- А что, - подумал он, сидя у Вучичей за обедом, - если я сейчас встану и торжественно попрошу у старика руку Зоицы? Он согласится, будет рад, Зоица меня любит, а тут подоспеет родительское благословение… растеряется и не посмеет покривить душой - не откажет мне: а тогда, разумеется, и этой толстой негодяйке останется только поздравить нас скрепя сердце… Махну-ка, право, махну!.. Смелым, сказывают, бог владеет…
Ему так хотелось это сделать, что казалось, будто в уши ему кто-то нашептывает веселый совет:
- Валяй, брат, правда, валяй…
Внятно, бойко - и голос словно бы знакомый.
В ту сторону стола, где сидела Лала, Дебрянский не решался взглянуть прямо и только косился. Он почему-то боялся, что она угадывает его намерения и вся насторожилась.
- Черт ее знает, - соображал он, - ишь как хмурится и глаза, точно у тигрицы: сейчас прыгнет. Ну как вместо того, чтобы поздравить - она выпалит в меня из револьвера или хватит меня, как Делиановича, этой шпилькой своей?
Но голос все подталкивал и подзуживал… и… Дебрянский даже не столько в задоре страсти, сколько в задоре неодолимого любопытства, что из этого выйдет, сделал, как хотел.
С огромным усилием над собой он встал и произнес коротенькую речь, в которой благодарил Вучича за оказанное ему гостеприимство.
- Я человек одинокий, - говорил он, - и привык жить одиноко, по-холостому. От близости родных я отвык, обаяние семейной жизни мне совсем незнакомо. Благодаря вашей доброте я теперь, на чужой стороне, узнал, насколько мне недоставало до сих пор света и тепла домашнего очага и как печальна жизнь без них. Я искренно привязался к вашей семье и желал бы никогда не расставаться с нею.
- Да и я, господин Дебрянский, не радостно закурю сигару в тот день, когда вы нас покинете, - отозвался старик, надвигая кустистые брови на увлажненные глаза.
- Так не лучше ли, господин Вучич, - продолжал Дебрянский, - сделать так, чтобы не расставаться нам вовсе? Я люблю вашу дочь и смею надеяться - сам ей не противен. Отдайте Зоицу на меня замуж, возьмите меня вместе с моим маленьким капиталом в компаньоны или приказчиком по вашему делу - и я ваш до конца дней моих.
Зоица вскрикнула, закрыла лицо руками и убежала из столовой, а Вучич поднялся и развел руками, да так и остался статуей седого изумления - очень приятного, однако, судя по улыбке, медленно разливавшейся по его широкому лицу. Дебрянский начинал речь, весь похолодев, а теперь ему было жарко - точно его окунули в кипяток. В конце речи он торопился и летел вперед карьером наездника, задавшегося мыслью во что бы то ни стало перескочить барьер, и перескочил-таки, и тотчас же почувствовал себя лучше, отлегло! Даже голос, который раньше советовал и подгонял - не робей, брат, валяй, право, валяй! - теперь твердил другое: ай, молодец, право, молодец, хоть куда! Однако голос оказался не внутри Дебрянского, как казалось ему, а живой и из внешнего мира: это просто хохотал опамятовавшийся старик Вучич и, хлопая по плечу желанного зятя, без перерыва частил:
- Молодец: настоящий юнак! Против всех правил, не по обычаю, а молодец! люблю! Так их и надо, девок - врасплох, как громом, чтобы и жеманиться не успела! Обними меня, милый: я очень рад, очень! И девка рада… уж я знаю, что рада!
Огромные глаза морского орла замигали, и на усах заблестела совсем не привычная им роса.
Взор старика упал на посинелое лицо Налы, с померкшими глазами, она машинально водила ножом по скатерти и пропорола в ней уже немалую дырку. Старик рассердился.
- Лала! что это значит? - прикрикнул он на своем родном языке. - Нельзя ли хоть сегодня обойтись без фокусов? У нас такая радость, а ты - словно тебя сейчас кладут в гроб. Поздравь жениха и поди отыщи и приведи к нам Зоицу. А, впрочем, нет! Я сам пойду. У тебя такие унылые глаза, что ты еще расстроишь ее своим юродством!
Вучич похлопал Дебрянского по плечу и погладил по голове, погрозил пальцем Лале и вышел. Два врага обменялись взглядами смертельной ненависти. В глазах Лалы Дебрянский прочел еще и насмешку.
- Ты думаешь, что сделал очень удачный шаг? что уже победил меня и Зоицу завоевал, как отца его? Ладно! Еще померяемся!
- Ну и померяемся! - стучал голос в уме Дебрянского ответным вызовом, удалым и тоже непримиримо злобным. - И померяемся. Только не поддаваться, не раскисать духом, а то - не больно и ты страшная мне с ужом своим.
Эта гневная переглядка не повела бы ни к чему доброму, если бы враги были одни, но присутствие двух линялых дальних родственниц послужило спасительным громоотводом. Одна из этих родственниц, которая выглядела более линялою, обратилась к Лале с жеманным выговором. Лала сперва не поняла ее, потом презрительно захохотала и встала из-за стола. Цмок, который клубился у ног ее, взвился по ней и повис через плечо, точно понимал бурю, вскипевшую в сердце своей хозяйки. Глаза его стали, как рубины, и жало черною вилкою шевелилось в воздухе. В дверях Лала столкнулась с Вучичем и Зоицею и молча, не глядя, дала им дорогу. Зоица была очень взволнована.
- Ну, скажи же ему ответ сама, ну, скажи, - торопил счастливый старик.
