Леди Гарриет высказала сожаление по поводу отсутствия Молли, поскольку была привязана к девушке, но, будучи полностью согласной с миссис Гибсон в ее трюизмах относительно "постоянства" и "старых друзей", она не сочла нужным возвращаться к этой теме, а опустилась в низкое удобное кресло и водрузила ноги на каминную решетку. Последняя была выкована из блестящей стали, и всем домашним и прислуге с их плебейскими ногами подобное вольное с нею обращение запрещалось строго-настрого; да и такая поза, по общему мнению, считалась проявлением дурного воспитания и вульгарности.
– Вот и славно, дорогая леди Гарриет! Вы не представляете, какое это для меня удовольствие – принимать вас у моего собственного камина, в этом скромном и непритязательном доме.
– Скромном и непритязательном! Я, разумеется, прошу прощения, но вы говорите глупости, Клэр. Эту премиленькую маленькую гостиную никак не назовешь "скромной". В ней очень уютно, кроме того, в ней полно всяких милых безделушек, как и в любой комнате подобного размера.
– Ах! Должно быть, вам она представляется очень маленькой! Мне самой пришлось даже поначалу привыкать к ней.
– Что ж! Пожалуй, ваша классная комната была побольше, но вспомните, какой голой она выглядела, ведь в ней не было решительно ничего, кроме простых сосновых парт, скамеек и матов. Знаете, Клэр, я неизменно соглашаюсь с мамой, когда она говорит, что вы очень хорошо устроились, да и мистер Гибсон тоже! Какой воспитанный и начитанный мужчина!
– Да, это действительно так, – медленно протянула миссис Гибсон, словно ей не хотелось немедленно признавать за собой роль жертвы случайных обстоятельств. – Он и впрямь очень мил, очень. Вот только видимся мы с ним редко и мало. Ну и, разумеется, он приходит домой усталый и голодный, решительно не склонный к разговорам со своей собственной семьей и сразу же отправляется спать.
– Ну же, перестаньте! – возразила леди Гарриет. – Теперь моя очередь. Мы только что выслушали жалобы жены доктора, а теперь послушайте стоны дочери пэра. В нашем доме не протолкнуться от гостей, так что сегодня я пришла к вам в поисках уединения.
– Уединения! – воскликнула миссис Гибсон. – Так вы предпочли бы остаться одна? – В голосе ее прозвучало нескрываемое сожаление.
– Нет, моя дорогая глупая женщина. Мое уединение требует слушателя, коему я могла бы сказать: "Как приятно побыть одной". Но я уже устала от ответственности развлекать других. Папа такой добросердечный, он приглашает всех друзей, кого встречает, приехать к нам и погостить. Мама, которая на самом деле очень больна, не желает отказываться от своей репутации, поскольку всегда полагала недомогание признаком отсутствия самоконтроля. И потому ее чрезвычайно утомляет вся эта толпа людей, которых требуется забавлять и развлекать. Они как выводок птенцов в гнезде, и мне приходится исполнять роль мамы-птички, совать крошки еды в их раскрытые желтые клювы, а они глотают их прежде, чем я успеваю придумать, где взять следующую порцию. О, это "развлечение" в самом широком, буквальном и ужасном смысле слова. Так что сегодня утром мне пришлось немножко приврать, чтобы прийти сюда в поисках тишины, покоя и возможности поплакаться в жилетку!
Леди Гарриет откинулась на спинку кресла и зевнула. Миссис Гибсон ласково взяла миледи за руку и негромко пробормотала:
– Бедная леди Гарриет!
После этого она принялась осыпать гостью сочувственными банальностями.
Спустя некоторое время леди Гарриет встряхнулась и сказала:
– В детстве я полагала вас судией и арбитром в вопросах морали. Скажите мне, как, по-вашему, это очень дурно – лгать?
– Ох, моя дорогая! Как вы можете задавать подобные вопросы? Разумеется, это очень дурно. Думаю, что могу добавить: это грешно и безнравственно. Но я же понимаю, что вы пошутили, когда сказали, что вам пришлось прибегнуть ко лжи.
