Молли не считала себя виноватой и потому предпочла промолчать, не сделав даже попытки оправдаться. Сейчас ее куда больше занимала Синтия, за которой она наблюдала. Она не могла понять, что происходит с подругой. Да, Синтия танцевала с прежним изяществом, но воздушная легкость, с которой она еще недавно скользила по зале, словно пушинка, подхваченная ветром, исчезла без следа. Она разговаривала о чем-то со своим партнером, но без прежнего оживления, озарявшего всю ее натуру. А когда девушку подвели к ее месту, Молли заметила побледневшее лицо и отсутствующий взгляд.
– Что случилось, Синтия? – негромко осведомилась она.
– Ничего, – ответила та с необычной резкостью, вскидывая на подругу глаза. – А почему что-то должно было случиться?
– Не знаю. Но ты изменилась и выглядишь усталой… или еще что-то.
– Ничего не случилось, а если и случилось, давай не будем говорить об этом. Тебе показалось.
Заявление было довольно противоречивым, и его следовало толковать, повинуясь голосу сердца, а не разума. Молли поняла, что Синтия желает, чтобы ее оставили в покое. Но каково же было ее удивление, когда после давешних речей и всей манеры поведения Синтии по отношению к мистеру Престону последний подошел к ней и, не говоря ни слова, увлек ее на танцпол. Похоже, миссис Гибсон тоже была поражена в самое сердце, поскольку, забыв о своих препирательствах с Молли, она изумленно осведомилась, словно не веря собственным глазам:
– Синтия намерена танцевать с мистером Престоном?
Молли едва успела ответить, прежде чем ее саму пригласил очередной партнер. Она почти не слушала его, как и не следила за фигурами кадрили, будучи слишком занята тем, что высматривала Синтию среди танцующих пар.
Один раз она мельком увидела ее – стоящую с опущенными глазами перед мистером Престоном, который что-то с жаром говорил ей. А потом она вновь заскользила среди танцующих, не обращая внимания на происходящее. Когда же они встретились в танце, то Молли заметила, что тень на лице Синтии превратилась в грозовую тучу. И если бы на нее сейчас взглянул какой-нибудь физиономист, он прочел бы в выражении ее лица не только гнев и неповиновение, но и, пожалуй, некоторую растерянность. А пока продолжалась кадриль, леди Гарриет обратилась к своему брату.
– Холлингфорд! – сказала она и, взяв его под локоть, отвела чуть в сторону от толпы высокородных особ, в которую затесался и он, молчаливый и рассеянный. – Ты даже не представляешь, насколько эти славные люди были уязвлены и разочарованы тем, что мы так сильно опоздали, а герцогиня явилась на бал в простом до нелепости платье.
– А какое им до этого дело? – осведомился он, пользуясь тем, что она умолкла, переводя дыхание после столь запальчивого начала.
– Не притворяйся идиотом и умником. Неужели ты не видишь, что мы являем собой зрелище и спектакль, а это то же самое, что смотреть пантомиму с Арлекином и Коломбиной в повседневной одежде.
– Не понимаю, при чем… – начал было он и умолк.
– Тогда поверь мне на слово. Они и впрямь разочарованы, представляется тебе это логичным или нет, и мы должны постараться исправиться в их глазах. Во-первых, потому что я терпеть не могу, когда наши подданные выглядят неудовлетворенными и неблагожелательными, а во-вторых, в июне у нас выборы.
– Я бы предпочел выйти из Парламента, а не избираться в него.
– Вздор! Этим ты только расстроил бы отца сверх всякой меры. Впрочем, у нас нет времени рассуждать на эту тему сейчас. Ты должен потанцевать с кем-нибудь из горожанок, а я попрошу Шипшенкса познакомить меня с каким-нибудь респектабельным молодым фермером. Почему бы тебе не воспользоваться услугами капитана Джеймса? Вон он танцует с леди Алисой! Я буду не я, если не представлю его самой некрасивой дочери какого-нибудь портного для следующего танца!
С этими словами она вновь взяла его под руку, словно собираясь подвести к какой-нибудь партнерше. Он воспротивился, однако же с видом жалким и достойным лишь сочувствия.
– Прошу тебя, не надо, Гарриет. Ты же знаешь, что я не умею танцевать. Я ненавижу танцы и всегда ненавидел. Я даже не знаю, как нужно двигаться в кадрили.
– Это контрданс! – решительно заявила она.
– Все равно. И что я скажу своей партнерше? Я не имею ни малейшего понятия, о чем с ней говорить: у нас нет ничего общего, никаких точек соприкосновения. Ты говоришь о разочаровании – да они будут разочарованы в десять раз сильнее, когда поймут, что я не умею не только танцевать, но и поддерживать разговор!
– Я буду милосердна, а ты не трусь. В их представлении лорд может танцевать, как медведь – некоторые благородные господа и впрямь недалеко ушли от него, – если ему взбредет такая блажь, а они примут это за высочайшую милость. И начнешь ты с Молли Гибсон, дочери своего друга доктора. Она добрая, простая и разумная маленькая девочка, что, на мой взгляд, должно понравиться тебе куда больше, чем тот фривольный факт, что она еще и красива. Клэр! Вы позволите мне представить своего брата мисс Гибсон? Он надеется пригласить ее на следующий танец. Лорд Холлингфорд, мисс Гибсон!
Бедный лорд Холлингфорд! Ему не оставалось ничего иного, кроме как подчиниться железной воле сестры, и они с Молли заняли свои места на танцполе, причем каждый из них желал, чтобы этот танец поскорее закончился. Леди Гарриет упорхнула к мистеру Шипшенксу, дабы подыскать себе респектабельного молодого фермера, и миссис Гибсон осталась одна, втайне желая, чтобы леди Камнор прислала ей одного из джентльменов своей свиты. Было бы куда лучше сидеть на задворках благородного общества, чем на скамье с простолюдинами, и надеяться, что присутствующие обратят внимание на то, что Молли танцует с лордом; и при этом злиться, что именно Молли, а не Синтии волею судьбы выпал такой шанс; и спрашивать себя, уж не стал ли простой и безыскусный покрой платья последней модой; и размышлять над тем, как бы половчее вынудить леди Гарриет представить лорда Альберта Монсона своей собственной красавице дочери.
А Молли обнаружила, что лорд Холлингфорд, просвещенный и ученый муж, невероятно глуп и решительно неспособен воспринять таинство "скрестить руки и разомкнуть их, отступить назад и вновь шагнуть вперед". Он все время подавал ей не ту руку, неизменно останавливался, вернувшись на свое место, совершенно не подозревая о том, что законы общества и правила танца требовали от него, чтобы он проделывал все па до тех пор, пока не окажется в конце комнаты. Он сообразил, что выступил чрезвычайно неудачно, и извинился перед Молли, когда они наконец-то начали двигаться в такт, причем выразил свое сожаление столь просто и искренне, что она моментально успокоилась, особенно после того, как лорд признался ей в своем крайнем нежелании танцевать и в том, что отважился на это только по настоянию сестры. Молли он казался пожилым холостяком, почти таким же старым, как и ее отец, и постепенно у них завязалась очень приятная беседа. От него она узнала, что Роджер Хэмли готовится опубликовать свою статью в одном из научных журналов и что она вызвала нешуточный ажиотаж, поскольку в ней опровергалась одна из теорий знаменитого французского физиолога. Заодно Роджер доказал, что он обладает просто невероятными знаниями об этом предмете. Эта новость не на шутку взволновала Молли, и в своих расспросах она продемонстрировала такой интеллект и ум, открытый для восприятия новых сведений, что лорд Холлингфорд вполне мог бы счесть свою задачу обретения популярности крайне легким делом, если бы имел возможность невозбранно общаться с Молли до конца вечера. Но, подведя Молли обратно к ее месту, он встретил там мистера Гибсона и заговорил с ним, пока леди Гарриет вновь не напомнила ему о его обязанностях. Впрочем, вскоре он вновь вернулся к мистеру Гибсону и принялся рассказывать ему о статье Роджера Хэмли, о которой тот еще не слышал. В самый разгар их беседы, когда они стояли рядом с миссис Гибсон, лорд Холлингфорд заметил вдали Молли и прервался, чтобы сказать:
– Какая очаровательная юная леди ваша дочь! С большинством девушек в ее возрасте так трудно найти общий язык, а она чрезвычайно умна и проявляет интерес ко всем разумным вещам. Да и начитана к тому же, она даже знакома с "Le Règne Animal". И очень красива!
Мистер Гибсон поклонился, весьма польщенный комплиментом, полученным от такого человека, лорд он или нет. Весьма вероятно, окажись Молли просто недалекой слушательницей, лорд Холлингфорд и не заметил бы ее красоты, хотя верно и обратное – не будь она молода и красива, он и не подумал бы утруждать себя, заводя с нею разговор на темы науки в понятной ей манере. Но каким бы образом Молли ни завоевала его восхищение и одобрение, не было сомнения в том, что ей это удалось. И когда она в следующий раз вернулась на свое место, миссис Гибсон приветствовала ее ласковыми словами и милостивой улыбкой. Не требуется большого ума, чтобы понять: быть тещей могущественного треххвостого восточного вельможи очень приятно, но при этом следует иметь в виду, что жена, служащая мостиком между двумя семействами, должна жить в мире и благолепии со своей матерью. И посему мысли миссис Гибсон устремились в будущее. Она жалела лишь о том, что счастливый шанс выпал Молли, а не Синтии. Но ведь Молли и впрямь была послушным и милым созданием, очень красивым и умным, на что обратил внимание сам милорд. Какая жалость, что Синтия предпочитает изготовление шляпок чтению! Впрочем, все еще можно исправить. А вот и лорд Камнор идет поговорить с нею, а леди Камнор кивает ей, показывая на место рядом с собой.
В целом бал прошел для миссис Гибсон вполне удовлетворительно, хотя ей и пришлось заплатить привычную цену за то, что она засиделась дольше обычного среди пристальных взглядов и перемещений. На следующее утро она проснулась усталой и раздраженной; те же самые чувства, хотя и в меньшей степени, обуревали Синтию и Молли. Первая небрежно развалилась на диванчике у окна, держа в руках газету трехдневной давности и делая вид, что читает, когда ее заставил вздрогнуть от неожиданности резкий голос матери:
– Синтия! Неужели ты не можешь взять книгу, чтобы набраться хоть капельку ума? Я уверена, что твои речи никто не станет слушать до тех пор, пока ты не начнешь читать что-либо серьезнее газет. И почему ты забросила свой французский? Вот, например, Молли читала какую-то французскую книгу – "Le Rètgne Animal", по-моему.
– Нет! Я ее не читала! – возразила Молли и жарко покраснела. – Просто во время моего первого пребывания в Холле мистер Роджер Хэмли иногда читал отрывки из нее вслух, и это он рассказал мне, о чем в ней идет речь.
– Вот как! Ладно. В таком случае я, пожалуй, ошиблась. Но это ничего не меняет. Синтия, ты все-таки должна взять себе за правило читать по утрам серьезную литературу.
К некоторому удивлению Молли, Синтия не воспротивилась ни словом, а молча отправилась к себе и вскоре вернулась с "Le Siècle de Louis XIV", который привезла с собой из Булони вместе со своими школьными учебниками. Но спустя некоторое время Молли заметила, что это "серьезное чтение" стало лишь очередным предлогом для Синтии углубиться в собственные мысли, как немногим ранее – газета.
Глава 27. Отец и сыновья
Между тем положение дел в Хэмли-холле отнюдь не улучшилось. Не случилось ничего, что могло бы изменить то состояние неудовлетворенности, в которое погрузились сквайр и его старший сын, а ощущение, что неудовлетворенность эта могла тянуться бесконечно, лишь усугубляло ее. Роджер делал все, что было в его силах, дабы помирить отца и Осборна, но иногда даже он спрашивал себя, а не будет ли лучше оставить их в покое. Отец и брат обзавелись привычкой видеть в нем своего наперсника, тем самым обостряя собственные мысли и чувства, которые, пожалуй, так и оставались бы неопределенными, не будь они выражены вслух. Повседневная жизнь в Холле несла в себе слишком мало облегчения, чтобы помочь им стряхнуть уныние и тоску, и даже сказывалась на здоровье и сквайра, и Осборна. Сквайр похудел, одежда сидела на нем мешком, кожа обвисла, а свежий румянец сменился красными прожилками, так что щеки его стали походить на Эрдистонский пепин, а не на "бочок груши Святой Катерины, повернутый к солнцу". Роджеру казалось, что отец стал проводить в четырех стенах намного больше времени и чаще курить у себя в кабинете, что было вредно для его здоровья, но вытащить его в поле становилось все труднее. Сквайр откровенно боялся наткнуться на свидетельства незавершенных дренажных работ или же окончательно впасть в уныние при виде собственного обесценившегося леса. Осборна же с головой захватила идея опубликовать свои стихотворения и, таким образом осуществив свою давнюю мечту, обрести независимость. Учитывая, что он каждый день писал жене – а для этого требовалось отнести письма в почтовое отделение, которое располагалось достаточно далеко, и получить там ее послания – и с болезненной тщательностью редактировал свои сонеты, время от времени позволяя себе невинное удовольствие нанести визит Гибсонам, куда его влекло общество двух приятных молодых девушек, у него банально не оставалось времени для отца. К тому же Осборн был слишком увлечен собственными прихотями или, как он сам выражался, "обладал ранимой натурой", чтобы безболезненно переносить припадки угрюмости отца или его частое ворчание. Осознание того, что он утаивает от отца важное событие собственной жизни, заставляло молодого человека испытывать неловкость в его присутствии. Для обеих сторон оказалось весьма кстати, что Роджер отнюдь не страдал "ранимостью натуры", в противном случае было бы трудно, если вообще возможно, вынести внезапные судорожные приступы домашней тирании, посредством которой отец стремился укрепить свою власть над обоими сыновьями. Один из них и случился вскоре после благотворительного бала в Холлингфорде.
Как-то Роджер уговорил отца отправиться вместе с ним на прогулку. Сквайр по совету сына захватил с собой давно не используемую мотыгу. Они зашли довольно далеко в поля; не исключено, что пожилой мужчина изрядно отвык от столь продолжительных прогулок и сильно устал, а потому на обратном пути, когда они уже подходили к дому, начал придираться к каждому замечанию своего спутника и "капризничать", как говорят нянечки о детях. Роджер интуитивно понял, в чем дело, и попытался сгладить обстановку, сохраняя свое обычное невозмутимое расположение духа. Они вошли в дом через переднюю дверь – она попросту первой попалась им на пути. На плите желтого растрескавшегося мрамора лежала визитная карточка лорда Холлингфорда, которую Робинсон, явно высматривавший их появление, поспешил вручить Роджеру, выскочив из кладовой для продуктов.
– Его милость очень сожалел о том, что не застал вас дома, мистер Роджер, и оставил вам записку. Полагаю, ее забрал мистер Осборн, когда проходил мимо, я спросил его милость, не желает ли он повидать мистера Осборна, который был дома, как я думал. Но его милость ответил, что у него мало времени, и поручил мне передать вам его извинения.
– А меня он что же, не спрашивал? – проворчал сквайр.
– Нет, сэр. О вас его милость не спрашивал. Он бы никогда не вспомнил и о мистере Осборне, сэр, не упомяни я его имя. Он хотел видеть одного лишь мистера Роджера.
– Очень странно, – недовольно произнес сквайр.
Роджер промолчал, хотя и испытывал при этом вполне естественное любопытство. Он вошел в гостиную, не подозревая, что отец последовал за ним. За столом у огня сидел Осборн с пером в руках и просматривал одно из своих стихотворений, ставя точки над "i" и перечеркивая палочками "t". Время от времени он делал паузу, подбирая замену неудачному, на его взгляд, слову.
– А, Роджер! – приветствовал он вошедшего брата. – К нам приезжал лорд Холлингфорд. Он хотел видеть тебя.
– Знаю, – ответил Роджер.
– А еще он оставил тебе записку. Робинсон попытался убедить его, что она должна быть адресована моему отцу, посему он специально дописал "младший" (Роджер Хэмли, сквайр-младший) карандашом.
К этому времени сквайр вошел в комнату, и то, что он услышал, привело его в еще большее негодование. Роджер взял предназначавшуюся ему записку, вскрыл ее и прочел.
– Что там написано? – осведомился сквайр.
Роджер протянул ему письмо. В нем содержалось приглашение на ужин с мистером Джеффри Ст.-Г., чьи взгляды на определенные аспекты Роджер поддерживал в своей статье, о которой лорд Холлингфорд рассказывал Молли, когда танцевал с нею на благотворительном балу. Сейчас мистер Джеффри Ст.-Г. как раз находился в Англии, и его ожидали с визитом в Тауэрз на будущей неделе. Он выразил желание встретиться с автором статьи, которая уже привлекла внимание французских сравнительных анатомов. Лорд Холлингфорд присовокупил несколько слов о своем собственном желании свести знакомство с соседом, чьи вкусы столь напоминали его собственные. Заканчивалось письмо любезным пассажем от лорда и леди Камнор.
Почерк у лорда Холлингфорда оказался мелким и совершенно нечитабельным. Сквайр даже не сразу разобрал его каракули, вследствие чего разозлился настолько, что отверг любую помощь в его расшифровке. Наконец он уразумел все.
– Итак, лорд-наместник все-таки обратил внимание на Хэмли. Приближаются выборы, не правда ли? Но я могу заявить ему, что нас на мякине не проведешь. Полагаю, эта ловушка расставлена для тебя, Осборн. Что ты такого написал, что так тронуло этого французского мусью?
– Это не я, сэр! – возразил Осборн. – И письмо, и приглашение предназначены Роджеру.