Можно утверждать, что при таком либеральном и прогрессивном режиме республика процветала. Правда, столица, Джексонбург, непомерно разрослась, и ее улицы и хижины были переполнены безземельными жителями как местного, так и отдаленного происхождения, а прилегавшие к ней территории обезлюдели, так что для добычи налогов генералу Голанцу Джексону приходилось трогаться в путь раньше и углубляться дальше. Однако на главной улице размещались агентства крупнейших фирм Европы и Америки. Более того, к побережью Красного моря тянулась железная дорога, дававшая устойчивый приток импортных товаров, которые избавляли эсмаильцев от необходимости производить то немногое, что они умели, а постоянно кренящийся торговый баланс выправлялся гибкой системой закона о банкротстве. В отдаленных же провинциях, непроходимых для генерала Голанца, эсмаильцы предавались исконным местным занятиям: разбою, рабскому труду и безделью, пребывая в счастливом неведении своей связи с городом, о котором лишь до некоторых доходили туманные и удивительные слухи.
Немногочисленных политических деятелей, попадавших в Джексонбург, встречали с почетом, развлекали, возили по городу, и они возвращались домой с благоприятными отзывами. Иногда в леса, граничившие с соседними доминионами, забредали приехавшие на сафари охотники, и если они возвращались домой, то до конца дней были обеспечены застольными анекдотами, а посему везде являлись желанными гостями… За несколько месяцев до поездки Таппока никто в Европе не знал о подводных течениях, будоражащих эсмаильскую политику. В Эсмаилии о них тоже мало кому было известно.
Все началось на Рождество со скандала в семье Джексонов. К Пасхе городу, который еще недавно был образцом взаимного согласия, грозила гражданская война.
Дело в том, что мистер Смайлз Соум стал лидером фашистов. Джексон лишь на четверть, он был по материнской линии внуком президента Самуэля Смайлза и на три четверти эсмаильцем. Кровное родство давало ему право на службу с приличным жалованьем, но в семье он котировался низко и занимал должность заместителя Директора общественной морали.
Ссоры в правящей семье были нередким событием. Они происходили обычно после похорон, свадеб и прочих совместных торжеств и неизменно заканчивались перераспределением государственных постов. О том, что мистер Смайлз недоволен своим местом в министерстве общественной морали, судачили на всех базарах, но когда он после рождественской стычки исчез из города, а затем издал манифест, который, по свидетельству его знавших, никак не мог написать сам, многие сошлись на том, что это не только нарушение прецедента, но и заря новой эры в истории Эсмаилии.
Вызванное им к жизни движение белорубашечников не имело корней в эсмаильской политике. Суть его сводилась к следующему: Джексоны исчерпали себя, они тираны и пришлые люди. Эсмаильцы - белая раса и под руководством Смайл за очистится от пигментной скверны. Джексоны лишили Эсмаилию участия в мировой войне, потому она не может пользоваться плодами победы. Вступив в Лигу Наций, Джексоны отдали Эсмаилию на откуп международным негритянским монополиям и тайному террористическому союзу негров-большевиков. На их совести - эндемические и эпидемические заболевания, поражающие скот, посевы и людей. Эсмаильцы, пожинающие плоды опрометчивости или невезения в финансовых и семейных делах, являются жертвами международного джексонизма и должны сплотиться вокруг Смайлза.
Реакции со стороны Джексонов не последовало. Жизнь в Эсмаилии текла по-прежнему, и купец-армянин с Главной улицы, выписавший большую партию белых хлопчатобумажных рубах, терпел убытки. Однако в Москве, Гарлеме, Блумсбери и Либерии заволновались. Джексоновский скандал, подхваченный сотнями прогрессивных изданий и кружками левого толка, обрел идеологические формы.
