– Когда я устану, лорд Камнор, то в первую очередь сообщу об этом вам. – И невероятная усталость, которую испытывала леди Камнор, была заметна лишь потому, что она сидела выпрямившись, словно проглотила аршин, и отклоняла все предложения пересесть в мягкое кресло и подставить под ноги скамейку, а позже с видом оскорбленного достоинства отвергла предложение пораньше лечь спать. И все то время, что лорд Камнор оставался в Тауэрз, она вела себя в подобной манере. Миссис Киркпатрик оказалась обманута этой видимостью благополучия и уверяла милорда, что никогда еще не видела миледи такой бодрой, оживленной и веселой. Но у графа, несмотря на бестолковую голову, было любящее и нежное сердце, и хотя он не мог привести никаких доказательств, что его супруга нездорова, в глубине души он был уверен в этом. Тем не менее лорд Камнор слишком боялся гнева супруги, чтобы послать за мистером Гибсоном без ее ведома. Последнее, что он сказал, обращаясь к Клэр, были слова:
– Какое это утешение – сознавать, что я оставляю миледи на вас. Вот только не позволяйте ей ввести вас в заблуждение. Своим поведением она не покажет, что больна, до самого последнего момента, когда терпеть далее будет уже невозможно. Посоветуйтесь с Брэдли (личная служанка леди Камнор ненавидела новомодное словечко "камеристка"), и на вашем месте я бы послал за Гибсоном и попросил его заехать. Предлог можете придумать какой угодно. – Но тут ему в голову вновь пришла мысль, которая уже посещала его в Лондоне насчет брака между этими двумя людьми, и он не удержался, чтобы не добавить: – Пригласите его нанести вам визит, он очень славный и обходительный человек. Лорд Холлингфорд уверяет, что другого такого не сыскать в округе. И пока вы будете беседовать, он заодно может осмотреть миледи, а потом сказать вам, больна она или нет. Да, и немедленно отпишите мне о том, что он скажет вам о состоянии ее здоровья.
Но Клэр была такой же трусихой, как и лорд Камнор, в том, чтобы совершить для леди Камнор что-либо такое, о чем ей не было сказано недвусмысленно. Она понимала, что может впасть в немилость, если пошлет за мистером Гибсоном без разрешения, и что после этого ей больше никогда не представится возможность отдохнуть в Тауэрз, монотонность жизни которого, несмотря на всю его роскошь, могла прискучить кому угодно, но только не ей. И тогда она попыталась переложить на Брэдли ту обязанность, которую, в свою очередь, возложил на нее лорд Камнор.
– Миссис Брэдли, – осведомилась она однажды, – вас не пугает здоровье миледи? Лорд Камнор даже полагал, что она выглядит усталой и больной.
– И впрямь, миссис Киркпатрик, я тоже думаю, что миледи сама не своя. Не понимаю, почему я так решила, но если вы спросите меня об этом, то я отвечу, что не знаю.
– Как вы полагаете, вы могли бы съездить в Холлингфорд, повидаться там с мистером Гибсоном и попросить его заехать к нам как-нибудь на днях и осмотреть леди Камнор?
– Думаю, что после такой выходки мне придется распрощаться со своим местом, миссис Киркпатрик. До самого своего смертного часа, если только Провидение сохранит леди Камнор рассудок, она все будет делать по-своему или вообще ничего не делать. Переубедить ее способна лишь леди Гарриет, да и то не всегда.
– Что ж, в таком случае нам остается надеяться, что с нею не случилось ничего серьезного. И я надеюсь, что это действительно так. Во всяком случае, так уверяет она сама, а уж ей-то виднее.
Но уже через день или два после этой беседы леди Камнор поразила миссис Киркпатрик до глубины души, внезапно обратившись к ней с просьбой:
– Клэр, я хотела бы, чтобы вы написали записку мистеру Гибсону и сообщили ему, что я желаю его видеть сегодня после полудня. Я рассчитывала, что он сам заглянет к нам до этого времени. Ему следовало бы сделать это, дабы засвидетельствовать нам свое почтение.
Между тем мистер Гибсон был слишком занят, чтобы тратить время на пустой церемониальный визит, хотя и понимал, что пренебрегает тем, чего от него ожидали. Но в местности, которая находилась под его опекой, разразилась опасная лихорадка, и это занимало все его мысли и время. Он часто благодарил судьбу за то, что Молли пребывает в благословенной тишине и покое поместья Хэмли.
