинаю понимать,- сказал он тихо.- Все ясно! - И, устремив на Оливера пристальный взгляд, он вдруг воскликнул: - Еще один вопрос!
- Ничего больше не скажу,- ответил тот раздраженно.- Я же говорил тебе, что связан словом.
- Одно ты мне должен сказать,- настаивал Монтэгю,- известно об этом Робби Уоллингу?
- Нет, не известно.
Но Монтэгю слишком давно и слишком хорошо знал своего брата; он научился читать в его глазах и сразу понял, что это ложь. Наконец-то загадка разъяснилась!
Монтэгю сознавал, что стоит на распутье. Все это сильно ему не нравилось: он вовсе не затем приехал в Нью-Йорк, чтобы играть на бирже! Но как трудно было прямо сказать это брату, и вообще как неприятно очутиться перед таким выбором и быть вынужденным в несколько минут, тут же в кебе, принять окончательное решение.
Он целиком доверился Оливеру и теперь находился в неоплатном долгу перед ним. Оливер взял на себя все его расходы - он делал для него все решительно. Его затруднения он принимал к сердцу как свои собственные, и относился к нему так искренне - в полной уверенности, что брат разделяет его замыслы. И вдруг теперь, в критический момент, он отвернется от него и скажет: "Мне эта игра не по душе. Я не разделяю твоего образа мыслей". Какое это мученье иметь более высокие моральные принципы, чем у твоего ближнего!
Он понимал, что отказ приведет его к полнейшему крушению: он будет вынужден покинуть общество, в которое уже принят. Сначала пятьдесят тысяч представились ему огромным гонораром, но довольно было каких-нибудь двух-трех недель, чтобы этот гонорар уже стал казаться недостаточным. Ему потребуется множество таких гонораров, если они и впредь будут жить так же широко, как живут сейчас, и если Элис желает занять место в свете и развлекать своих друзей. А просить Элис отказаться от всего и удовольствоваться домашним кругом было для него еще труднее, чем сейчас же объясниться с братом.
А тут еще явилось искушение. Жизнь - это борьба,- подумал он,- и ведется эта борьба именно такими средствами. Если он отвергнет представляющуюся ему возможность разбогатеть, за нее тотчас ухватятся другие; в сущности, отказавшись от успеха, он только уступит его другим. Вот этот всесильный заправила - кто бы он там ни был - производит в личных целях какие-то манипуляции с акциями; и найдется ли здравомыслящий человек, который упустил бы случай урвать у него часть добычи? Монтэгю почувствовал, что первое побуждение отказаться понемногу слабеет.
- Ну, так как же? - нетерпеливо спросил брат.
- Оливер,- сказал Монтэгю,- не кажется ли тебе, что мне следовало бы знать побольше, чтобы разобраться в этих делах самому?
- Разобраться ты все равно не сможешь, даже если я тебе скажу все,-ответил Оливер.- Чтобы научиться разбираться в этих тонкостях, как разбираюсь в них я, тебе потребуется очень много времени. Поверь мне на слово: дело верное и безопасное.
Быстрым движением он вдруг расстегнул пальто, порылся в бумагах и протянул брату телеграмму. Она была из Чикаго и гласила:
"Ждите гостя немедленно.- Генри".
- Это надо понимать: покупайте сегодня утром Трансконтинентальные,- пояснил Оливер.
- Так,- сказал Монтэгю.- Значит, этот человек в Чикаго?
- Нет,- ответил Оливер,- там его жена. Он телеграфирует ей.
- А сколько у тебя денег? - опросил немного погодя Оливер.
- Пятьдесят тысяч почти не тронуты,- ответил Монтэгю,- и есть еще около тридцати - из тех, что мы привезли с собой.
- Сколько ты можешь пустить в дело?
- Можно бы и все, конечно; но часть денег принадлежит матери, и их я не трону.