Смайлз олицетворял международные финансы, порабощение рабочих, власть духовенства. Эсмаилия была черной. Джексоны были черными, коллективная безопасность, демократия и диктатура пролетариата тоже были черными. Джексоны из этого мало что поняли, но результаты прогрессивной деятельности не замедлили сказаться. В пользу правящего семейства по английским церквам и университетам начали собирать пожертвования. Большой шум в Эсмаилии наделали три негашеные почтовые марки (по пенсу за штуку), присланные президенту "маленькой дочкой рабочего с Бедфордсквер".
В крупных европейских городах как грибы повырастали "консульства патриотов", занявшихся контрпропагандой.
В Джексонбург устремились журналисты. Стоял сезон дождей, когда обычно жизнь замирала, но в этом году все было наоборот. К сентябрю дожди должны были прекратиться, и взамен, по всеобщему мнению, следовало ожидать войны. Так полагали за пределами страны, а пока эсмаильцы со свойственной их расе безмятежностью пожинали плоды нежданной удачи.
2
Гостиница "Либерти" в Джексонбурге была объята воскресным покоем, который вскоре должен был нарушить поезд, раз в неделю прибывавший с побережья, но сейчас, в четыре, все было тихо. Радиостанция была заперта, и все пятнадцать журналистов отдыхали. Миссис Пэр Рассел Джексон бродила в чулках по некрашеному полу бара в поисках крупного окурка. Найдя такой, она запихнула его в трубку и уселась в кресло-качалку почитать Библию. Снаружи - а также в двух или трех местах внутри - потоками лил дождь. Он монотонно, без устали молотил по железной крыше, бурлил и булькал в устьях проторенных им уличных рек, мутной лужей натекал под дверь. Миссис Пэр Рассел Джексон глубоко затянулась, послюнила палец и перевернула страницу Священного Писания. До чего же было хорошо, когда все эти шумные белые люди сидели по своим комнатам, совсем как в старое время! Конечно, они платили огромные деньги, эти журналисты - голова идет кругом, сколько! - но и хлопот доставляли много. К тому же к ним ходила малопочтенная публика: индийцы, эсмаильцы из каких-то Богом забытых деревень и частично белая беднота из города, полицейские, попрошайки, переводчики, осведомители, гиды - совсем не те, кого миссис Пэр Рассел Джексон хотела бы видеть в своей гостинице. На них надо было стирать, они целыми днями пили, болтали по телефону, носились по грязи в такси, проявляли пленку, приставали с расспросами к ее почтенным старым постояльцам - короче, никому не давали покоя.
Даже сейчас они не сидели без дела. Суровое ремесло вытравило из них склонность к неге.
Наверху, в своей комнате мистер Венлок Джейкс работал над будущей книгой "Под горностаевой мантией", исследующей подводные течения английской политической и общественной жизни. "Я никогда не забуду тот вечер, - отстукивал он на машинке, - когда король Эдуард отрекся от престола. Сайлес Шок из "Нью-Йорк гардиан" пригласил меня отобедать с ним в "Савое". Другие приглашенные были шестью самыми влиятельными мужчинами и женщинами Англии, теми мужчинами и женщинами, которые существуют только в Англии. Их имена редко встречаются в газетах, но они держат в своих руках государственный кошелек. Слева от меня сидела миссис Тиффин, жена знаменитого издателя, справа - Пруденс Блэнк, которую мне представили как британскую "Марию Селену Уилмарк", напротив - Джон Титмусс, чей письменный стол "Ньюз кроникл" содержит больше государственных секретов, чем сейф посла… Большой бизнес был представлен Джоном Ноллем, агентом компании "Гарантии креденций"… Я немедленно заговорил о взбудоражившем всех событии. Ни один из моих блестящих собеседников не выразил своего мнения. В этом, как в капле воды, отразилась вся Англия: ее величие - и ее слабость".
Аванс Джейкса за эту книгу составлял двадцать тысяч долларов.
В соседней комнате находились четверо разъяренных французов. Они были одеты как для киносъемок - бриджи, расстегнутые рубашки и сапоги для верховой езды шоколадного цвета, зашнурованные сверху донизу. Каждый имел патронташ на талии и кобуру на бедре. Они сочиняли меморандум.
