– Не имеет значения, Молли, как ты называешь его, говори дальше. Кажется, от твоих речей мне становится чуточку легче, ведь ты вселяешь в меня надежду. Сквайр оказался сильно уязвлен и раздосадован: по соседству появились какие-то непонятные люди, которые расспрашивали арендаторов и выражали неудовольствие падением цен на строевой лес, словно рассчитывали на смерть сквайра.
– Именно об этом я вам и говорю. Разве это не показывает, что они – плохие люди? И разве постеснялись бы плохие люди обманом навязать ему свое общество, а потом и лгать от его имени, дабы погубить его?
– Неужели ты не понимаешь, что делаешь его слабым, а не злонамеренным?
– Да, пожалуй, что так. Но я не думаю, что он слаб. Вы сами прекрасно знаете, миссис Хэмли, насколько он умен. Кроме того, пусть уж лучше он окажется слабым, нежели безнравственным или испорченным. Слабые люди могут в одночасье стать сильными, особенно когда увидят вещи в их подлинном свете. А вот испорченные и безнравственные люди, по моему мнению, при всем желании не смогут в мгновение ока превратиться в добродетельных персонажей.
– Думаю, что я сама проявила чрезвычайную слабость, Молли, – призналась миссис Хэмли, ласково поглаживая кудри девушки. – Из своего красавца Осборна я сделала настоящего идола, а он оказался колоссом на глиняных ногах, не обладающим достаточной силой, чтобы твердо стоять на земле. И это, кстати, еще очень мягко сказано!
Принимая во внимание гнев сквайра на своего сына, его беспокойство о супруге, трудности со сбором наличных денег, которые потребовались немедленно, и раздражение, вызванное плохо скрываемыми и неуместными расспросами незнакомцев относительно стоимости его собственности, бедный сквайр пребывал в очень угнетенном расположении духа. Он сердился и готов был сорвать зло на каждом, кто попадался ему под горячую руку, а потом расстраивался из-за собственной несдержанности и несправедливых высказываний. Старые слуги, которые, скорее всего, обманывали его в мелочах, проявляли поистине ангельское терпение к его выходкам. Они великодушно прощали ему взрывы страстей и понимали причину постоянной смены его настроений ничуть не хуже его самого. Дворецкий, имевший привычку возражать своему хозяину из-за каждого нового указания, полученного им в отношении его обязанностей, теперь взял себе за правило подталкивать Молли за обедом, чтобы заставить ее попробовать очередное блюдо, которое она только что отставила от себя, и объяснял свое поведение впоследствии следующим образом:
– Понимаете, мисс, мы с поварихой спланировали такой обед, который бы вызвал у хозяина искушение попробовать его, а если вы говорите: "Нет, благодарю вас", когда я предлагаю вам что-либо, хозяин даже не смотрит в ту сторону. А вот если вы берете кусочек и с удовольствием съедаете его, он сначала выжидает, потом смотрит и понемногу начинает принюхиваться. В конце концов он обнаруживает, что голоден, и принимается за еду столь же естественно, как котенок начинает мяукать. Вот почему, мисс, я подталкиваю вас локтем и подмигиваю, хоть это и выглядит невежливо, чего никто не может знать лучше меня.
Во время этих обедов имя Осборна никогда не упоминалось. Сквайр задавал Молли вопросы об обитателях Холлингфорда, но у нее складывалось такое впечатление, что он слушал ее ответы вполуха. Он также регулярно спрашивал девушку о том, как, по ее мнению, чувствует себя его супруга, но если Молли отвечала ему правду – что та слабеет с каждым днем, – он приходил в ярость и ужасно сердился на нее. Он не мог – и не желал – слышать ничего подобного. А однажды он чуть не отказался от услуг мистера Гибсона, потому что тот стал настаивать на консультации с доктором Николсом, известным всей округе.
– Какую чушь вы несете! Она не может быть настолько больна, и вам прекрасно известно, что у нее всего лишь слабое здоровье, отчего она страдает уже долгие годы. А если вы ничем не можете ей помочь в таком простом случае – у нее ведь ничего не болит, верно?.. И не смотрите на меня столь озадаченно, приятель! – лучше уж тогда вообще оставьте ее в покое. Я отвезу ее в Бат или Брайтон; перемена места пойдет ей на пользу, поскольку, по моему глубокому убеждению, всему причиной – хандра и нервы.
Но грубовато-добродушное лицо сквайра, побагровевшее от волнения и искаженное неподдельной тревогой и бесплодными стараниями казаться глухим к роковой поступи судьбы, когда он произносил эти обидные слова, с головой выдавали его подспудные страхи.