Младший брат хотел что-то возразить, но Монтэгю остановил его:
- Я ставлю пятьдесят тысяч, которые заработал,- сказал он.- Большим рисковать я не смею.
Оливер пожал плечами.
- Как хочешь,- сказал он.- Может быть, тебе уже никогда не подвернется такой случай.
И он перевел разговор на другое, или, вернее, попытался его перевести. Однако минут через пять он снова вернулся к прежней теме и на этот раз добился того, что, когда они подъезжали к банковскому району, Монтэгю дал наконец согласие вложить в дело шестьдесят тысяч.
Они остановились у его банка.
- Банк еще закрыт,- сказал Оливер,- но кассир окажет любезность. Объясни, что тебе необходимо иметь деньги на руках к открытию биржи.
Монтэгю зашел в банк и получил всю сумму - шесть новеньких, хрустящих десятитысячных кредиток. Он запрятал их в самый дальний карман и, застегивая пальто, подивился мимоходом великолепию обстановки и той невозмутимости и привычной быстроте, с которой клерк сделал нужный подсчет и выдал столь крупную сумму; затем оба поехали в банк Оливера, и тот взял сто двадцать тысяч, после чего, расплатившись с кебменом, они пошли по Бродвею в направлении Уолл стрита. До открытия биржи оставалось четверть часа, и со всех трамваев и перевозов на Уолл-стрит вливался густой поток зажиточного вида людей, спешивших в свои конторы.
- Где помещаются твои маклеры? - спросил Монтэгю.
- У меня маклеров нет - по крайней мере на такие дела,- сказал Оливер. Он остановился у одного из высоких зданий.- Вот здесь, во втором этаже налево, находится контора Хэммонда и Стритера,- сказал он.- Зайди туда и спроси кого-нибудь из компаньонов фирмы; представься под вымышленным именем...
- Что?! - воскликнул Монтэгю.
- Ну, дружок, и не воображай открывать им свое настоящее имя. Не понимаю, какая тебе разница!
- Мне и в голову никогда не приходило делать подобные вещи,- ответил Монтэгю.
- Так пусть придет сейчас. Но Монтэгю покачал головой
Я не сделаю этого,- сказал он.
- Хорошо,- ответил Оливер, пожав плечами.- Тогда скажи просто, что не желаешь себя называть. Они особой щепетильностью не отличаются и деньги примут.
- А вдруг нет? - спросил тот.
- Тогда подожди меня на улице, и мы пойдем в другое место.
- Что мне покупать?
- Десять тысяч акций Трансконтинентальной компании по цене открытия; и скажи, пусть покупают, имея в виду повышение, и не останавливаются на какой-либо цифре, пока не получат от тебя распоряжения о продаже по телефону. А потом сиди и жди, я за тобой зайду.
Скрепя сердце Монтэгю пошел исполнять приказание. Когда он открыл дверь с дощечкой "Хэммонд и Стритер", навстречу ему поднялся молодой человек с приятным лицом и, осведомившись, что ему угодно, направил его к седовласому и очень любезному джентльмену, оказавшемуся мистером Стритером. Монтэгю отрекомендовался приезжим с Юга и выразил желание приобрести акции. Мистер Стритер провел его в свой кабинет, уселся за конторку и разложил перед собой несколько бланков.
- Будьте любезны, как ваша фамилия? - обратился он к Монтэгю.
- Я не хотел бы ее сообщать,- ответил тот. Мистер Стритер положил перо.
- Не хотели бы сообщать своей фамилии? - удивился он.
- Да,- спокойно ответил Монтэгю.
- Но почему же?- возразил мистер Стритер.-Не понимаю...
- Я в этом городе человек посторонний,- сказал Монтэгю,-и с биржевыми операциями дела никогда не имел. Я предпочел бы остаться неизвестным.
Тот проницательно посмотрел на него.
- Откуда вы приехали? - спросил он.
- Из Миссисипи,- последовал ответ.
Но в Нью-Йорке вы остановились где-нибудь?