"Мы, нижеподписавшиеся представители французской прессы в Эсмаилии, - писали они, - категорически решительно протестуем против дискриминации со стороны пресс-бюро Эсмаилии и бестактного отказа от сотрудничества, полученного от наших так называемых коллег…"
В соседней комнате вокруг маленького стола сидели Шамбл, О'Пара, Свинти и смущенный, гигантских размеров, швед. Шамбл, О'Пара и Свинти были специальными корреспондентами. Швед был постоянным корреспондентом синдиката скандинавских газет. Помимо этого он был шведским вице-консулом, главным хирургом больницы шведской миссии и владельцем магазина, совмещавшего продажу чая, Библий и лекарств, который являлся центром европейской жизни в Джексонбурге. Швед был ценным свидетелем предкризисной обстановки. Все журналисты попытались заручиться его расположением, и всем это удалось. Но как поставщик сведений он никуда не годился.
Журналисты и швед играли в карты.
- Я пойду с четверки не червей, - говорил Эрик Олафсен.
- Этого делать нельзя.
- Почему нельзя? У меня нет червей.
- Но мы только что объяснили…
- Пожалуйста, объясните еще.
Они объяснили еще раз, сбросили карты, и терпеливый швед собрал их огромными руками. Шамбл начал сдавать.
- Где Хитчкок? - спросил он.
- Хитчкок что-то разнюхал. Я подходил к его двери. Она заперта.
- Но жалюзи весь день были подняты.
- Я заглядывал в замочную скважину, - сказал Шамбл. - Он, как пить дать, что-то разнюхал.
- Думаешь, отыскал штаб фашистов?
- Наверняка! Когда этот человек исчезает, можешь быть уверен, что это неспроста.
- Простите меня, - сказал швед, - что такое Хитчкок?
Мистер Паппенхакер из "Гроша" играл с игрушечным поездом, который всегда возил с собой в память о винчестерском колледже. В юности ему доставляло огромное удовольствие разговаривать с поездом алкеевой строфой и придумывать греческие названия для всех частей механизма. Теперь он использовал его как успокаивающее средство.
"Грош" не любил оплачивать дорогие телеграммы. Сегодня Паппенхакер сочинил обзор о положении в Эсмаилии я отправил его, надеясь, что до того, как он попадет в Лондон, обстановка изменится до неузнаваемости.
Шесть других журналистов шести национальностей тоже томились в отеле. Им было нестерпимо скучно. Разнообразить их жизнь мог только почтовый поезд, который они ожидали вечером.
В пятидесяти ярдах от них, в маленькой пристройке, отделенной от здания гостиницы заболоченным садом, лежал сэр Джоселин Хитчкок. Он крепко спал. В комнате стоял полумрак, поскольку двери и окна были заперты и занавешены. На столе рядом с машинкой помещался примус. В углу высилась небольшая гора из консервных банок и бутылок. На стене висела официальная, совершенно не соответствующая действительности карта Эсмаилии. Маленький флаг в центре Джексонбурга показывал местонахождение Хитчкока в данный момент. Он спал тихо. Его губы под мягкими белыми усами кривила чуть заметная довольная улыбка. Согласно своему плану, он находился в укрытии.
3
А с небесной тверди лились слезы.
В сезон дождей время прибытия поезда определялось с точностью до двенадцати часов. Сегодня он опаздывал совсем ненамного. Было еще светло, когда на столе у миссис Джексон зазвонил телефон и ей сообщили, что поезд миновал последнюю станцию и скоро будет в городе. В тот же момент в гостинице "Либерти" забурлила жизнь. Привратник надел фуражку, и они с миссис Джексон отправились за новыми клиентами. Шамбл, О'Пара и Свинти бросили игру и надели макинтоши. Французы влезли в непромокаемые пальто. Шесть других журналистов вышли из своих комнат и принялись требовать такси. Палеолог, наймит Джейкса, явился к хозяину и был отправлен на вокзал проследить, кто приехал. Встречать Уильяма на платформе собралось множество отталкивающего вида горожан.