Мистер Гибсон негромко ответил:
– Я буду и дальше наблюдать ее и знаю, что вы не станете запрещать мне приезжать сюда. Но в следующий раз я непременно привезу с собой доктора Николса. Ведь я могу и ошибаться в назначенном лечении, и я молю Бога о том, чтобы мои опасения действительно оказались преувеличенными.
– Не говорите более ни слова! Я не желаю и слышать о них! – вскричал сквайр. – Разумеется, все мы умрем в свое время, и она тоже. Но я не допущу, чтобы даже лучший доктор во всей Англии хладнокровно отмерял ей остаток жизни. Пусть уж лучше я умру первым. Надеюсь, так оно и будет. Но я готов вонзить зубы в глотку любому, кто заявит, будто во мне сидит смерть. Кроме того, по моему мнению, все доктора – невежественные шарлатаны, которые только прикидываются, будто обладают знаниями, которых на самом деле у них нет. Да-да, не улыбайтесь! Мне уже все равно. До тех пор пока вы не скажете мне, что я умру первым, ни вы, ни ваш доктор Николс не переступите порог моего дома, чтобы пророчествовать и кликать беду.
Мистер Гибсон уехал с тяжелым сердцем при мысли о том, что миссис Хэмли приближается к смерти, и совсем не думая об оскорбительных речах сквайра. Откровенно говоря, он совершенно позабыл о них, когда около девяти часов тем же вечером к нему домой в жуткой спешке прибыл посыльный из Хэмли-холла с запиской от сквайра.
"Дорогой Гибсон, ради всего святого простите меня, если сегодня я нагрубил вам. Ей стало много хуже. Приезжайте и проведите у нас ночь. Пишите Николсу и всем остальным врачам, кому хотите. Напишите до того, как отправитесь сюда. Быть может, они сумеют облегчить ее страдания. В молодости я много слышал о докторах из Уитворта, которые излечивали тех, от кого отказывались обычные врачи. Не могли бы вы пригласить одного из них? Вверяю себя в ваши руки. Иногда мне кажется, что наступил кризис, после которого она поправится. Всецело полагаюсь на вас.
Всегда ваш,
Р. Хэмли
P.S. Молли – сущее сокровище. До поможет мне Господь!"
Разумеется, мистер Гибсон поехал; впервые после женитьбы он оборвал причитания миссис Гибсон, жалующейся на судьбу и на то, что врача могут вызвать из дома в любое время дня и ночи.
Он помог миссис Хэмли справиться с приступом, и на день или даже два благодарность и тревога, испытываемые сквайром, сделали его послушным орудием в руках мистера Гибсона. Но потом он вновь вернулся к своей прежней навязчивой идее о том, что кризис, приключившийся с его супругой, миновал и что она встала на путь к выздоровлению. Но спустя сутки после консультации с доктором Николсом мистер Гибсон сказал Молли:
– Молли! Я написал Осборну и Роджеру. Ты, случайно, не знаешь адреса Осборна?
– Нет, папа. Он попал в немилость. Понятия не имею, известен ли его адрес сквайру, и миссис Хэмли слишком больна, чтобы самой написать сыну.
– Ничего страшного. Я приложу его к письму Роджеру. Как бы они ни вели себя по отношению к остальным, между ними существует настоящая братская любовь, насколько я мог заметить. Роджер будет знать, что делать. Молли, получив мой отчет о состоянии здоровья своей матери, они наверняка постараются вернуться домой как можно скорее. Мне бы хотелось, чтобы ты уведомила сквайра о том, что я сделал. Это неприятное поручение, и мадам я расскажу о нем по-своему. Я бы сам сообщил ему, будь он дома, но ты сама говоришь, что сквайр вынужден был уехать в Эшкомб по делам.
– Именно так. Он очень жалел о том, что не встретится с тобой. Но, папа, он, без сомнений, очень рассердится! Ты даже не представляешь, как он зол на Осборна.
Молли и сама страшилась гнева сквайра, передавая ему послание отца. Она уже достаточно освоилась в домашней атмосфере Хэмли-холла, чтобы понимать, что под старомодной обходительностью и гостеприимством сквайра, которое он оказывал ей в качестве гостьи, скрывается сильная воля и пылкий, горячий нрав, равно как и упрямство вкупе со склонностью к предрассудкам (или "убеждениям", как называл их он сам), кои часто встречались у тех, кто ни в молодости, ни в зрелости нечасто общался с себе подобными. Изо дня в день она выслушивала жалобные стенания миссис Хэмли по поводу той глубокой немилости, с которой к Осборну относился его отец, запрещая сыну показываться дома. И Молли даже не представляла, как подступиться к этому щекотливому делу и сообщить сквайру о том, что письмо, призывающее Осборна как можно скорее вернуться домой, уже отправлено.
Ужинали они всегда только вдвоем. Сквайр старался сделать каждую их встречу за столом как можно приятнее для Молли, испытывая к ней искреннюю благодарность за то, что одно ее присутствие внушает спокойствие и утешает его жену. Он шутил, но шутки повисали в воздухе, и оба забывали хотя бы улыбнуться им. Он приказывал подать редкие вина, которые ее совсем не прельщали, но из вежливости она пригубливала их. Однажды он заметил, что Молли ест анжуйские груши с таким аппетитом, словно они ей нравятся; поскольку именно этот сорт у него в поместье в этом году не уродился, он велел найти и купить их у окрестных фермеров. Молли чувствовала, что он старается по-своему выказать ей расположение, но от этого ее страх наступить ему на больную мозоль отнюдь не уменьшился. Однако же это следовало сделать, причем без промедления.
После ужина в камин положили огромное полено, предварительно вычистив оттуда золу, с массивных свечей сняли нагар, затворили дверь, и Молли со сквайром остались наедине с поданным им десертом. Она сидела за столом на своем излюбленном месте. Стул во главе стола оставался незанятым, но поскольку иных распоряжений не поступало, перед ним методично и регулярно клали салфетку, расставляли бокалы и тарелки, словно миссис Хэмли вот-вот должна была сойти к ужину. И впрямь, стоило двери, через которую она обычно входила, случайно приоткрыться, как Молли ловила себя на том, что вглядывается в нее в ожидании увидеть высокую медлительную фигуру, кутающуюся в богатые шелка и кружева, которые миссис Хэмли имела привычку надевать по вечерам.
Но сегодня ее вдруг словно молнией пронзила мысль, причинившая ей сильную душевную боль, что она более уже никогда не войдет в эту комнату. Девушка решила, что не станет медлить и прямо сейчас передаст сквайру отцовское послание, но у нее вдруг перехватило горло, и она поняла, что голос не повинуется ей. Сквайр встал и подошел к огромному камину и ударил по горящему полену, отчего то взорвалось искрами и развалилось на пылающие куски. Он стоял, повернувшись к ней спиной. И Молли, глубоко вдохнув, заговорила:
– Когда сегодня здесь был папа, он поручил мне передать вам, что написал мистеру Роджеру о том, что… что, по его мнению, ему лучше приехать домой. Он также вложил в конверт и письмо для мистера Осборна Хэмли с такой же просьбой.
Сквайр отставил в сторону кочергу, но поворачиваться к Молли не спешил.
– Значит, он послал за Осборном и Роджером? – осведомился он после довольно продолжительной паузы.
Молли подтвердила:
– Да.
В комнате повисла мертвая тишина, которая, казалось, никогда не кончится. Сквайр уперся ладонями в каминную полку и застыл, наклонившись к огню.
– Роджер должен был приехать из Кембриджа 18-го числа, – сказал он. – Но он послал еще и за Осборном! А известно ли ему, – продолжал он, развернувшись к Молли с некоторой свирепостью, которой она уже давно ожидала от него в голосе и взгляде. Но уже в следующий миг сквайр заговорил куда тише: – Что ж, он поступил правильно. Я все понимаю. Вот этот момент и наступил. По́лно! По́лно! Но в этом виноват Осборн! – воскликнул он с прежней горячностью. – Она могла бы… – следующие его слова Молли не разобрала, но ей показалось, будто он произнес "пожить еще", – если бы не это. Я не могу простить его. Не могу…
А потом он неожиданно вышел из комнаты. Молли осталась сидеть в неподвижности, снедаемая тоской и печалью, как вдруг сквайр снова просунул голову в дверь.
– Ступай к ней, дорогая моя, – сказал он, – я не могу, пока еще не могу. Но я скоро приду. Дай мне немного времени, и после этого я не стану терять ни мгновения. Ты – хорошая девочка. Да благословит тебя Господь!
Не следует думать, будто за все время, проведенное ею в Холле, о Молли никто не вспоминал. Раз или два отец привозил ей повелительную просьбу вернуться домой. Молли казалось, будто делает он это с большой неохотой. Собственно говоря, за нею посылала именно миссис Гибсон, чтобы сохранить за собой "преимущественное право прохода и проезда", образно говоря.
– Ты должна вернуться завтра или послезавтра, – сказал ей отец. – Но мама, похоже, полагает, что твое долгое отсутствие дома почти сразу же после нашего брака будет истолковано превратно.
– Ох, папа, боюсь, миссис Хэмли начнет скучать по мне! И мне так нравится быть рядом с нею.
– Не думаю, что она будет скучать по тебе так, как это было бы месяц или два тому. Сейчас она так много спит, что не отдает себе отчета в том, сколько времени прошло. Я позабочусь о том, чтобы через день-другой ты вновь вернулась сюда.
Итак, из тишины и меланхолии Хэмли-холла Молли вернулась во всепроникающую атмосферу пустопорожней болтовни и сплетен Холлингфорда. Миссис Гибсон приняла ее достаточно любезно. У нее обнаружилась новая зимняя шляпка, которую она готова была подарить Молли, но при этом она решительно не желала слышать никаких подробностей о друзьях, с которыми только что рассталась девушка. Некоторые ее замечания относительно положения дел в Хэмли-холле больно задели ранимую душу Молли.
– Что за живучая особа! Твой папа никак не ожидал, что после приступа она протянет хотя бы половину отпущенного ей срока. Должно быть, эта история кажется им всем крайне утомительной. На мой взгляд, после своего отъезда ты разительно изменилась. Остается только пожелать, чтобы все побыстрее закончилось ради их же блага.
– Вы не представляете, как сквайр ценит каждую минуту, – возразила Молли.
– Но ты же сама говоришь, что она подолгу спит, а когда бодрствует, то почти не разговаривает, да и надежды у нее никакой не осталось. Тем не менее люди в такие моменты остаются в подвешенном состоянии, наблюдая и ожидая неизбежного. Мне самой это прекрасно известно на примере моего дорогого Киркпатрика. Случались такие дни, когда мне действительно казалось, что это никогда не кончится. Но давай более не будем говорить о столь ужасных вещах. Не сомневаюсь, что ты вдоволь навидалась их, а я впадаю в уныние, когда слышу о болезнях и смерти. Тем не менее складывается впечатление, что твой отец просто не может говорить ни о чем ином. Сегодня вечером мы с тобой отправляемся в гости, что даст тебе повод отвлечься. Я собираюсь отдать мисс Роуз свое старое платье, чтобы она переделала его для тебя, мне оно стало слишком тесным. Кстати, поговаривают о танцах, их намерена устроить миссис Эдвардс.
– Ох, мама, я никак не могу пойти с вами! – вскричала Молли. – Я так много времени провела с нею. Она может страдать или даже умереть – а я буду танцевать!
– Вздор! Она тебе не родственница, посему не нужно придавать этому такое значение. Я бы не настаивала, если бы она могла узнать об этом и почувствовать себя уязвленной. Но поскольку это не так, то я уже обо всем условилась и ты идешь со мной. Молли, давай прекратим эти бесполезные разговоры. Этак можно всю жизнь просидеть, заламывая руки и распевая церковные гимны, когда умирают другие люди.
– Я не могу пойти с вами, – повторила Молли.
Повинуясь внезапному порыву и удивляясь самой себе, она вдруг воззвала к отцу, который в эту самую минуту вошел в комнату. Он озабоченно нахмурил темные брови, и на лице его отобразилось раздражение, когда жена и дочь принялись излагать ему свои противоположные взгляды на этот вопрос. С трудом сдерживая нетерпение, он сел. Дождавшись, когда наступит его очередь огласить решение, он сказал:
– Полагаю, я могу получить свой ленч? Я уехал из дому в шесть утра, а в столовой ничего нет. Кроме того, я должен буду скоро уехать вновь.
Молли направилась к дверям, миссис Гибсон поспешно схватилась за колокольчик.
– Куда это ты собралась, Молли? – резко бросила она.
– Позаботиться о ленче для папы.
– Для этого есть слуги. Мне не нравится, когда ты заходишь на кухню.
– Успокойся, Молли, сядь и помолчи, – сказал отец. – Возвращаясь домой, мужчина хочет мира и покоя и чего-нибудь поесть. Если уж вы обратились ко мне за моим просвещенным мнением, чего я настоятельно прошу в следующий раз не делать, я говорю, что сегодня вечером Молли лучше остаться дома. Я вернусь поздно, усталый и голодный. Позаботься о том, чтобы накормить меня, гусенок. – Затем он повернулся к миссис Гибсон и добавил: – А я принаряжусь как следует и привезу тебя домой, дорогая. Хочется, чтобы эти свадебные увеселения побыстрее закончились. Все уже готово? В таком случае я удалюсь в столовую, чтобы заморить червячка. Доктор должен наедаться впрок, словно верблюд или майор Дугальд Далгетти.