- В отеле,- сказал Монтэгю. Какое-то имя все-таки придется дать.
- Я думаю, можно любое,- ответил Монтэгю.- Джон Смит, например.
- Это не допускается в нашей практике,- сказал маклер.- Мы требуем, чтобы наши клиенты называли свои подлинные имена. На бирже существуют известные правила...
- Тогда прошу извинить за беспокойство,- ответил Монтэгю.- Но позвольте добавить: предполагаемую сделку я намерен совершить за наличные.
- Сколько акций вы желаете купить?
- Десять тысяч.
Услыхав этот ответ, мистер Стритер стал гораздо внимательней.
- Это крупная операция,- сказал он. Монтэгю промолчал,
- А что именно вы хотели бы купить? - снова спросил мистер Стритер.
- Акции Трансконтинентальной компании,- ответил Монтагю.
- Хорошо,- сказал после некоторой паузы маклер,- мы постараемся исполнить ваше поручение. Но вам придется рассматривать его как... гм...
- Строго конфиденциальное,- подсказал Монтэгю. Мистер Стритер выправил необходимые документы, проглядев которые, Монтэгю увидел, что в графе "сумма" проставлено сто тысяч долларов.
- Тут ошибка,- сказал он,- у меня только шестьдесят тысяч.
- О! - воскликнул мистер Стритер.- Мы ведь накидываем десять процентов сверх себестоимости.
Монтэгю не предвидел такого обстоятельства; он быстро произвел в уме подсчет и спросил:
- Что стоит акция в настоящий момент?
- Пятьдесят девять и пять восьмых,- ответил тот.
- Но в таком случае шестьдесят тысяч даже перекрывают десять процентов с продажной цены,- сказал Монтэгю.
- Совершенно верно,- согласился мистер Стритер.- Но, заключая условие с иногородними, мы обязательно присчитываем четыре гарантийных пункта сверх номинала; при этом вам в обеспечение остаются лишь два пункта, что безусловно недостаточно.
- Понимаю,- сказал Монтэгю и внутренне ужаснулся, так как только теперь во всем объеме представил себе, какому риску брат подвергает его своим прожектерством:
- Между тем если накинуть десять процентов,- продолжал убедительно разъяснять мистер Стритер,- то вы получите шесть гарантийных пунктов.
- Хорошо,- сказал Монтэгю, быстро решившись,- в таком случае купите мне, пожалуйста, шесть тысяч акций.
Итак, сделка была совершена, бумаги подписаны и шесть новеньких, хрустящих кредиток Монтэгю, достоинством в десять тысяч каждая, перешли в руки мистера Стритера.
После этого он проводил Монтэгю в общее помещение конторы, шутливо заметив на ходу:
- Надеюсь, ваш советчик хорошо осведомлен. Лично мы не очень-то полагаемся на Трансконтинентальные - они крайне неустойчивы.
Словам мистера Стритера была грош цена, но Монтэгю не знал этого, и у него болезненно сжалось сердце. Однако он беспечным тоном ответил, что хочет попытать счастья, и сел на первый попавшийся из предназначенных для клиентов стул. Приемная Хэммонда и Стритера напоминала небольшую аудиторию: стулья стояли рядами и на стене висела большая классная доска, на которой колонками были выписаны) начальные буквы названий наиболее ходовых акций с заключительными ценами вчерашнего дня, проставленными на маленьких, прикрепленных вверху каждого названия зеленых картонах. Сбоку у доски помещался аппарат биржевого телеграфа, и возле него двое служащих ожидали сигнального звонка, возвещающего об открытии биржи.
В приемной сидело двадцать или тридцать человек, старых и молодых; большинство из них были здешние завсегдатаи - жертвы биржевого ажиотажа. Монтэгю приглядывался к ним, изредка улавливая обрывки шепотом произносимых фраз, состоявших главным образом из маловразумительных и неприятно звучавших специфических словечек. У него было скверно на душе, и он чувствовал себя глубоко униженным, ибо уолл-стритовская горячка уже проникла в его жилы и он не мог ее одолеть. По спине пробегала противная дрожь, и руки были холодны.
