Психология "осторожности", заставляющая вдаваться в излишне тонкие разъяснения своего патриотического credo, - она же замыкает все уста перед "смело" начертанным, магическим лозунгом: "Лицом к России". К какой России, для чего, и кто поворачивается - в этом принято не разбираться… по возможности дольше. Если же заветное знамя выкидывают люди, причастные к литературе, к "искусству", - они застрахованы вдвойне: искусство принято (опять принято) считать вне политики, большевизм же принято (еще раз принято) относить к политике. Можно, значит, не беспокоиться, и "постороннего духа" в данной области не искать.
Основываясь на всем этом, я предполагаю, что появление еще одной группы, тянущей "в Москву! в Москву!", не вызовет в эмиграции определенного отклика. Разве только в литературных кругах: там может появиться профессиональная оценка "достижений" Артема Веселого и конструктивистов, или отповедь какого-нибудь, лично обиженного "Верстами", писателя-эмигранта.
Но пора и нам заняться "искусством" "Верст". Человеческая точка зрения не помешает, - напротив. Взгляд "профессиональный" отметит больше подробностей; может, иногда на подробностях и остановиться; но с "человеческим" взглядом, в конечном счете, он в противоречии не окажется.
II
Все старое прошло и сгинуло, объявляют "Версты". Эмиграция - нуль. Она творить больше не может. Пожалуй, лишь "дотваривать", чего не успела в свои старые времена. Истинно новые творцы - в России, приобщившиеся к ее новой жизни, ^прочем, создается "прекрасное" и здесь, - теми, кто повернут к сегодняшней России, кто прислушивается к ее песням.
Таково положение. Чтобы его доказать, а, вернее, для того, чтобы все могли к песням прислушаться, - "Версты" и наполнили ими свои страницы (первый промах: не следовало быть столь щедрыми…).
Особенно богат поэтический отдел. И так ярок, что один дает представление обо всем остальном.
Цитат искать не нужно: все строчки одинаково годятся. Я не могу их выписывать с типографскими "новшествами", вроде печатных треугольников и т. д. (лет 30–40 этим новшествам): никакой газетной бумаги не хватит. Но я, хотя и в строку, сделаю несколько цитат абсолютно-точных, буква в букву, со всеми знаками препинания, даже когда они стоят посреди слова. (Тире - делят строки.)
"..Лэх дою - А ну даю - Пошевеливаю - Даю (трижды) - Пошевеливаю…". "Жизня горьки слезы - Эх - в…. мать пять годиков я тут так - отчубучил". Следующая страница, продолжение: "Бей буржуев деньги надо… Пощады ни кто ни желаааа-ааает - Братишки… - … мать…". Далее идут куски прозы, такой же. Взято из "Леф № 1 1925 г.". Посмотрим, что взято из "Госплана":
"Ехали казаки ды на башке? па?пахи - Скулы испобриеты, - П'коленями лея? Наварагивает - Но. Эх". "Дыплыло сало от обстре?ла в язвы и гной". "Опалило поры?хом смердюгье полы-ме"… Теперь "Мена всех", поэты-конструктивисты из Москвы: "Аха иногь-ги,? сон'ы прох?ладыда - И доносится толико стон? (эс) гиттарарары - Таранти?на…".
Ну, хорошо, оставим это, соглашаюсь, слишком штучки известные, старенькие… Взглянем на нового, новейшего - на великого Пастернака (таким называют его "Версты"). Мне сказал один читатель, свободный от "предрассудков", жадный к любой новой книге: "Я готов на все, но только надо сделать выбор: или наш русский язык - великий язык, или наш Пастернак - великий поэт. Вместе никак не признаешь, не выходит…".
Чем же щегольнул в "Верстах" Пастернак? Да ничем особенно, его "достижения" известны: "Гальванический мглой взбаломученных туч" "пробираются в гавань суда…" "Расторопный прибой сатанеет от прорвы работ" - "и свинеет от тины…" Далее, конечно, о "тухнувшей стерве, где кучится слизь извиваясь от корч - это черви…" Образы не молоденькие, но у новейших советских знаменитостей к ним особливое пристрастие: должно быть, старым считается буржуазно-помещичий Соловей с розой, так лучше хватить подальше. И хватают: редкая страница выдается без стерв, язв, гноев и всего такого. Открываю совсем наудачу какую-то "Новеллу": "В оскале ботинка гнила нога - И зевала рана по храпу". (Москва-Ленинград.)
У здешней великой, - у Марины Цветаевой, - стерв меньше, зато она, в поворотном усердии своем, перемахивает к довольно запредельным "новшествам": в любовных строках (она всегда насчет любви), не желая описывать, "вороной ли, русой ли масти" ее возлюбленный. ("Разве страсть - делит на части? - Часовщик я, или враг?") - под конец находит-таки ему (возлюбленному) достойное определение: "Ты - полный столбняк!".
Прошу прощения за слишком длинные выписки: зато они исчерпывающи, и кто не читал "Верст", может быть так же спокоен, как если бы и читал.
Первое, непосредственное, движение всякого человека - беззлобно отмахнуться: "Это мне совсем не нужно". Не то, что непонятно, или противно, или незабавно, - нет; а только самым обыкновенным образом "не нужно".
На этом "не нужно" сойдутся и простой читатель, и литературный критик; впрочем, критик может еще и объяснить, почему не нужно, без труда доказать, что это - не дурные стихи, не плохое искусство, а совсем не искусство.
Нерасчетливо было со стороны "Верст" так раскладывать Перед нами образцы новой поэзии, если редакторы журнала хотят повернуть к ней кого-нибудь "лицом".
Тотчас вслед за произведениями поэтов помещены "Народные Частушки, собранные в Рязанской губ.". Здесь расчет был, вероятно, показать близость между новейшими поэтами и новейшим народным творчеством, некую современную "смычку" города с деревней. Но и этот расчет не удался. Частушки, ни по форме, ни по содержанию не отличаются от прежних, довоенных; исковерканные советские слова новизны им не придают, подбор неудачный, а мысль о "смычке" даже не приходит в голову.
Самый же большой промах "Версты" сделали, поместив на своих страницах "Резолюцию Съезда Р. К. П." (правящей партии) и взволнованные "отклики" на нее "русских писателей" (советских). Этот документ, и факт его напечатания в журнале, имеет для нашего исследования большую ценность.
III
Но документ надо читать, твердо помня, что такое искусство и художественное творчество. Тогда мы освеженно поймем, что подчинение искусства внешней, партийно-государственной власти - есть абсурд, но что абсурд этот, в современной советской России, - реальность. Р. К. П. (правящая партия) управляет искусством, руководит художниками и писателями, начальствует над ними и над их творчеством.
Данная резолюция Р. К. П. и есть один из начальнических декретов по литературному ведомству. В первых же строках подтверждается, что "руководство в области литературы со всеми материальными и идеологическими ресурсами (РА. К.) принадлежит" партии и что она и далее, "вскрывая классовый смысл литературных произведений", "ни на йоту не отступит и не сдаст своей позиции". А писателями она руководит в смысле "обеспечения всех условий для возможно более быстрого их перехода на сторону коммунистической идеологии".
Нам, в нормальном нашем состоянии, почти невозможно догадаться, где, в котором из пунктов управляемые писатели усмотрели начальническую милость, обещание смягчить надзор. Уж не в "обеспечении ли условий для более быстрого перехода…" и т. д.? Может быть. Мы все равно не поймем. Довольно того, что милость они усмотрели и что "отклики", напечатанные в "Верстах", полны восторженной и преданной благодарности. И сколько их, этих "русских писателей"! От д. Белого, через Пастернака, до известного Лелевича, редактора не менее известного журнала "На Посту". А. Белый "совершенно удовлетворен", Пастернак счастлив (насколько я мог понять малознакомый мне язык, на котором он изъяснятся), Лелевич одобряет, а неразумный А. Толстой даже захлебнулся: мы… мы… мы первые… как новые Колумбы… (впрочем, этими Колумбами у него оказывается прямо Р. К. П.).
И вот главное: такие отклики (да и никакие другие) были бы невозможны, если б авторы уже не приняли ранее, внутренно, того абсурда, каким является подчинение художественного творчества партийной "госвласти". Были бы невозможны, если б эти "русские писатели" не перестали понимать рокового "или - или": или партийное руководство - или художественное творчество. Но совместно они не даны. И в какой мере власть над литературой и писателями реально осуществляется - в той же мере перестает существовать искусство.
Нельзя спорить: сейчас, в России, осуществлена эта власть в очень большой мере. Не тут ли разгадка и потрясающего отсутствия "искусства" в советских образцах, предложенных "Верстами"?
Мы не имели, до сих пор, исторического примера ни партии, превратившейся в госвласть, ни государственной власти, активно внедряющейся во все области личной и духовной жизни, вплоть до области художественного творчества. Теперь нам дан опыт, и мы можем сказать, к чему это приводит. Помимо разрушения искусства, это приводит еще к постепенному перерождению души у одних, и к отмиранию зачатков ее у других, - у тех кто прямо из колыбели попадает в руки такой госвласти и ею соответственно воспитывается.
Надо заметить, что к первым, к писателям, находящимся в процессе внутреннего перерождения, власть все-таки относится с неизменной суровостью. Они уже почувствовали в Р. К. П. - начальство, уже "едят его глазами", надеясь на получение милостишек, - но их не получают. (Кстати, из "резолюции" тоже ничего не получилось, так что и "отклики" были напрасны.) По верному замечанию критика Г. Адамовича, эти писатели, уныло возглашающие "мозг мира в Москве", "большевики творят волю Мирового Духа" и т. д., ухаживают за начальством без всякой надежды на взаимность. Ему нужны или новенькие, от колыбели себе на потребу воспитанные, или настоящие служаки вроде Маяковского и Демьяна Бедного. Но как, без врожденного призвания, совершить столь быстрый и столь полный переход - к лакейству?.. Употребляю это слово не в бранном смысле: согласно с тем же Г. Адамовичем, я нахожу, что служить открыто, без вывертов, как служат Маяковские, гораздо умнее и честнее. Социальный заказ, ода металлистам, ода на смерть Дзержинского, - вот "искусство", нужное соввласти.
И далеко хватает ее тлетворный дух, сердца перерождающий. Пусть группа московских писателей (давших "отклики") признала над собой начальство, вертится, заглядывает ему в глаза, выхваляет произведения какого-нибудь "Пузанова из Воронежа", надеется на милость… Но здешняя-то группа "Верст", в милостях, казалось бы, не нуждающаяся, - не то же самое с ней происходит? Не поносит ли она, словно по приказу, огулом всю эмиграцию, не пытается ли выдавать произведения того же Пузанова из Воронежа за последний крик русского искусства, не посылает и сочувственных улыбок товарищам, с горячей надеждой откликнувшимся на резолюцию Р. К. П.? Да и напечатание "мудрой" резолюции - что это, как не улыбка в сторону самой Р. К. П.?
Многое тут надо отнести насчет заразы. Конечно, заражаются лишь предрасположенные. Почти все участники "Верст" - такие и подобрались. Только главного руководителя и, кажется, создателя журнала, - г. Святополка-Мирско-го - зараза не коснулась: не было в ней нужды. Я говорил выше, что существуют индивидуальности с некоторым органическим дефектом, - в смысле отсутствия известного внутреннего критерия. Есть признаки, что г. Святополк принадлежит к их числу. Эти люди, обыкновенно недальновидные, но своих близких целей, - благодаря тому, что в стремлении к ним ничем не смущаются и ни перед чем не останавливаются, - иногда достигают. Так г. Святополк без примитивного чутья в искусстве, без всяких к нему способностей и, вдобавок, слабо владея русским языком, уже достиг "места" русского критика и редактора "литературного" журнала.
Будем справедливы и точны: г. С. Мирский вовсе не большевик; он и к духу большевизма так же мало имеет отношения, как вообще к "духу", ко всякому: он только учел настоящий момент и воспользовался всем годным: веяньем известной заразы, примитивной тягой к "новенькому" в искусстве, и, попутно, лозунгом, обеспечивающим неприкосновенность.
Из предрасположенных к заразе вышли добрые помощники. Никто не будет отрицать, что в таланте Ремизова и раньше замечалось больше тяготенья к звериному, нежели к человеческому: характерная же черта произведений Цветаевой всегда была какая-то "всезабвенность". В этом всезабвеньи поэтесса и ринулась вперед, по дороге… ведущей куда? Не все ли равно! О таких вещах поэты, в особенности поэтессы, не размышляют.
Мне осталось досказать немногое.
"Версты", каковы они есть, серьезного значения не имеют. Послужить широкому распространению заразы они не могут. Уже потому не могут, что не успеют: за первым же поворотом, - и поворот этот ближе, чем полагает недальновидный г- Мирский, - с великолепной ясностью обнаружится, что версты установлены… не на той дороге. Успеет ли руководитель, блюдя свои интересы, вовремя с нее соскочить? Да о нем не забота; а помощников - очень жаль. Хоть бы скорее очнулись они от забытья и увидели, что дорога - ведет не к России, не к русскому искусству, а как раз в обратную сторону. Ибо что обратнее, противоположнее, дальше друг от друга, нежели подлинная Россия - и ее сегодняшние властители? И можно ли найти Россию, идя… к советам?
К России, к ее искусству, к живому духу ее - идти надо: даже не к ней, - надо идти вместе с ней. А идти вместе с Россией, сегодня, - это значит идти против разрушителей ее тела и души.
МАЛЬЧИКИ И ДЕВОЧКИ
I
Господи! Какая мука, что от беллетриста непременно требуют беллетристики! Помешались на этой самой беллетристике, не знаю, чем и объяснить. Публика, что ли ее требует? Недавно какой-то критик грустно и банально сказал: "Жизнь убила творческую фантазию, литература по преимуществу делается мемуарной".
Очень верная банальность, но зачем, спрашивается, грусть? Много мы фантазировали, хорошо и отдохнуть. Так нет, публика требует "творческой фантазии".
Бывают исторические полосы, времена, когда всякое "искусство" - безвкусие, и художник, поскольку он художник, безмолвствует. (Мы попали в эту полосу, и, на мой взгляд, из нее еще далеко не вышли.) Но в такие времена особенно усердно "творит" бездарность, и потому публика, - которая не имеет понятия о вкусе и безвкусии, - художественного молчания не замечает: ей что, была бы сказка!
Однако и "мемуарная литература" утомительна в большом количестве. Есть вещи громадного интереса, лучше любого романа… но общий поток скучен. А все же это нам нужно: не праздно "вспоминать", пережевывать прошлое, а думать о нем и по-новому, для будущего, осмысливать его.
Неприятны допотопные воспоминания с привкусом: в старые-то времена как было хорошо! Это вздор. Совсем не было хорошо в старые времена, и дряхлое шамканье это ничуть меня не трогает. Если взглянуть на старое не прежним слепым взором, а теперешними прозревшими глазами - то чего-чего там не увидишь!
Я в допотопные времена не пойду, а раз скажу кое-что о русской молодежи предвоенной и военной, какой мне ее пришлось в Петербурге близко наблюдать.
Теперь она уже не молодежь (кто остался в живых); хоть и была в то время самая зеленая, воистину "мальчики и девочки", да ведь столько лет прошло!
Ужасные вещи сказал мне один из этих бывших "мальчиков", чудом спасший жизнь свою и после спасения сделавшийся неузнаваемым, даже возраста неизвестного: еще молодой, а как будто и старый-престарый, древний.
Вот он что сказал:
- Была ошибка вашего поколения, и нашего, и всех вообще поколений, какие там были, - всей европейской культуры: для чего фантастические выдумки и для чего их надо было друг другу втемяшивать, из поколения в поколение передавать? Для чего разные "идеи", какие-то справедливости, права? Люди, мол, плохи… с нашей-то, с выдуманной точки зрения. А реально и просто глядя - ни плохи, ни хороши, только такие, какие на земле уродились, какие были и всегда будут, и какими мы их сейчас видим неслепыми глазами, без идиотских требований. От этих требований - одна мука, притом бесполезная. Большевики содрали со всех одежду, у иных с кожей содрали - разве не мука? А были бы мы заранее голыми, ну и ничего.
- Что вы путаете, - возражаю ему, - так нельзя.
- Не путаю, напротив, распутать хочу. Очень важно сузить круг страданий. Советское, большевистское воспитание - самое, по-моему, подходящее. Чуть какая-нибудь Октябрина или Комтрамвай начали ходить - выкидывай их на улицу, пусть промышляют пищу и устраиваются, как знают. И, главное, ничего не внушать, ни о каких "идеалах" не рассказывать. Небось, кому выжить - сам поймет, что для жизни требуется, выкрутится, отгрызётся. Кого надо - сам загрызет, и не почешется; а его загрызут - оплошал, не на кого пенять. Разве вы не видите, что реальность именно такова; зачем же обманные прикрытия, от которых у нас до сих пор душа кровью плачет? Он помолчал и прибавил:
- У вас готовый суд, конечно: скажете, что это цинизм отчаяния. Все старая точка зрения. Идеалы. Они фактов не изменят…
Возражать на этот цинизм отчаяния не хотелось, да и не легко было. В самом деле, если на минуту в корне переменить точку зрения - разве не согласишься, что без "идеалов" удобнее? И не похожи ли мы все, если нас откровенно раздеть, на говорящих зверей? И не лучше ли нам это смиренно принять и, - как говорит один романист, - "не задаваться на макароны?".
Фу, какой сумасшедший соблазн, однако! Если спасшийся прежний "мальчик" мог дойти до этого, уж не счастливее ли не спасшиеся?..
Я расскажу о том, какие они были, многие из наших мальчиков и девочек, в 1914–1916 годах. Конечно, от близкого грядущего "кровавый отблеск" уже лежал на них. А в них самих - уже таилось зерно разложения.
Но что они понимали? Да и что мы-то понимали тогда?