Но была у Роджера и еще одна забота, которая не давала ему покоя. У Осборна, наследника поместья, скоро должен был родиться ребенок. Собственность Хэмли была ограничена в порядке наследования исключительно "наследником мужского пола, рожденным в законном браке". Но вот был ли его "брак" законным? Осборну, похоже, даже не приходило в голову усомниться в этом – так он был в этом уверен. Но если в этом не сомневался супруг, то Эйми, его жена, вообще не задумывалась об этом. Тем не менее разве можно быть уверенным в том, что любое сомнение в законности рождения не обернется бедой в будущем? Однажды вечером Роджер, сидя рядом с апатичным, бездеятельным и не загадывающим наперед Осборном, попытался расспросить его о подробностях бракосочетания. Осборн моментально догадался, к чему тот клонит. И дело было не в том, что он не желал безукоризненной законности для своей жены. Просто в тот момент ему настолько нездоровилось, что любое посягательство на его покой вызывало у него нешуточное раздражение. Словом, все было в полном соответствии с припевом о скандинавской пророчице у Грея: "О, дай же, дай же мне покоя".
– Попробуй рассказать мне, как ты все это устроил.
– Какой же ты все-таки зануда, Роджер, – вздохнул Осборн.
– Что ж, пожалуй, ты прав. Итак, начинай!
– Я уже говорил тебе, что нас поженил Моррисон. Помнишь старого Моррисона из Тринити?
– Да уж, второго такого тупоголового болвана я и не припомню.
– В общем, он принял духовный сан, а экзамены для его получения утомили его настолько, что он уговорил своего отца дать ему сотню-другую для поездки на континент. Он собирался отправиться в Рим, потому как слышал, будто там на редкость мягкие зимы. Вот так он и оказался в Метце в августе.
– Не понимаю, почему именно там.
– Как и он сам. Видишь ли, он никогда не был силен в географии и почему-то решил, что Метц, название которого произносится на французский манер, должен располагаться на дороге, ведущей в Рим. Кто-то хорошо над ним подшутил. А вот мне, однако, повезло, что я встретил его там, поскольку я твердо решил жениться, причем безотлагательно.
– Но ведь Эйми – католичка?
– Правильно! Зато я – нет. Неужели ты думаешь, что я способен обойтись с ней дурно, Роджер? – спросил Осборн, выпрямляясь в кресле. В голосе его прозвучало негодование, а лицо залил румянец.
– Нет, что ты! Я уверен, что у тебя и в мыслях не было ничего подобного. Но, видишь ли, у тебя скоро родится ребенок, а это поместье ограничено по завещанию для "наследников мужского пола". И поэтому я бы хотел уточнить, законен твой брак или нет? Как мне представляется, это скользкий вопрос.
– Вот оно что! – проговорил Осборн, вновь откидываясь на спинку кресла. – Полагаю, что следующий по очередности наследник мужского пола – это ты, и я могу доверять тебе, как самому себе. Ты же понимаешь, что мой брак совершен с намерением bonâ fide, и я полагаю, что по факту он является законным. Мы вместе отправились в Страсбург, Эйми прихватила с собой знакомую, славную француженку средних лет, которая сыграла роль подружки невесты и дуэньи, после чего мы предстали перед мэром – préfet… Как это будет по-нашему? По-моему, забава пришлась Моррисону по вкусу. В префектуре я подписал все необходимые бумаги. Правда, читать их все я не стал из страха, что потом не смогу с чистой совестью поставить под ними свою подпись. Так было безопаснее всего. Эйми дрожала всем телом, и я даже испугался, как бы с нею не случилось обморока, после чего мы направились в ближайшее английское капелланство, Карлсруэ, но капеллан отсутствовал, и тогда Моррисон легко заполучил часовню в полное свое распоряжение. А на следующий день мы обвенчались.
– Но ведь наверняка же вам понадобился какой-нибудь сертификат или разрешение?
– Моррисон сказал, что позаботится обо всем, а уж он должен разбираться в таких вещах. Мне же известно лишь то, что я хорошо заплатил ему за работу.
– Ты должен обвенчаться еще раз, – после недолгого раздумья вынес вердикт Роджер, – причем еще до рождения ребенка. У тебя есть свидетельство о браке?
– Пожалуй, оно должно быть у Моррисона. Но я полагаю, что женат самым легальным образом по законам Англии и Франции, так оно и есть, старина. Где-то у меня даже валяются бумаги этого préfet.
– Ничего страшного! Обвенчаешься еще раз в Англии. Эйми ходит в католическую церковь в Престхэме, не так ли?
– Да. Она настолько добродетельна, что я ни за что на свете не осмелился бы посягнуть на ее религию.