Его домашние неприятности отнюдь не исчезли сами собой, а теперь еще он на время вынужден был оставить их без внимания. Последней каплей стал незапланированный визит лорда Холлингфорда, которого он встретил однажды утром в городке. Им многое нужно было сказать друг другу относительно нового научного открытия, со всеми подробностями которого лорд Холлингфорд был хорошо знаком, в то время как мистер Гибсон оставался в полном неведении, что пробудило в нем жгучий интерес. В конце концов лорд Холлингфорд вдруг заявил без обиняков:
– Гибсон, быть может, вы угостите меня обедом? Я позавтракал в семь часов утра и со всей этой беготней ужасно проголодался.
Мистер Гибсон был чрезвычайно рад оказать теплый прием такому человеку, как лорд Холлингфорд, которого он любил и уважал, а потому безо всяких возражений привел его к себе домой, чтобы угостить ранним обедом. К несчастью, кухарка, продолжая дуться на него за увольнение Бетии, позволила себе непунктуальность и небрежность. Преемница Бетии еще не была найдена, чтобы прислуживать им за столом. И хотя мистер Гибсон прекрасно понимал, что голодный лорд будет рад даже хлебу с сыром, холодной говядине и любому самому простому угощению, он не смог получить их ни к ленчу, ни к семейному обеду, ни вообще к какому-либо часу приема пищи, несмотря на все свои звонки и гнев, который он не осмелился выказать, дабы не смущать лорда Холлингфорда. Наконец обед был подан, но бедный хозяин увидел, что стол накрыт недостаточно аккуратно и чисто – жирные тарелки, мутные бокалы и скатерть, которая если и не выглядела откровенно грязной, то и назвать ее свежей язык бы не повернулся, поскольку она оказалась заляпанной и измятой. Мистера Гибсона это покоробило, ибо он мысленно сравнил этот стол с той изысканностью, с какой в доме его гостя подавали на фарфоре даже ломоть черного хлеба. Он не стал приносить извинения сразу же, но после обеда, уже на прощание, сказал:
– Сами видите, что такой человек, как я… вдовец, да еще и с дочерью, которая не всегда может быть дома, не имеет устоявшегося и надежно налаженного хозяйства, что позволило бы мне с пользой распоряжаться теми редкими минутами, какие я в нем провожу.
Он и словом не обмолвился о невкусной еде, которой угостились оба, хотя мысль об этом не давала ему покоя. О том же самом, очевидно, думал и лорд Холлингфорд, когда ответил:
– Вы совершенно правы. Но ведь такой человек, как вы, не должен забивать себе голову еще и домашними делами. Кто-то должен заниматься этим вместо вас. Сколько лет исполнилось мисс Гибсон?
– Семнадцать. Очень нелегкий возраст для девушки, выросшей без матери.
– Да, очень. У меня самого только мальчишки, но с девушкой вам приходится куда труднее. Прошу прощения, Гибсон, но мы с вами разговариваем как друзья. Вы никогда не думали о том, чтобы жениться вновь? Разумеется, это будет совсем не то, что первый брак, но если вы найдете приятную здравомыслящую женщину лет тридцати или около того, я действительно думаю, что вы поступите очень разумно, поручив ей ведение своего домашнего хозяйства, что позволит вам избежать дискомфорта или же простого беспокойства. Более того, она сможет ненавязчиво присматривать за вашей дочерью, помогая ей в щепетильных женских вопросах, в чем, по моему мнению, нуждаются все девушки в этом возрасте. Это деликатное дело, и вы должны извинить меня за то, что я заговорил с вами столь откровенно.
Мистер Гибсон не раз мысленно возвращался к этой теме, вспоминая совет от лорда Холлингфорда, но это был тот самый случай, когда на ум приходила поговорка: "Не стоит делить шкуру неубитого медведя". Где, скажите на милость, было взять "приятную, здравомыслящую женщину лет тридцати или около того"? Во всяком случае, на эту роль совершенно не годились ни мисс Браунинг, ни мисс Феба, ни мисс Гуденоу. Среди его сельских пациентов были представлены два отчетливо обозначенных класса: фермеры, чьи дети были необразованными и неутонченными; и сквайры, дочери которых вполне могли подумать, что весь мир катится в тартарары, если им предстоит выйти замуж за деревенского хирурга.
Но уже в тот самый день, когда мистер Гибсон нанес визит леди Камнор, он начал подумывать о том, что миссис Киркпатрик и есть его "медведь". Он уехал прочь, отпустив поводья, и думал больше о том, что ему известно о ней, а не о своих рецептах, какие должен был выписать, или о том, куда, собственно, держит путь. Он помнил ее как очень симпатичную мисс Клэр, гувернантку, заболевшую скарлатиной. Это случилось еще в те времена, когда была жива его жена, то есть очень давно, и он, подсчитывая, когда именно увидел ее впервые, не мог понять, как миссис Киркпатрик удается так молодо выглядеть. Затем он слышал, что она вышла замуж за младшего приходского священника, а буквально на следующий же день (по крайней мере так ему показалось, потому что продолжительности этого периода он не помнил) ему стало известно о его смерти. Мистер Гибсон знал, что, по слухам, с тех пор она подвизалась гувернанткой в различных семьях, но при этом оставалась любимицей семейства из Тауэрз, к которым, вне зависимости от их титулов, он испытывал глубочайшее уважение. Примерно год или два тому он также слышал, что она взялась опекать школу в Эшкомбе, небольшом городке неподалеку от еще одного поместья лорда Камнора, в том же самом графстве. Имение в Эшкомбе было больше, нежели то, что располагалось под Холлингфордом, но старый Манор-хаус и вполовину не был так хорош для проживания, как особняк в Тауэрз. Посему его передали мистеру Престону, земельному агенту участка в Эшкомбе, точно так же, как мистер Шипшенкс был поверенным милорда в Холлингфорде. В Манор-хаусе держали несколько комнат на случай непредвиденного визита кого-либо из членов семьи, но в остальном мистер Престон, привлекательный молодой человек, распоряжался им по своему усмотрению. Мистеру Гибсону было известно и о том, что у миссис Киркпатрик имеется один ребенок, дочь, примерно одного возраста с Молли. Разумеется, имущества у нее не было, а если и было, то совсем крошечное. Но зато сам он жил очень бережливо и имел надежные вложения на несколько тысяч фунтов; кроме того, его профессиональный доход был хорош и каждый год только увеличивался, а не уменьшался. Дойдя до этого момента в своих размышлениях, мистер Гибсон вдруг обнаружил, что уже подъехал к дому своего следующего пациента, и на время отбросил все мысли о матримониальных планах и миссис Киркпатрик. Днем он еще раз вспомнил с несомненным удовольствием те маленькие подробности, которые Молли рассказала ему о своем невольном заточении в Тауэрз пять или шесть лет тому, и тогда он еще подумал, что миссис Киркпатрик повела себя очень ласково и любезно с его маленькой девочкой. Итак, на этом вопрос завис в неопределенности, по крайней мере для него.
Леди Камнор действительно приболела, но не настолько серьезно, как полагала все эти дни сама, когда люди, ее окружавшие, не осмеливались послать за доктором. С большим облегчением она предоставила мистеру Гибсону право решать за нее, что она должна делать, что ей можно есть и пить, а чего избегать. Подобные решения ab extra иногда приносят неизмеримое облегчение тем, кто имел привычку решать все вопросы самостоятельно, причем не только те, которые касаются их самих. Порой ослабление напряжения, которое несет с собой характер, претендующий на непогрешимость, способно творить поистине чудеса, возвращая таким людям здоровье. Миссис Киркпатрик в глубине души признавалась себе, что никогда еще ей не было так легко с леди Камнор, как после визита доктора. Они вдвоем с Брэдли возносили дифирамбы мистеру Гибсону, "который всегда так замечательно управляется с миледи".
Отчеты регулярно отправлялись милорду, но ему и дочерям было строго-настрого запрещено даже думать о приезде. Леди Камнор желала побыть слабой и беспомощной, выказывая неуверенность ума и тела, и не хотела, чтобы семья видела ее в такие минуты. Это состояние оказалось настолько непохожим на все предыдущие, что она подсознательно боялась уронить свой престиж, если ее увидят в таком положении. Иногда она сама писала ежедневные бюллетени, иногда поручала делать это Клэр, однако письма неизменно прочитывала сама. Послания, приходившие ей от дочерей, она тоже читала сама, время от времени передавая какую-либо часть их содержимого "нашей славной Клэр". Зато письма милорда мог читать кто угодно. Из его путаных выражений привязанности едва ли кто-нибудь мог узнать какие-либо семейные тайны. Но как-то раз миссис Киркпатрик наткнулась на одно предложение в письме милорда Камнора, которое она читала вслух его супруге. Слова эти бросились ей в глаза прежде, чем она дошла до самого предложения, и если бы она могла пропустить его, чтобы потом поразмыслить над ним на досуге, то непременно так и сделала бы. Впрочем, миледи была слишком умна, чтобы попасться на столь детскую уловку. По ее мнению, Клэр была "хорошим созданием, пусть и не слишком умным", но правда заключалась в том, что она не всегда могла быстро применить свои возможности, хотя пользовалась ими практически беспринципно.
– Читайте далее. Почему вы остановились? Там ведь нет никаких дурных вестей об Агнессе? Дайте мне письмо.
И леди Камнор стала негромко читать вслух:
– "Как идут дела у Клэр и Гибсона? Вы с презрением отнеслись к моему предложению помочь им соединиться, но я действительно полагаю, что толика сводничества развлечет вас теперь, когда вы оказались заперты в доме. И я по-прежнему уверен, что оба будут счастливы в браке".
– Вот оно что! – воскликнула, смеясь, леди Камнор. – Тебе действительно было неудобно читать эти строки, Клэр. И я не удивляюсь тому, что ты остановилась. Но все-таки ты меня ужасно напугала.
– Лорд Камнор любит шутить, – отозвалась миссис Киркпатрик, придя в некоторое смятение, потому что распознала правду в его последних словах о том, "что оба будут счастливы в браке". Ей вдруг стало интересно, что думает об этом леди Камнор. Лорд Камнор же писал так, словно у нее и впрямь был такой шанс. Мысль эта не была ей неприятна; на губах женщины заиграла слабая улыбка, пока она сидела подле леди Камнор, которая забылась легким сном.
Глава 10. Кризис
Миссис Киркпатрик читала вслух до тех пор, пока леди Камнор не уснула, а потом просто положила книгу на колени, придерживая ее одной рукой, чтобы та не упала на пол. Она смотрела в окно, не видя ни деревьев в парке, ни смутных очертаний гор вдали, и думала лишь о том, как славно было бы вновь обзавестись мужем, кем-нибудь, кто работал бы, пока она будет сидеть в красиво обставленной гостиной. А еще она быстро рисовала себе этого воображаемого поильца и кормильца, придавая ему черты деревенского врача, как вдруг раздался стук в дверь и, прежде чем она успела встать, в комнату вошел объект ее вожделения. Она почувствовала, что краснеет, и подобная реакция отнюдь не показалась ей неприятной. Миссис Киркпатрик шагнула ему навстречу и одновременно повела рукой в сторону спящей ее милости.
– Очень хорошо, – сказал он, окидывая фигуру леди Камнор профессиональным взглядом. – Я могу поговорить с вами минуту или две в библиотеке?
"Неужели он готов сделать мне предложение?" – подумала Клэр, вдруг ощутив, как учащенно забилось у нее в груди сердце, и почувствовав уверенность в том, что хочет выйти замуж за человека, которого всего лишь час тому рассматривала как одного из целой когорты неженатых мужчин и насчет которого можно было строить матримониальные планы.
Но он собирался задать всего лишь один или два медицинских вопроса; она убедилась в этом очень быстро, сочтя разговор скучным и неинтересным, хотя для него он был полезным и наглядным. Клэр не знала, что он окончательно решился сделать предложение за то время, пока она отвечала на вопросы, возможно, с излишними подробностями, но он привык отделять зерна от плевел. Голос ее был настолько мягок, а акцент настолько приятен, что поразил его как исключительно красивый после грубого деревенского говора, который он слышал постоянно. А потом и гармоничные цвета ее платья, и медленные, грациозные движения произвели такой же успокаивающий эффект, какое кошачье мурлыканье производит на некоторых людей. Он начал думать, что ему повезет, если он сумеет завоевать ее уже и ради себя. Еще вчера он смотрел на нее скорее как на приемную мать для Молли; сегодня же он думал о ней как о жене для себя.
Воспоминание о письме лорда Камнора придавало ей прелестную застенчивость; она хотела увлечь его и надеялась, что у нее это получается. Тем не менее некоторое время они говорили исключительно о здоровье графини, а потом вдруг хлынул летний дождь. Мистеру Гибсону не было до него никакого дела, но это был удачный предлог задержаться еще немного.
– Какая ненастная погода, – сказал он.
– Да, очень. Моя дочь написала мне, что на протяжении двух последних дней минувшей недели пакетбот так и не смог выйти в море из Булони.
– Мисс Киркпатрик сейчас находится в Булони, не правда ли?
– Да, бедная девочка… Она учится там в школе, стараясь довести до совершенства свой французский. Но, мистер Гибсон, вы не должны называть ее "мисс Киркпатрик". Синтия вспоминает вас с большой… теплотой, да, так будет правильно. Она была вашей маленькой пациенткой, когда четыре года тому заболела здесь краснухой, если помните. Прошу вас, называйте ее Синтией. Она обидится до глубины души, если вы станете называть ее мисс Киркпатрик.
– Мне кажется, Синтия – настолько необычное имя, что годится только для поэзии, а не для ежедневного пользования.
– Это моя вина, – с грустным упреком произнесла миссис Киркпатрик. – При крещении меня нарекли Гиацинтой, а ее бедный отец очень хотел назвать девочку в мою честь. Мне очень жаль, что оно вам не нравится.