Они с Коркером проделали неприятный и изнурительный путь. Три дня они ползли из пекла побережья в хляби гор. В поезде было четыре купе первого класса. Одно из них занимал железнодорожный контролер-швейцарец. В трех других мучительно близко друг к другу сидели двадцать четыре европейца, десять из которых были авангардом кинозвуковой студии "Эксельсиор". Остальные были журналистами. Они обедали, ужинали и спали в бунгало, расположенных вдоль железной дороги. В первый день, когда поезд пересекал раскаленную равнину, не было льда. Во вторую ночь, когда они ехали через лес, не было москитных сеток. В третью ночь, в горах, не было одеял. Один только маленький швейцарец путешествовал с относительным комфортом. На каждой остановке коллеги-железнодорожники несли ему охлажденное пиво, дымящийся кофе, корзины с фруктами. В ресторанах для него были приготовлены специальные блюда (и кресла-качалки, чтобы переваривать их на покое). Его ожидали спальни с красивыми медными кроватями и теплые ванны. Когда Коркер с друзьями узнали, что он всего лишь контролер, они смертельно обиделись.
На второй день путешествия от поезда отцепили багажный вагон. Его отсутствие было обнаружено вечером, когда пассажиры захотели взять москитные сетки.
- Вот где этот хорек может пригодиться, - сказал Коркер.
Они с Уильямом отправились за помощью к контролеру. Он сидел в качалке, куря тонкую некрепкую сигару и сложив руки на маленьком твердом куполе живота. Они рассказали ему о своей беде. Он поблагодарил их и сказал, что ничего необычного не происходит.
- Такие вещи часто случаются. Я всегда вожу свой багаж в купе.
- Я напишу директору железнодорожной компании, - сказал Коркер.
- Вот и правильно. Всегда есть надежда, что вагон найдут.
- В моем багаже много ценных сувениров.
- Жаль. Боюсь, что теперь он вряд ли отыщется.
- Вы знаете, кто мы?
- Да, - сказал швейцарец, и его слегка передернуло. - Да, знаю.
К концу путешествия Коркер возненавидел контролера. К тому же у него вновь началась крапивница. До Джексонбурга он добрался в ужасном настроении.
Шамбл, О'Пара и Свинти знали Коркера. Они в свое время обивали одни и те же пороги и приставали к одним и тем же людям.
- Знал, что ты приедешь этим поездом, - сказал Шамбл. - Для тебя что-то есть на радиостанции. Как доехал?
- Гнусно. Как тут?
- Гнусно. Кто с тобой?
Коркер перечислил.
- Значит, все те же.
- Да, и еще заумный еврей из "Гроша", но его можно не считать.
- Пожалуй.
- Ну какая же "Грош" газета?.. Пока дела тут идут не очень, но скоро должна начаться заваруха. Дома все из-за этой Эсмаилии как с ума посходили. Джейкс шпарит по восемьсот слов в день.
- Джейкс здесь? Значит, мы не зря приехали.
- Кто этот важный малый с бородой?
Они смотрели, как швейцарцу подобострастно кланяются таможенники.
- Можно подумать, что он посол, - горько сказал Коркер.
Их прервал черный носильщик из "Либерти". Коркер начал в подробностях описывать пропавшего слона. Шамбл скрылся в толпе.
- Плох, ошень плох, - сказал носильщик. - Ошень плох люди на дорога.
- Но я сдал его на хранение, у меня есть квитанции!
- Может, он найдут.
- И часто на вашей железке пропадают вещи?
- Ошень всегда.
Вокруг них все журналисты оплакивали свои потери.
- Пять миль пленки, - говорил эксельсиорец, - как я за нее отчитаюсь?
- Ошень плох люди на дорога. Любят пленка - он горит!
Один только Уильям не предавался горю. Полые тубы остались позади. У него было такое чувство, будто бы в теплый день он сбросил с себя огромное пальто на меху.