Зоица искала Лалу глазами… Лалы уже не было… Смущение девушки дошло до крайних пределов: она дышала трудно, щеки пошли красными пятнами. Вучич дал Дебрянскому знак приблизиться, а сам отошел в сторону, покручивая длинный сивый ус.
- Все-таки настояли на своем, - сказала Зоица жениху с тоскливым упреком.
- Я не люблю отказываться от задуманной цели, не испытав всех средств достигнуть ее.
- Ведь я же говорила вам, что это невозможно… что из этого выйдут одни ужасы… За что вы не поверили мне?
- За то, - улыбнулся Алексей Леонидович, - что я вас люблю, и у вас фантастическая головка; а ужасов я не боюсь. И себя, и вас уберегу я от ужасов вашего воображения. Вы видели: я не из робких.
Зоица смотрела ему в глаза.
- Все, что я говорила вам, правда: я не имею права выходить замуж, и предложение ваше грозит большою бедою и мне, и вам! Быть может, даже смертью!
Дебрянский сказал:
- Ну и пусть грозит. А мы не испугаемся.
- Вы все думаете, что я брежу! Зоица со скорбью покачала головой.
- Объясните, в чем дело, - не буду думать.
- Не могу.
- И я не могу. Но - бредите ли вы, нет ли - я не хочу знать и буду защищать наше счастье от ваших страшных фантазий своей грудью… больше: буду защищать вас даже от вас самой, потому что, чем больше думаю, тем больше убеждаюсь, что настоящий-то ваш враг не… ну, вы запретили мне называть ее имя, - но вы сами… Вы отравили себя ею, загипнотизировали. А я вас от нее спасу и гипноз этот разрушу.
Зоица покраснела, уронила голову на грудь Дебрянскому и пролепетала:
- Хорошо же… пусть исполнится судьба… А если мы погибнем, то умереть с тобой вместе теперь легче, чем жить без тебя одной… Если бы ты знал… если бы мог подозревать… Я так несчастна! так!..
- Я сделаю тебя счастливою…
Вучич, аплодируя, прибежал из своего угла и сразу обнял жениха и невесту своими могучими узловатыми руками.
Поздно вечером, уже к полуночи, расстался Алексей Леонидович с невестою и, отказавшись от экипажа, лениво побрел пешком по набережной. Ему надо было освежить голову, полную впечатлений, и успокоить нервы, слишком приподнятые волнениями дня.
- Вот я и жених! - думал он, щелкая каблуками по плитам. - И как все легко и просто делается…
При мыслях этих он не испытал особенно сильной, захватывающей радости, но ему было спокойно и хорошо. Неприятно было только, что немножко кружилась голова и как будто знобило.
- Должно быть, в дополнение к законному браку схватил маленькую лихорадку. А вернее - нервная реакция после возбуждения. Напряжение было сильное. Чувствую себя совсем разбитым.
Огоньки Эспланады мерцали еще далеко-далеко впереди, а между тем Алексей Леонидович успел уже устать - мочи нет… Долго двигался он, лениво переставляя ноги и как-то не имея ни одной мысли в голове, будто ее вдруг ветром выдуло, - споткнулся о камень, вздрогнул, опамятовался.
- Кой черт? Неужели я уснул на ходу? Фу ты! Хорош жених! Рот разодрало зевотой!
Он присел на стенку набережной, и его сей же час согнуло и потянуло ко сну. Но едва дремота качнула его, как он почувствовал острый удар в сердце - такой внезапный и сильный, что он подпрыгнул и очнулся. Сердце уже не болело, зато неприятно ныла правая сторона груди, теснило под ребрами и откликалось колотьем в спину.
- Эге! Печень шалит! - подумал Дебрянский. - Что мудреного? Переволновался же я!
Ночь была свежая, и холодный, сырой камень набережной награждал его вместо отдыха неприятными мурашками по телу. Поднявшись на Эспланаду, к памятнику Капо д'Ист-рия, он зашел в придорожный кабачок и спросил себе стакан крепкой мастики.
- Здравствуйте! - окликнул его знакомый голос.
Он поднял голову: пред ним стоял и скалил лошадиные зубы весь рыжий под цилиндром знакомый англичанин, бывший лейб-медик императрицы Елизаветы доктор Моллок.
- Ах, доктор!
Врач смотрел на него со странным выражением лица.
- Вы не больны?
- Нет… а что?
- У вас было лицо человека, теряющего сознание… Я дважды звал вас.
- Я слышал только один раз.
- Крепко задумались.
- Да… но…
Алексей Леонидович проверил себя и обратился к врачу с большим недоумением, почти испугом.
- Представьте, доктор: я решительно не помню теперь, о чем я думал…
- Забыли, о чем думали?
- Да… Только чувствую, что моя дума страшно меня утомила.
Взор Моллока обратился было на стакан с мастикою, но Дебрянский даже обиделся.
- Помилуйте! Я еще не пил.
- Вы лунатизмом не страдали?
- В детстве, говорят, вскакивал с постели по ночам… Взрослым - нет.
- Ага! А то у лунатиков часты подобная забывчивость и рассеянность мысли… Мое почтение.
- Покойной ночи.
Выпитая мастика подбодрила Дебрянского.
- Мосье не желает закусить? - почтительно кланяясь, спросил швейцар отеля Saint Georges, где Дебрянский занимал две комнаты. Но мосье чувствовал такую усталость, его так тянуло ко сну, что даже не ответил.
Пройдя к себе, Дебрянский опустился в кресло, чтобы перевести дух, и начал медленно раздеваться, борясь со сном, который то откидывал его голову назад, то свешивал ее на грудь… В это время дверь скрипнула, в комнату вошел и сел за стол прямо против Дебрянского мужчина: улыбающееся лицо его показалось Алексею Леонидовичу знакомым. Ну, конечно, он! