– Молли, у нас случилась беда! Осборн лишился стипендии в Тринити, для получения которой он и вернулся в Оксфорд. Вдобавок он еще позорно провалился на экзамене, и это после всего, что наобещал он сам и о чем говорила его мать. Да и я, как дурак, налево и направо похвалялся своим умным сыном. Я ничего не понимаю. Я никогда не ожидал ничего выдающегося от Роджера, но Осборн… Это известие стало причиной того, что с мадам случился тяжелый приступ болезни. Она ведь так привязана к тебе, дитя мое! Твой отец приезжал сегодня утром осмотреть ее. Бедняжка, она чувствует себя просто ужасно. Она призналась мистеру Гибсону, что очень хотела бы видеть тебя рядом с нею, и он сказал, что я могу привезти тебя. Ты ведь поедешь, не правда ли, дорогая моя? Многие полагают, что благотворительности заслуживают только бедняки, и хотя ее нельзя назвать неимущей, она настолько же лишена женского участия, как если бы была последней нищенкой… или даже хуже.
– Я буду готова через десять минут, – пообещала Молли, тронутая словами и манерами сквайра. Ей даже в голову не пришло попросить разрешения у мачехи, ведь она слышала, что отец уже дал свое согласие. Но, когда девушка поднялась с места, чтобы выйти из комнаты, миссис Гибсон, расслышавшая лишь половину из того, что сказал сквайр, и оскорбившаяся тем, что он не счел ее достойной своего доверия, осведомилась:
– Дорогая моя, а куда это ты собралась?
– Я нужна миссис Хэмли, и папа сказал, что я могу поехать, – ответила Молли.
В следующий миг сквайр подхватил:
– Моя жена очень больна, и она очень привязана к вашей дочери. Она умоляла мистера Гибсона позволить Молли ненадолго приехать в Холл, на что он любезно дал согласие, и я здесь, чтобы забрать ее.
– Одну минуточку, дорогая, – холодно произнесла миссис Гибсон, обращаясь к Молли, и нахмурилась. – Я уверена, что твой дорогой папа просто забыл о том, что сегодня вечером мы с тобой должны нанести несколько визитов людям, с которыми я совершенно не знакома. – И, глядя на сквайра, продолжила: – Мистер Гибсон едва ли вернется домой вовремя, чтобы сопровождать меня, поэтому, сами понимаете, я не могу позволить Молли поехать с вами.
– Никогда бы не подумал, что это может иметь какое-либо значение. Полагаю, новобрачная всегда остается новобрачной, им на роду написано быть робкими и застенчивыми, но только не в этом случае, я бы сказал. А моя жена вкладывает всю душу в свои желания, как это свойственно больным людям. Что ж, Молли, – повысив голос, заявил он, поскольку предыдущие фразы были произнесены им sotto voce, – нам придется отложить твой визит до завтра. И это – наша потеря, а не твоя, – продолжал он, видя разочарование на лице девушки. – Сегодня вечером ты как следует повеселишься, смею надеяться…
– Нет, совсем напротив, – перебила его Молли. – Мне изначально не хотелось никуда идти, а теперь мне хочется этого еще меньше, чем прежде.
– Тише, моя дорогая, – сказала миссис Гибсон и, обращаясь к сквайру, добавила: – Здешние визиты – это совсем не то, что можно пожелать юной девушке: никаких молодых людей, танцев или прочих увеселений. Но очень дурно с твоей стороны, Молли, так отзываться о старых друзьях твоего отца, коими, насколько я понимаю, являются эти Кокереллы. Ты рискуешь произвести плохое впечатление на милейшего сквайра.
– Оставьте ее в покое! Оставьте ее в покое! – отозвался он. – Я вполне понимаю, что имеет в виду Молли. Она предпочла бы поехать со мной и остаться у постели моей больной супруги, чем отправляться в гости с визитом сегодня вечером. Неужели нет способа освободить ее от этого?
– Ни малейшего, – заявила в ответ миссис Гибсон. – Обязательство есть обязательство, по крайней мере для меня. А еще я полагаю, что она связана обязательством не только перед Кокереллами, но и передо мною, так что она просто обязана сопровождать меня в отсутствие моего супруга.
Сквайр был очень расстроен; в таких случаях он имел привычку упираться ладонями в колени и негромко насвистывать себе под нос. Молли уже знала, как он выражает свое неудовольствие, и сейчас ей оставалось лишь надеяться, что сквайр удовлетворится бессловесной его демонстрацией. Она с трудом сдерживалась, чтобы не расплакаться, и пыталась мысленно переключиться на что-либо другое и не думать о своих сожалениях и обидах. До нее доносился бесконечный монолог миссис Гибсон, и она хотела заставить себя прислушаться к нему, но недовольство сквайра было чересчур явным, чтобы не обращать на него внимание. Спустя некоторое время, после долгого молчания, он встал и заявил:
– Ну, что поделать! Все это бесполезно. Бедная мадам, ей это не понравится. Она будет крайне разочарована! Надеюсь, это только на один вечер – всего на один вечер! Ведь Молли сможет приехать завтра, не так ли? Или та пустая трата времени нынешним вечером, как она описывает его, окажется для нее чрезмерной?
Сарказм в его голосе прозвучал настолько явно, что заставил миссис Гибсон вести себя надлежащим образом и даже извиниться.
– Она будет готова в любое удобное для вас время. Мне очень жаль, всему виной моя глупая застенчивость, полагаю. Тем не менее вы должны признать, что обязательство есть обязательство.
– Разве я сказал, что обязательство – пустяк, мадам? Однако же нет смысла более говорить об этом, иначе я могу забыть о своих манерах. Я – старый тиран, а она, прикованная сейчас к постели бедная девочка, всегда позволяла мне поступать по-своему. Поэтому вы извините меня, миссис Гибсон, не правда ли, и позволите Молли уехать со мной завтра в десять часов утра?
– Разумеется, – с улыбкой подтвердила миссис Гибсон.
Но после его ухода она заявила Молли:
– А теперь, моя дорогая, я настоятельно прошу более никогда не заставлять меня терпеть дурные манеры этого человека! Я не могу даже назвать его "сквайром". Это невежда, мужлан, йомен, в лучшем случае. И ты не должна принимать либо отвергать приглашения, словно независимая молодая леди, Молли. Будь так любезна, дорогая, и в следующий раз прояви ко мне уважение и поинтересуйся сначала моими желаниями!
– Папа сказал, что я могу поехать, – задохнувшись от возмущения, возразила Молли.
– Поскольку я теперь – твоя мама, то на будущее имей в виду, что последнее слово останется за мной. Но раз уж ты едешь в гости, то тебе не помешает приодеться. Если хочешь, ради такого случая я могу одолжить тебе свою новую шаль и набор зеленых лент. Я всегда готова пойти навстречу, когда мне оказывают должное уважение. А в таких домах, как Хэмли-холл, никогда не знаешь заранее, кто может туда пожаловать, пусть даже в семье имеется больной.
– Благодарю вас. Но мне не нужна шаль и ленты, там не будет никого, кроме членов семьи. По-моему, там вообще никого не бывает. А теперь, когда она так больна, – Молли не договорила и едва не расплакалась при мысли о своей старшей подруге, которая лежит в горьком одиночестве и напрасно ожидает ее приезда. Более того, она ужасно боялась, что у сквайра сложилось впечатление, будто это она сама не захотела поехать с ним и предпочла этот дурацкий прием у Кокереллов. Миссис Гибсон тоже была преисполнена сожалений; у нее возникло неприятное ощущение, что она дала волю своему гневу перед совершенно чужим человеком, чье доброе мнение было ей весьма дорого. А еще ее бесконечно раздражало заплаканное личико Молли.
– Что я могу сделать для тебя, чтобы вернуть тебе хорошее расположение духа? – осведомилась она. – Сначала ты настаиваешь, что знаешь леди Гарриет лучше меня – меня, которая знакома с нею вот уже пятнадцать лет. Затем ты поспешно принимаешь приглашения, даже не удосужившись посоветоваться со мной и не думая о том, насколько неловко я буду себя чувствовать, в одиночестве входя в гостиную, после объявления моего нового имени, к которому я до сих пор не привыкла и которое представляется мне сплошным разочарованием после фамилии "Киркпатрик". А теперь, когда я предлагаю тебе самые красивые вещи, которые у меня есть, ты заявляешь, что тебе все равно, как ты одета. Как мне сделать тебе приятное, Молли? Мне, которая мечтает только о том, чтобы в семье царил мир, а взамен я вижу, что ты сидишь передо мной и на лице у тебя написано отчаяние.
Молли более не могла этого вынести. Она поднялась наверх в свою комнату, свою симпатичную новую спальню, которая перестала казаться ей родной и знакомой, и расплакалась навзрыд. Она плакала так долго, что остановилась только тогда, когда слез у нее больше не осталось. Она думала о миссис Хэмли, напрасно ждущей ее; о старом Холле, тишина коего буквально подавляет больного человека; о сквайре, который верил в то, что она немедленно уедет с ним. Все это угнетало ее куда сильнее, нежели полные обиды и раздражения слова мачехи.
Глава 17. В Хэмли-холл приходит беда
Если Молли полагала, будто в Хэмли-холле постоянно царит мир и покой, то она крупно ошибалась. В поместье явно было что-то не так, но, как ни странно, всеобщее раздражение лишь укрепило привязанность обитателей Хэмли-холла друг к другу. Все старые слуги по-прежнему оставались на своих местах и были в курсе происходящего, узнавая или от членов семьи, или из разговоров, которые хозяева без стеснения вели в их присутствии, последние новости, касающиеся сквайра и его супруги, равно как и обоих молодых джентльменов. Любой из них мог сообщить Молли, что поводом для недовольства стала задолженность по счетам, которыми Осборн обзавелся в Кембридже в поистине невероятном количестве и которые теперь, когда его шансы получить стипендию развеялись, как дым, обрушились на сквайра. Но Молли, будучи уверенной в том, что все, что ей нужно, она узнает от миссис Хэмли, не собиралась входить в доверие еще к кому-либо.
Перемена, происшедшая с "мадам", поразила девушку в самое сердце, едва она увидела ее лежащей на софе в полутемной туалетной комнате, с головы до ног одетую в белое; наряд этот соперничал цветом с бледностью ее исхудавшего лица. Сквайр ввел Молли внутрь со словами:
– А вот и она наконец!
Молли и вообразить себе не могла, что голос его способен на такие модуляции – начало предложения было произнесено в громкой и поздравительной манере, тогда как окончание прозвучало едва слышно. Он заметил смертельную бледность, проступившую на лице супруги, – зрелище, которое отнюдь не было для него новым, но которое всякий раз неизменно потрясало его до глубины души. Зимний день выдался чудесным и тихим, ветви деревьев и кустов в лучах солнца искрились инеем, на веточке остролиста сидела зарянка и жизнерадостно щебетала. Но шторы в комнате были плотно задернуты, и ничего этого из окон миссис Хэмли видно не было. Между нею и камином даже стояла высокая ширма, дабы уберечь ее от жизнерадостных и трепещущих отблесков пламени. Миссис Хэмли протянула Молли одну руку и крепко стиснула ее ладошку, другой она прикрыла глаза.
– Сегодня утром ей нездоровится, – проговорил сквайр, качая головой. – Но все будет в порядке, моя дорогая, я привел к тебе дочку нашего доктора, которая ничуть не хуже его самого. Ты уже приняла лекарство? И выпила свой мясной бульон? – продолжал он, тяжело ступая на цыпочках и заглядывая в каждую пустую чашку и бокал.
Затем он вернулся к софе, постоял, глядя на нее сверху вниз, минуту-другую, после чего наклонился к супруге и, поцеловав ее, заявил Молли, что во всем полагается на нее.
Словно боясь, что Молли начнет расспрашивать ее, миссис Хэмли забросала девушку вопросами.
– А теперь, дорогое дитя, расскажи мне обо всем. Это не злоупотребление доверием, поскольку я никому и ничего не расскажу, да и сама задержусь здесь недолго. Как у тебя идут дела – с новой мамой и с твоими добрыми намерениями? Позволь мне помочь тебе всем, чем только можно. Думаю, что с девочкой от меня было бы больше пользы – мать не понимает сыновей. Но расскажи мне все, что захочешь и сочтешь нужным, и не бойся подробностей.
Несмотря на то что Молли слишком мало разбиралась в болезнях, она почувствовала в голосе миссис Хэмли тревожное и горячечное возбуждение. То ли шестое чувство, то ли какой-то дар подсказали ей, что нужно начать долгий рассказ о многих вещах – о свадьбе, о ее визите к обеим мисс Браунинг, о новой мебели, о леди Гарриет и тому подобном, причем все это в легкой и непринужденной манере, которая успокаивающе действовала на миссис Хэмли, поскольку давала ей иную пищу для размышлений, помимо собственных несчастий. Но Молли ни словом не обмолвилась о собственных горестях и новых домашних отношениях. И миссис Хэмли заметила это.
– А с миссис Гибсон ты хорошо ладишь?
– Не всегда, – призналась Молли. – Вы же знаете, что мы практически не знали друг друга до того, как стали жить под одной крышей.
– Мне не понравилось то, что рассказал мне давеча вечером сквайр. Он был очень сердит.
Эта рана еще не зажила, однако Молли упрямо хранила молчание, отчаянно стараясь придумать другую тему для разговора.
– Ах! Я все понимаю, Молли, – сказала миссис Хэмли. – Ты не расскажешь мне о своих горестях, хотя я, пожалуй, могла бы тебе помочь.
– Мне бы этого не хотелось, – негромко проговорила Молли. – Думаю, что и папе тоже. Кроме того, вы уже и так мне помогли – вы и мистер Роджер Хэмли. Я очень часто вспоминаю о том, что он мне говорил, его слова оказались чрезвычайно полезны и придают мне силы.
– Ах, Роджер! Да, на него можно положиться. Молли, Молли! Мне многое нужно сказать тебе, но только не сейчас. Я должна принять лекарство и попытаться заснуть. Славная моя девочка! Ты сильнее меня и вполне можешь обойтись и без моей жалости и сочувствия.
Молли отвели в другую комнату. Служанка, которая проводила ее туда, сообщила, что миссис Хэмли не желает, чтобы девушку беспокоили по ночам, что вполне могло случиться, если бы она остановилась в своей прежней спальне. После обеда миссис Хэмли послала за нею и без малейшего стеснения, что свойственно людям, страдающим тяжелой и долгой болезнью, поведала Молли о разочарованиях и бедах своей семьи.
Она усадила Молли на низенький табурет рядом с собой и, взяв девушку за руку, вглядывалась ей в глаза, ловя в них сочувствие быстрее, чем слушательница смогла выразить его словами.
– Осборн сильно разочаровал нас! – сказала она. – Я до сих пор еще не свыклась с этой мыслью. А сквайр ужасно рассердился! У меня в голове не укладывается, как он умудрился потратить такие огромные деньги – помимо счетов включая еще и ссуды от ростовщиков. Сквайр старается не показывать мне сейчас свой гнев, поскольку опасается, что со мной случится очередной приступ, но я знаю, что он очень зол. Видишь ли, мой муж потратил очень крупную сумму на то, чтобы вернуть и рекультивировать земли у Аптон-Коммон, и потому оказался в очень стесненном положении. Но от этого стоимость поместья удвоилась бы, и потому мы даже не думали об экономии, тем более что в перспективе все это пошло бы Осборну только на пользу. А теперь сквайр говорит, что ему придется заложить часть земель, и ты даже не представляешь, чего это ему будет стоить. Как ножом по сердцу… Он продал большую партию леса, чтобы отправить мальчиков в колледж. Осборн… Ах, каким он был славным, невинным мальчиком! Ты ведь знаешь, что он был наследником. Он ведь был таким умным, и все говорили, что он непременно удостоится отличий и станет членом научного общества. Ему сулили всяческие блага, и он действительно-таки получил стипендию. А потом все пошло не так. Не понимаю, как такое могло случиться. Но и это еще не все. Быть может, сквайр написал ему слишком разгневанное письмо и оно подорвало взаимное доверие между нами. Но Осборн мог бы признаться мне. Молли, я думаю, что он так и поступил бы, если бы был здесь, рядом со мной. Но сквайр в гневе написал ему, чтобы он и не думал показываться дома до тех пор, пока не выплатит все долги из причитающегося ему содержания. Из двухсот пятидесяти фунтов в год выплатить более девятисот фунтов! И до той поры не приезжать домой! Не исключено, кстати, что и у Роджера тоже есть долги! Он-то получает меньше двухсот фунтов. Впрочем, он же – младший сын. Сквайр отдал распоряжение работникам остановить дренажные работы, а я лежу и думаю о том, как их бедные семьи переживут холодную зиму. Но что нам остается делать? Я никогда не отличалась крепким здоровьем, да и привычки мои, пожалуй, можно смело назвать экстравагантными. К тому же определенных расходов требовали и семейные традиции, и возврат земель. Ох! Молли, Осборн был таким славным малышом, он вырос ласковым и любящим мальчиком… И еще очень умным! Ты сама это знаешь, я читала тебе его стихи. Неужели человек, который пишет так, способен поступить дурно? Но, боюсь, это все-таки случилось.
– Получается, вы совершенно не представляете, куда ушли все деньги? – спросила Молли.
– Нет! Решительно не представляю. И это ранит меня больнее всего. Нам пришли счета от портного и за переплетение книг, вино и картины – на сумму около четырех или пяти сотен фунтов. И хотя расходы эти чудовищны – таким простым людям, как мы, они представляются необъяснимыми, – быть может, это всего лишь издержки роскоши сегодняшнего дня. Но ведь есть еще деньги, в трате которых он не желает отчитываться, и мы, собственно, узнали о них от лондонских агентов, которые обнаружили, что некоторые стряпчие, пользующиеся дурной репутацией, наводили справки относительно прав распоряжения поместьем… Ах! Молли, дела обстоят еще хуже… Не знаю, как сказать тебе об этом… это касается возраста и состояния здоровья сквайра, его отца… – Она начала истерически всхлипывать, но потом продолжила рассказ, несмотря на попытки Молли остановить ее: – Он держал его на руках и благословил его прежде, чем я смогла поцеловать сына… Он всегда возлагал на него надежды как на наследника и любимого первенца. А как он любил его! И как я сама любила его! В последнее время мне даже начало казаться, что мы были несправедливы к милому Роджеру.
– Нет! Уверена, что вы ошибаетесь. Вы только посмотрите, как он вас любит. И думает, в первую очередь, тоже о вас. Возможно, он старается не говорить об этом вслух, но это видно и слепому. Дорогая, милая миссис Хэмли! – воскликнула Молли, намереваясь высказать все, что накопилось у нее на душе, теперь, когда она получила возможность вставить хотя бы слово. – Не кажется ли вам, что не стоит заранее осуждать мистера Осборна Хэмли? Мы не знаем в точности, как он поступил с деньгами. Он настолько добр (не правда ли?), что мог потратить их, дабы облегчить существование какого-нибудь бедолаги, например торговца, которого преследуют кредиторы… какого-нибудь…
– Ты забываешь, дорогая, – возразила миссис Хэмли, слабо улыбнувшись столь порывистой и безудержной романтичности своей собеседницы, но уже в следующий миг испустив тяжкий вздох, – что все остальные счета пришли как раз от торговцев, кои жаловались на то, что им не возвращают деньги.
На мгновение Молли растерялась, но потом заявила:
– В таком случае смею предположить, что они насильно навязали ему свои услуги. Мне приходилось слышать истории молодых людей, которые становились жертвами владельцев магазинов в больших городах.
– У тебя щедрая и добрая душа, дитя мое, – сказала миссис Хэмли, тронутая горячей и страстной поддержкой Молли, какой бы невежественной и неумеренной она ни казалась.
– И, кроме того, – продолжала Молли, – наверняка кто-то посягнул на доброе имя Осборна, то есть мистера Осборна Хэмли, я хотела сказать… Иногда я нечаянно называю его Осборном, но, можете быть уверены, думаю о нем я всегда как о мистере Осборне…