Как завороженный, не сводил он глаз с мелких цифр на черной доске: они выражали ту великую сокрушительную внешнюю силу, которую не только удержать, но даже и постичь невозможно,- силу беспощадную и уничтожающую, вроде молнии или урагана. И он добровольно отдал себя на ее произвол, она могла сделать с ним все что угодно! На табличке стояло: "Тр. К. 59 5/8",- а у него было всего только шесть гарантийных пунктов. В любую минуту дня эта цифра может измениться - хотя бы на "53 5/8" - и тогда все до единого доллара из его шестидесяти тысяч ухнут навсегда! Знаменитый гонорар, ради которого он столько потрудился и которому так искренне радовался, исчезнет без остатка, а с ним и доля его наследства!
Мальчик-рассыльный сунул ему в руку четырехстраничную газетку - один из бесчисленных листков, бесплатно распространяемых различными торговыми и банкирскими домами в рекламных и иных целях; в разделе "События дня" среди прочих параграфов ему бросился в глаза заголовок "Трансконтинентальные". Он прочел: "Заседание директоров Трансконтинентальной железнодорожной компании состоится в 12 часов дня. Можно с уверенностью сказать, что дивиденд за последнюю четверть будет объявлен такой же, как и за прошедшие три четверти года. Среди держателей акций наблюдается сильное недовольство. Акции обнаружили явную неустойчивость и, видимо, не имеют реальной опоры: вчера, перед самым закрытием, они упали на три пункта, вследствие известия о дальнейших взысканиях со стороны западных властей, а также широко распространившегося слуха о разногласиях директоров и возобновившейся оппозиции против опеки над капиталами Хопкинса".
Пробило десять часов, и с первой минутой одиннадцатого телеграф начал свое бесконечное отстукивание. В отношении "Трансконтинентальных" замечалось большее оживление, многие тысячи акций переходили из рук в руки, и цена на них сильно колебалась, то повышаясь, то снова падая. Когда через полчаса пришел Оливер, они стояли на 59 3/8.
Ничего страшного,- сказал он,- наше время наступит только после полудня.
- А вдруг еще до полудня с нами будет покончено?
- Это невозможно,- ответил Оливер.- Покупать будут все утро - и еще как!
Некоторое время оба сидели молча, тревожась и нервничая. Затем, чтобы развеять скуку ожидания, Оливер предложил брату пройтись поглядеть на Уолл-стрит. Они свернули за угол и очутились на Брод-стрите. Здесь над всей улицей господствовало здание государственного казначейства, в котором хранилось все национальное золото Соединенных Штатов; на его башне был установлен пулемет Гатлинга; простая публика, разумеется, не знала об этом, но финансисты были хорошо осведомлены, и казалось, будто свои конторы, банки и сводчатые подвалы с сейфами они сознательно сосредоточили под его защитой. Здесь же, глубоко под землей, в гигантском шестисоттонном стальном подвале, дверь которого была так искусно прилажена, что распахивалась настежь от самого легкого нажатия пальцем, хранилось на двести миллионов долларов ценностей "Нефтяного треста". Напротив возвышалось белое, в греческом стиле, здание фондовой биржи. Дальше по улице, на оцепленном канатом пространстве, кишела толпа орущих, толкающихся, куда-то пробирающихся людей: это была "черная биржа", где можно было продать и купить небольшие количества ценных бумаг, а также всякие случайные акции мелких горнорудных и нефтяных предприятий, не зарегистрированных фондовой биржей. Лил ли дождь, светило ли солнце - эти люди всегда были здесь; а в окнах соседних зданий стояли другие люди, выкрикивавшие в мегафоны котировку или сигнализировавшие руками по способу глухонемых. На иных из маклеров были цветные шляпы, чтобы их можно было различить в толпе; у некоторых маклеров конторы помещались довольно далеко, и там их коллеги целые дни просиживали на подоконниках, направив на толкучку полевые бинокли. Во всем чувствовалась атмосфера спекуляции- быстрые, лихорадочные взгляды, беспокойные, нервные движения, истомленные, озабоченные лица. Ибо в этой игре всякий рыл яму другому и кости были подобраны фальшивые, так что девять человек из десяти заранее были обречены на гибель и разорение.
Оливер и Монтэгю добыли посетительские пропуска на галерею биржи. Отсюда был виден зал внизу площадью в сто или двести квадратных футов, усеянный клочками рваной бумаги, словно здесь только что пронеслась снежная буря; в воздухе стоял гул от разноязычных восклицаний и выкриков. Здесь толпились тысячи две пожилых мужчин и юношей; некоторые из них медленно прохаживались, разговаривая между собой, но большинство толпилось у различных "бюро продажи", толкаясь, налезая друг на друга, подпрыгивая, размахивая руками и что-то громко выкрикивая. "Место" на этой бирже стоило около девяноста пяти тысяч долларов,- следовательно, никто из этих людей не был бедняком; и тем не менее они каждый день являлись сюда, чтобы сыграть свою роль на этой арене корысти и "в море скорбей поймать свое жалкое счастье" - то изобретая тысячи мелких уловок, в надежде перехитрить и обмануть другого, то радуясь тысячам ничтожных побед; и жизнь их проходила так же бесследно, как бесследно скатываются с берега волны прибоя - этот символ человеческой суетности. Время от времени на них налетал как бы внезапный приступ беснования, и тогда они превращались в разъяренных демонов: все они разом лезли в одно и то же место, вопили, задыхались и в клочья раздирали друг на друге одежду; и зритель содрогался от ужаса, предполагая в них жертву какого-то страшного таинственного колдовства, обрекшего их терзать и мучить друг друга до полного изнеможения.
Но человек ощущает подобные вещи весьма смутно, если и у него весь капитал вложен в Трансконтинентальные. Ибо и он тоже продал свою душу дьяволу, и над ним также тяготеет заклятие, и он также надеется, и трепещет, и отчаивается вместе со всей этой дерущейся толпой. Монтэгю не пришлось спрашивать, где находится его "бюро продажи", так как человек сто сбилось перед ним в плотную кучу, вокруг которой вертелись небольшие юркие группки и тянулись хвостики очередей. "Сегодня непременно что-нибудь да произойдет",- шепнул ему на ухо какой-то субъект.
Смотреть на все это было интересно, но одно было плохо: зрителям не полагалось сообщать котировки. А потому зрелище этого буйного оживления только доводило до предела тревогу братьев-они видели, что с их акциями что-то безусловно сейчас происходит! Даже Оливер заметно нервничал; ибо как ни верна была ставка, а игра все-таки всегда дело рискованное! Мало ли что может случиться-банкротство, убийство, землетрясение! Братья кинулись из биржи в ближайшую маклерскую контору, где, только взглянув на доску, сразу успокоились: Трансконтинентальные стояли на 60. У обоих вырвался глубокий вздох облегчения, и они снова уселись ждать.
Было уже около половины двенадцатого. Без четверти двенадцать Трансконтинентальные поднялись на одну восьмую, потом на четверть, потом опять на восьмую. Оба в волнении схватились за руки. Неужели час настал?
Кажется, он и вправду настал. Спустя минуту курс подскочил до 61-наверное, сильно увеличился спрос. Через некоторое время прибавилось еще три восьмых. По залу прошел шум возбуждения. Старые биржевики выпрямились на своих стульях. "Трансконтинентальные" поднялись еще на четверть.
Монтэгю услышал, как кто-то позади него сказал своему соседу:
- Что бы это значило?
- А бог его знает,- послышался ответ. Но Оливер прошептал брату на ухо:
- Я понимаю. Это значит, что покупают члены компании.