– В таком случае ты должен будешь обвенчаться сначала здесь, а потом и в церкви прихода, в котором живет она, – решительно заявил Роджер.
– Это повлечет за собой массу хлопот, причем ненужных, и большие расходы, по моему мнению, – возразил Осборн. – К чему они нам? Ни я, ни Эйми не принадлежим к нечестивым особам, готовым отрицать законность нашего брака, а если у нас родится мальчик, а мой отец и я умрем, то я уверен, что ты поступишь с ним по справедливости, как поступил бы я сам, старина!
– А если умру и я? И поместье Хэмли вдруг в одночасье превратится в гекатомбу, пока ты раздумываешь и колеблешься. Кто же тогда заполучит его в качестве наследника мужского пола?
Осборн ненадолго задумался.
– Полагаю, кто-нибудь из ирландских Хэмли. Как мне представляется, эти ребята не слишком-то состоятельные. Пожалуй, ты прав. Но откуда у тебя взялись столь мрачные предчувствия?
– Потому что закон в таких случаях требует проявлять предусмотрительность, – отозвался Роджер. – Итак, на следующей неделе я съезжу к Эйми и, пока буду в столице, сделаю все необходимые приготовления к твоему приезду. Думаю, что, когда с этим будет покончено, тебе станет легче.
– Мне станет легче, когда я увижу эту маленькую женщину, в этом можешь не сомневаться. Но для чего ты собрался в Лондон? Хотелось бы мне иметь деньги, чтобы разъезжать по миру так, как это делаешь ты, а не сидеть взаперти в этом постылом старом доме.
Время от времени Осборн принимался жаловаться, сравнивая собственное положение с положением Роджера, забывая о том, что все это стало следствием его поведения, как и о том, что бо́льшую часть своего жалованья Роджер жертвовал на содержание его жены. Впрочем, если бы эта подленькая мыслишка встала перед совестью Осборна, то он ударил бы себя кулаком в грудь и вскричал бы: "Mea culpa!" Вот только он был слишком ленив и бездеятелен, чтобы постоянно держать свою совесть чистой.
– Мне бы и в голову не пришло уехать, – ответил Роджер и покраснел, словно собирался потратить чужие деньги, а не свои собственные, – но есть кое-какие неотложные дела. Мне написал лорд Холлингфорд. Он знает, что я ищу себе достойное место, и ему показалось, что он нашел кое-что подходящее. Вот его письмо, можешь прочесть, если хочешь. Но в нем не сказано ничего определенного.
Осборн прочел письмо и вернул его Роджеру. После недолгого молчания он осведомился:
– Для чего тебе понадобились деньги? Или мы забираем у тебя слишком много? С моей стороны это стыд и позор, но что мне остается делать? Предложи мне какое-нибудь достойное занятие, и я возьмусь за него завтра же. – Он говорил таким тоном, словно Роджер в чем-то обвинял его.
– Дружище, выброси все мысли об этом из головы! Время от времени мне приходится делать что-либо и для себя, и потому я нахожусь в постоянном поиске. Кроме того, я хочу, чтобы отец возобновил дренажные работы. Это пойдет на пользу и его здоровью, и душе. Если я смогу раздобыть необходимую сумму, вы с ним будете выплачивать мне проценты до тех пор, пока ты не сможешь вернуть мне долг.
– Роджер, ты – благословение всей нашей семьи! – вскричал Осборн, неожиданно приходя в восхищение от поведения брата и на этот раз позабыв сопоставить его со своим собственным.
Итак, Роджер отправился в Лондон, Осборн последовал за ним, и на протяжении двух или трех недель Гибсоны не виделись с обоими братьями. Но как одна волна следует за другой, так и один интерес сменяется другим. "Семейство", как называли Камноров, прибыло с осенним визитом в Тауэрз, и большой особняк вновь наполнился гостями. На двух улицах Холлингфорда так же, как и в минувшие годы, вновь появились слуги, экипажи и ливреи из поместья.
Жизнь вновь пошла своим чередом. Миссис Гибсон обнаружила, что возможность встречи с представителями семейства доставляет ей куда большее удовольствие, нежели визиты Роджера или Осборна Хэмли, случавшиеся значительно реже. Синтия питала давнюю антипатию к семейству, которое благоволило к ее матери и совсем не обращало внимания на нее саму. К тому же она считала их в некотором роде виновными в том, что она так редко видела свою мать в те годы, когда, будучи маленькой девочкой, отчаянно нуждалась в любви, но не получала ее. Кроме того, Синтии недоставало ее раба, хотя Роджер интересовал ее в тысячу раз меньше, чем она его. Тем не менее она не видела ничего зазорного в том, чтобы иметь у своих ног мужчину, которого уважала и которого уважали и все остальные, который был готов исполнить любую ее прихоть и для которого любое ее слово было образцом мудрости, любой ее поступок превращался в небесное благодарение, ибо его мысли целиком и полностью были заняты ею. Она не страдала отсутствием скромности, но и тщеславной назвать ее тоже было нельзя. Синтия осознавала, что он ее обожает, и, в силу обстоятельств лишившись этого обожания, она скучала по нему. Граф и графиня, лорд Холлингфорд и леди Гарриет, лорды и леди, ливреи, платья, корзины с дичью и пересуды во время верховых прогулок значили для нее куда меньше, чем отсутствие Роджера. Но при этом она не любила его. Да, не любила. И Молли знала, что Синтия не любит его. Всякий раз, убеждаясь в этом, Молли приходила в негодование. Она не могла разобраться в собственных чувствах, да и Роджер не проявлял к ним особого интереса, потому что каждый свой шаг и вздох он сверял с мыслями и чувствами Синтии. Вот почему Молли "читала" сердце своей подруги, словно раскрытую книгу, и знала, что Синтия не любит Роджера. Молли готова была разрыдаться от горя при мысли о том, сколь бесценное сокровище оказалось брошенным к ногам Синтии, и в этом сожалении не было ни капли эгоизма. В нем присутствовала одна лишь глубокая нежность. "Не проси у меня луну с неба, любовь моя, я не могу подарить ее тебе". Любовь Синтии и была той луной, которую так жаждал заполучить Роджер. Молли видела, что она остается для него далекой и недостижимой, в противном случае она не остановилась бы ни перед чем, чтобы помочь Роджеру.
"Я ему как сестра, – говорила она себе. – И эта прежняя связь между нами не разорвана, хотя сейчас он слишком поглощен Синтией, чтобы думать об этом. Его мать называла меня "Фанни" и почти удочерила меня. Я должна ждать и смотреть, чтобы понять, как и чем можно помочь своему брату".
Как-то раз к Гибсонам пожаловала леди Гарриет. Точнее, она пожелала увидеться с миссис Гибсон, которая по-прежнему ревновала знатное семейство к любому обитателю Холлингфорда, который мог бы похвастать близким знакомством с ними или быть осведомленным об их планах. Пожалуй, в этом с нею мог бы поспорить мистер Гибсон, но он был связан профессиональным обетом хранить тайну. Если говорить о посторонних, то она полагала мистера Престона своим основным соперником, о чем тот был прекрасно осведомлен и даже получал ни с чем не сравнимое удовольствие, дразня ее тем, будто знает о планах и делах семейства нечто такое, что остается неизвестным ей самой. В своем же собственном доме она ревновала леди Гарриет к той привязанности, которой миледи прониклась к ее приемной дочери, и старалась всеми силами помешать слишком частому общению между ними. Эти воздвигаемые ею препятствия чем-то походили на рыцарский щит из старинной легенды, к которому с противоположных сторон приближались два путешественника, видя его золотую и серебряную стороны. Вот только леди Гарриет видела ровное желтое сияние, тогда как Молли доводилось наблюдать лишь тусклую и хмурую серость свинца. Для леди Гарриет у миссис Гибсон было припасено оправдание:
– Молли только что вышла. Она будет очень расстроена, когда узнает, что вы заходили. Ей пришлось отправиться с визитом к старинным подругам ее матери, забывать которых она не вправе. Я всегда говорю ей, что главное в жизни – постоянство. По-моему, еще Стерн сказал: "Не следует пренебрегать друзьями своей матери и своими собственными". Но, дорогая леди Гарриет, вы ведь задержитесь у нас, пока она не вернется, не так ли? Я знаю, как вы привязаны к ней. Собственно, – с показной шутливостью добавляла она, – иногда мне кажется, что вы приходите ради нее, а не ради вашей бедной старой Клэр.
Перед этим Молли она говорила следующее:
– Сегодня утром сюда придет леди Гарриет. Нам никто не должен помешать. Передай Марии, пусть отвечает всем, что меня нет дома. Леди Гарриет всегда нужно столько рассказать мне! Дорогая леди Гарриет! Я знаю все ее тайны еще с тех пор, когда ей было всего двенадцать. Так что вы, девочки, постарайтесь не попадаться нам на глаза. – И добавляла, обращаясь к Молли: – Разумеется, из чистой вежливости она спросит о тебе, но ты лишь помешаешь нам, если войдешь в комнату, как давеча. Мне не хотелось бы так говорить, но это было крайне непочтительно с твоей стороны.
– Мария сказала мне, что она спрашивала обо мне, – просто отвечала Молли.
– Крайне непочтительно! – продолжала миссис Гибсон, пропустив реплику падчерицы мимо ушей и старательно подчеркивая интонацией слова, призванные поставить Молли на место, хотя та и не думала оправдываться.
– Полагаю, что на сей раз я должна уберечь ее милость от постороннего вмешательства, сделав так, чтобы тебя не было дома, Молли. Так что тебе лучше отправиться на ферму Холли-Фарм и разузнать насчет заказанного мною тернослива, который нам так и не доставили.
– Пойду я, – заявила Синтия. – Для Молли это слишком далеко. Она сильно простудилась и потому чувствует себя не так хорошо, как две недели тому. А мне нравятся долгие прогулки. И если ты хочешь, мама, чтобы Молли не путалась у тебя под ногами, отправь ее к обеим мисс Браунинг – они всегда рады видеть ее.
– Я никогда не говорила, будто хочу, чтобы Молли не путалась у меня под ногами, Синтия, – ответила миссис Гибсон. – Ты всегда все преувеличиваешь, причем в весьма грубой манере, должна заметить. Я уверена, что ты, Молли, поймешь меня правильно. Я беспокоюсь лишь об удобстве леди Гарриет.
– Не думаю, что смогу благополучно дойти до фермы Холли-Фарм. Ваше послание передаст им папа, так что Синтии нет никакой необходимости идти туда.
– Что ж! Я буду последней, кто вздумает испытывать кого-либо на выносливость. Уж лучше мы обойдемся без консервированного тернослива. Предположим, ты, Молли, отправишься к мисс Браунинг. Можешь задержаться у нее подольше, ей это нравится. И поинтересуйся у нее от моего имени, поправилась ли мисс Феба. Они были подругами твоей матери, дорогая, и мне бы не хотелось разрушать вашу дружбу. "Постоянство превыше всего" – вот мой девиз, как тебе известно. Память умерших следует чтить неизменно.
– Итак, мама, куда же пойти мне? – спросила Синтия. – Хотя леди Гарриет и не проявляет ко мне такого интереса, как к Молли, – совсем напротив, я бы сказала, – тем не менее она может спросить, где я и чем занимаюсь. А мне не хотелось бы никому мешать.
– Действительно! – задумчиво протянула миссис Гибсон, не заметив сарказма в словах дочери. – Впрочем, едва ли она спросит о тебе, моя дорогая. Пожалуй, ты даже можешь остаться дома… Или нет, все-таки сходи на ферму Холли-Фарм, мне очень нужен тернослив. Хотя ты можешь побыть и здесь, в столовой, чтобы быстро и красиво накрыть стол для ленча, если вдруг ей придет в голову блажь и она задержится у нас. Она такая непредсказуемая, дорогая леди Гарриет! Мне бы не хотелось, чтобы она подумала, будто ради нее мы подаем на стол совсем другие блюда. Я всегда говорю ей, что мы стремимся к простой элегантности. Тем не менее ты можешь накрыть праздничный стол, украсить его цветами и поинтересоваться у поварихи, что у нас есть на обед такого, что она может подать на ленч, при этом сделав так, чтобы это выглядело мило, оригинально и естественно. Думаю, что тебе все-таки лучше остаться дома, Синтия, а после обеда ты зайдешь за Молли к обеим мисс Браунинг, после чего вы прогуляетесь вдвоем.
– А к этому времени леди Гарриет почти наверняка уйдет! Я все поняла, мама. Ступай, Молли. И поспеши, иначе может прийти леди Гарриет и спросить о тебе или маме. Так и быть, я притворюсь, будто забыла, куда ты ушла. И от меня никто не узнает, куда подевалась Молли, так что вся ответственность за мамину забывчивость ляжет на меня.
– Дитя мое! Ты говоришь такие глупости, что я положительно теряюсь, – заявила миссис Гибсон, раскрасневшаяся и уязвленная, как бывало всегда, когда Синтия принималась метать в нее свои стрелы лилипутов. Ей опять пришлось прибегнуть к своему излюбленному, но тщетному и бессильному способу отмщения – осыпать знаками внимания Молли, что, впрочем, не произвело на Синтию ни малейшего впечатления.
– Молли, дорогая, ветер на улице очень холодный, хотя отсюда погода кажется прекрасной. Тебе лучше набросить на плечи мою индийскую шаль, она будет чудесно смотреться на твоем сером платье – алый и серый. Я не даю ее носить всем подряд, так что будь осторожна.
– Благодарю вас, – сказала Молли и вышла из комнаты, оставив миссис Гибсон пребывать в беспечном неведении относительно того, будет ли принято ее предложение или нет.