– Нет, я нисколько не шутила. Я солгала намеренно, сказав, что мне "нужно съездить в Холлингфорд по делам", тогда как на самом деле никаких обязанностей в этом смысле у меня здесь нет, зато было неутолимое желание освободиться от гостей на часок-другой. А все мои дела заключались в том, чтобы прийти сюда, позевать, пожаловаться и хоть немного отдохнуть. Полагаю, что чувствую себя несчастной, оттого что мне пришлось поведать свою историю, как говорят дети.
– Но, моя дорогая леди Гарриет, – возразила миссис Гибсон, несколько озадаченная смыслом тех слов, что уже готовы были сорваться с ее языка, – я уверена, что вы полагали, будто действительно имели в виду то, что сказали, когда говорили это.
– Нет, не имела, – вставила леди Гарриет.
– В таком случае вся вина лежит на надоедливых людях, поставивших вас в столь затруднительное положение… Да, конечно же, это исключительно их вина, а не ваша. И потом, вам известны условности общества – они создают столько помех и препятствий!
Леди Гарриет немного помолчала, а потом сказала:
– Ответьте мне, Клэр, вам ведь приходилось лгать, не так ли?
– Леди Гарриет! Полагаю, что уж вы-то знаете меня достаточно хорошо, чтобы задавать подобные вопросы. Однако же я понимаю, что вы не имели в виду ничего такого, дорогая.
– Нет, имела. Во всяком случае, к невинной лжи, или лжи во спасение, вы определенно должны были прибегать. И как вы чувствовали себя потом?
– Я бы чувствовала себя жалкой и несчастной… Угрызения совести замучили бы меня до смерти. "Правда, только правда и ничего, кроме правды" – это утверждение всегда представлялось мне исключительно важным. Но у меня есть принципы, которые не позволяют мне колебаться, да и в моей жизни соблазнов и искушений совсем немного. Смирение подразумевает простоту, и здесь этикет ни в чем нас не ограничивает.
– В таком случае вы готовы обвинить меня? Если бы это сделал кто-либо другой, я бы и вполовину не была так несчастна после того, что наговорила сегодня утром.
– Нет, я никогда и ни в чем не винила вас, даже в глубине души, дорогая леди Гарриет. Обвинить вас! Как вы могли подумать такое! Это было бы самонадеянностью и дерзостью с моей стороны.
– Пожалуй, мне пора обзавестись исповедником! Но вы не годитесь для этого, потому что всегда баловали меня.
После недолгой паузы она попросила:
– Вы не могли бы угостить меня ленчем, Клэр? Я не собиралась появляться дома раньше трех часов пополудни. "Дела" не позволят мне освободиться раньше, о чем должным образом осведомлены обитатели Тауэрз.
– Разумеется. С превеликим удовольствием! Но вы же знаете, что у нас очень простые привычки.
– Послушайте, меня вполне устроит хлеб с маслом, да еще, пожалуй, ломтик холодного мяса, так что на мой счет можете не беспокоиться, Клэр. Быть может, вы распорядитесь подать обед? Позвольте мне побыть членом вашей семьи.
– Да-да, разумеется. Я не стану ничего менять, мне будет приятно, если вы разделите с нами семейную трапезу, дорогая леди Гарриет. Но мы обедаем поздно, а об эту пору предпочитаем ленч. Огонь в камине почти погас, право же, я позабыла обо всем в ходе нашего с вами замечательного tête-à-tête!
И она дважды дернула шнур звонка, очень сильно и с долгой паузой между ними. Мария принесла уголь.