4
Покуда профессия не разлучила их, Коркер и Свинти дружили.
- Он был большой и очень художественный, - говорил Коркер, описывая своего слона. - Мадж с ума бы сошла от восторга.
Свинти сочувственно слушал. Суета улеглась. Уильям и Коркер получили в "Либерти" номер на двоих, и Свинти зашел к ним выпить.
- Какова ситуация? - спросил Уильям, когда Коркер исчерпал сведения (но не скорбь) о шалях и сигаретницах.
- Гнусная, - сказал Свинти.
- Мне нужно поскорее добраться до фронта.
- Нам всем этого хотелось бы. Но, во-первых, никакого фронта нет, а во-вторых, мы не смогли бы туда попасть, потому что для выезда из города нужно разрешение, а его не дают.
- Что же вы посылаете? - спросил Коркер.
- Колорит, - с омерзением произнес Свинти. - Приготовления в осажденной столице, загадочные лица, иностранные влияния, наемники, добровольцы… ничего смачного. Штаб фашистов где-то в горах. Никто не знает где. Они нападут дней через десять, когда кончатся дожди. Из правительства клещами ничего не вытянешь! Бубнят, что никакого кризиса нет!
- При том что Джейкс и Хитчкок тут? - изумленно спросил Коркер. - А что такое их президент?
- Гнусный тип.
- Кстати, где Хитчкок?
- Мы сами хотели бы это знать.
5
- Где Хитчкок? - спросил Джейкс.
Палеолог печально покачал головой. Джейкс был строгим хозяином. Палеолог работал на него чуть больше недели, а казалось, что всю жизнь. Но деньги он платил баснословные, а Палеолог был хорошим семьянином. У него было две жены и множество занятно окрашенных детей, которых он нежно любил. До появления журналистов - этого эпохального в социальной жизни Эсмаилии события - он был переводчиком в британской миссии и получал жалованье, которого его семье едва хватало, чтобы свести концы с концами. (Сюда, конечно, не входили деньги, которые ему выплачивали коллеги посла за содержимое его мусорной корзины.) Иногда он по мере возможности помогал развлечься холостым атташе, иногда продавал предметы местного искусства дамам из миссии. Но это было прозябание. Теперь он получал пятьдесят американских долларов в неделю, что превосходило его самые неистовые мечты… но мистер Джейкс был очень требовательным и очень властным хозяином.
- Кто приехал?
- Только джентльмены из газет и мсье Жиро.
- Кто он?
- Железнодорожник. На прошлой неделе ездил на побережье провожать жену в Европу.
- Да-да, помню: "охваченные паникой беженцы". Больше никого?
- Никого, мистер Джейкс.
- Тогда поди разыщи Хитчкока.
- Хорошо, сэр.
Джейкс вернулся к своему труду. "Ведущую роль в новом кабинете, - напечатал он, - играл колоритнейший Кингсли Вуд…"
6
Никто не мог точно сказать, в какое время и из какого источника по "Либерти" пополз слух, что у Шамбла есть новости. Уильяму сказал об этом Коркер, которому сказал Свинти. Свинти догадался об этом сам по странному поведению Шамбла за ужином - тот был рассеян и с трудом сдерживал сильное волнение.
- Он явно не в себе с тех пор, как мы вернулись с вокзала, - поделился Свинти с О'Парой, - ты не заметил?
- Заметил, - сказал О'Пара. - Если хочешь знать мое мнение, он что-то разнюхал.
- Мне тоже так кажется, - мрачно сказал Свинти.
Поздно вечером об этом знала вся гостиница.
Французы пришли в ярость. Вчетвером они явились в свое представительство.
- Всему есть предел! - заявили они. - Шамбл получает секретные сведения от правительства. Хитчкок, председатель Союза иностранных журналистов, разумеется, настроен пробритански, и теперь, вместо того чтобы передать наш протест по официальным каналам, он исчез.
- Господа, - сказал посол, - сегодня суббота. До понедельника ни один эсмаильский чиновник на службе не появится.