Но этот же сигнал правильно истолковала и Синтия, как и слова "Зал Аполлона" были правильно поняты слугами Лукулла. На огонь немедленно поставили разогреваться пару куропаток, достали лучший китайский сервиз, а Синтия украсила стол цветами и фруктами со своей обычной ловкостью и вкусом. Поэтому когда было объявлено, что кушать подано и леди Гарриет вошла в комнату, то извинения хозяйки показались ей совершенно излишними. Она в очередной раз убедилась в том, что ее бывшая гувернантка Клэр устроилась в жизни очень даже неплохо. Сейчас к ним присоединилась и Синтия, красивая и элегантная, как всегда. Но почему-то девушка никогда не нравилась леди Гарриет, и она замечала ее только потому, что Синтия была дочерью своей матери. В ее присутствии беседа обрела общий характер, и леди Гарриет поделилась с ними кое-какими новостями, которые не представляли для нее особого значения, но о которых много рассуждали гости, собравшиеся в Тауэрз.
– К нам должен был присоединиться и лорд Холлингфорд, – среди прочего сообщила она. – Но он обязан или, точнее, думает, что обязан, что, в общем-то, одно и то же, остаться в городе из-за наследства Крайтона.
– Наследство? Для лорда Холлингфорда? Как я рада!
– Не спешите радоваться! Пока что оно сулит ему одни неприятности. Разве вы не слышали об этом богатом эксцентрике, мистере Крайтоне, который умер некоторое время тому? Следуя, как я полагаю, примеру лорда Бриджуотера, он оставил некоторую сумму денег доверенным лицам, одним из которых является и мой брат, с тем чтобы они разыскали человека, обладающего тысячей добродетелей и талантов, и отправили его в научную экспедицию. Из дальних земель этот ученый муж должен привезти образчики флоры и фауны, которые составят центральную экспозицию и ядро будущего музея. И, дабы увековечить имя его основателя, музей назовут "Музеем Крайтона". Какие, однако, нелепые и разнообразные формы может принять человеческое тщеславие! Иногда оно служит развитию филантропии, а иногда порождает любовь к науке!
– Как мне представляется, это очень полезный и достойный похвалы объект, – ничем не рискуя, заявила миссис Гибсон.
– Что ж, пожалуй, вы правы с точки зрения общественного блага. Но для нас, в частном порядке, это довольно утомительно, поскольку Холлингфорд вынужден оставаться в городе – или курсировать между ним и Кембриджем, – причем каждое из этих мест настолько унылое и пустое, что второго такого еще поискать. И это в тот самый момент, когда он так нужен нам в Тауэрз! Эту проблему следовало решить давным-давно, а теперь еще возникла опасность того, что завещание потеряет силу. Двое остальных доверенных лиц уже сбежали на континент, заявив, как они выразились, что полностью полагаются на него, но на самом деле это не что иное, как уклонение от своих обязанностей. Однако же, как мне представляется, ему это нравится, посему и мне не следует ворчать и жаловаться. Он полагает, что и впрямь сумеет найти нужного человека, – или уже нашел. Причем тот родом из этого самого графства. Речь идет о молодом Хэмли из Хэмли. Правда, лорду придется постараться, чтобы уговорить руководство колледжа отпустить его, поскольку тот – член совета Тринити, старший ранглер или что-то в этом роде. А они не настолько глупы, чтобы отправить своего лучшего студента на съедение к тиграм и львам!
– Наверняка это Роджер Хэмли! – вскричала Синтия, и глаза ее засверкали, а щеки порозовели.
– Он не старший сын, и едва ли его можно с полным правом называть Хэмли из Хэмли! – заметила миссис Гибсон.
– Человек Холлингфорда – член совета Тринити, как я уже говорила.
– Тогда это и впрямь мистер Роджер Хэмли, – сказала Синтия. – И он сейчас уехал в Лондон по делам! Вот это будет новость для Молли, когда она вернется домой!
– А какое отношение к этому имеет Молли? – спросила леди Гарриет. – Или?.. – Она перевела взгляд на миссис Гибсон и посмотрела ей в лицо в поисках ответа. Та, в свою очередь, метнула многозначительный и крайне выразительный взгляд на Синтию, которая сделала вид, будто ничего не заметила.
– О нет, что вы! Никакого отношения, разумеется, – произнесла миссис Гибсон и слегка кивнула в сторону своей дочери, словно говоря: "Если кто и имеет к нему отношение, так только она".
Леди Гарриет начала посматривать на прелестную мисс Киркпатрик с новым интересом. Ее брат отзывался об этом молодом мистере Хэмли в такой манере, что любой, связанный с Фениксом, заслуживал самого пристального внимания. Но потом, словно имя Молли вновь всплыло в ее памяти, леди Гарриет осведомилась:
– Кстати, где все это время была Молли? Я бы хотела повидаться со своим маленьким ментором. Я слышала, что она сильно выросла и повзрослела с тех пор, как мы виделись с нею в последний раз.
– Ах! Как только она начинает сплетничать с обеими мисс Браунинг, то совершенно забывает о времени, – отозвалась миссис Гибсон.
– С обеими мисс Браунинг? Ах да! Я рада, что вы напомнили мне о них! Я очень привязана к ним. Несушка и Хлопушка… В отсутствие Молли могу называть их так. Перед тем как отправиться домой, я заеду к ним и тогда, быть может, повидаюсь и с моей дорогой малышкой Молли. Знаете, Клэр, эта девочка мне очень нравится!
Итак, миссис Гибсон после всех принятых ею мер предосторожности была вынуждена смириться с тем, что леди Гарриет ушла на полчаса раньше, чтобы "опуститься до уровня" (как выразилась миссис Гибсон) обеих мисс Браунинг.
Но Молли ушла от них до приезда леди Гарриет.
В качестве покаяния она совершила долгую прогулку на ферму Холли-Фарм, чтобы заказать тернослив. При мысли о том, что ее удаляют из дома столь примитивным способом, к которому прибегла ее мачеха, она не на шутку разозлилась. Разумеется, ни с какой Синтией она не встретилась и потому в одиночестве зашагала по прелестным тропинкам с поросшими травой обочинами и высокими живыми изгородями, совершенно не свойственными современным представлениям о сельском хозяйстве. Поначалу она испытала неловкость и некоторое неудобство, спрашивая себя, до каких пор позволительно не замечать маленьких домашних подлостей – ловушек и искажения правды, которые вошли в их жизнь после женитьбы отца на Клэр. Она понимала, что должна была бы возмутиться, но не делала этого из желания уберечь отца от лишних неприятностей. По его лицу она видела, что и он изредка замечает вещи, которые причиняют ему боль, поскольку со всей ясностью показывают, что моральные принципы его супруги отнюдь не настолько высоки, как ему того хотелось бы. И вот сейчас Молли раздумывала над тем, правильно ли она поступает, храня молчание. Учитывая свойственные юности отсутствие терпения и недостаток жизненного опыта, которые могли бы научить ее оценивать силу обстоятельств и соблазнов, ее частенько буквально так и подмывало высказать мачехе нелицеприятную правду. Но пример отца, предпочитающего хранить молчание, и проявление доброты со стороны миссис Гибсон (которая, пребывая в хорошем расположении духа, была очень добра к Молли, правда, на свой манер) заставляли девушку держать язык за зубами.
Тем вечером за ужином миссис Гибсон пересказала разговор, состоявшийся между нею и леди Гарриет, придав ему соответствующую окраску, что вполне входило в ее намерения. Поведав почти обо всем, она по привычке намекнула, что еще больше осталось недосказанным, поскольку носило конфиденциальный характер и она связана словом чести не разглашать этого. Аудитория миссис Гибсон, состоящая из трех человек, выслушала ее, почти не прерывая и, говоря по правде, не слишком-то обращая внимание на то, что она говорит. Но затем миссис Гибсон перешла к факту пребывания лорда Холлингфорда в Лондоне и причине его нахождения там.
– Роджер Хэмли отправляется в научную экспедицию! – воскликнул мистер Гибсон, разом стряхнувший с себя оцепенение.
– Да. По крайней мере ничего еще окончательно не решено, но, поскольку лорд Холлингфорд остался единственным доверенным лицом, кто проявляет интерес… и к тому же он сын лорда Камнора, дело почти наверняка идет к этому.
– Думаю, что имею право выразить свое мнение, – заявил мистер Гибсон и погрузился в молчание, внимательно прислушиваясь, правда, к дальнейшему разговору.
– Долго он будет отсутствовать? – осведомилась Синтия. – Нам будет ужасно его не хватать.
Молли уже совсем было собралась сказать "да", но с губ ее не сорвалось ни звука. В ушах ее звучал неумолчный гул, как если бы остальные продолжали разговор, но слова казались ей невнятными, и она скорее догадывалась об их смысле, ибо они проходили мимо ее сознания, не пересекаясь с единственным важным известием. Остальным казалось, будто она преспокойно ужинает, как обычно, а если и хранит молчание, то лишь потому, что внимательно прислушивается к болтовне миссис Гибсон и репликам Синтии и мистера Гибсона.
Глава 33. Радужные перспективы
Только день или два спустя мистер Гибсон выкроил время, дабы завернуть в Хэмли и узнать все подробности плана, непосредственно касающегося Роджера, так сказать, из первых уст, одновременно пребывая в некотором смятении и задаваясь вопросом, стоит ли ему вмешиваться или нет. Дело было вот в чем: по мнению мистера Гибсона, у Осборна наблюдались симптомы смертельной болезни. Доктор Николс был категорически с ним не согласен, и мистер Гибсон, зная, что старый врач обладает огромным опытом и что его не зря считают выдающимся представителем своей профессии, не мог не прислушаться к мнению коллеги. Тем не менее мистер Гибсон полагал, что в этом вопросе прав именно он: болезнь Осборна в ее нынешнем состоянии могла тянуться годами, но в то же время могла оборвать жизнь молодого человека и через час, и через минуту. Если допустить, что он не ошибается в своем диагнозе, позволительно ли будет Роджеру уехать в дальние края на целых два года – туда, где призыв вернуться немедленно попросту не дойдет до него? Однако неожиданное вмешательство врача в это дело может лишь ускорить трагическую развязку. К тому же нельзя исключать и то, что доктор Николс все-таки прав, утверждая, что симптомы болезни могут проистекать из развития какого-либо иного заболевания. Могут? Да. А вот проистекают ли? Нет. Мистеру Гибсону никак не удавалось заставить себя ответить положительно на последний вопрос.
Погруженный в раздумья, он ехал, отпустив вожжи и понурив голову. Стоял один из тех чудесных осенних деньков, когда на алых и желтых осенних листьях повисает тончайшая паутина, на которой, переливаясь на солнце, сверкают капельки росы; когда на живых изгородях, густо увитых плетями ползучей ежевики, раскачиваются спелые ягоды; когда воздух полнится прощальными криками птиц, короткими и звонкими, – совсем не теми долгими трелями, что звучат весной; когда на мощеных дорожках раздается отчетливый стук копыт и в покрытых жесткой стерней полях слышно хлопанье крыльев куропатки; когда здесь и там на землю, кружась, опускаются листья, хотя в воздухе не ощущается ни малейшего дуновения ветерка. Пожалуй, деревенский врач ощущал красоту времен года острее большинства людей, поскольку видел ее днем и ночью, в бурю и ясную погоду, тихим солнечным утром и в дождливый ветреный вечер. Он никогда и никому не признавался в своих чувствах, даже самому себе, но если когда-либо его настроение и приближалось к сентиментальному, то случалось это именно в такие дни.
Мистер Гибсон заехал на конный двор, передал лошадь конюху и вошел в дом через боковой вход. В коридоре он увидел идущего навстречу сквайра.
– Вот так встреча, Гибсон! Чертовски рад видеть вас! Каким попутным ветром занесло вас сюда? Надеюсь, вы не откажетесь от завтрака? Он еще на столе, я сам не далее как минуту тому вышел из комнаты.
Он возбужденно тряс руку мистера Гибсона и не выпускал ее до тех пор, пока, не слушая возражений, не усадил того за богато накрытый обеденный стол.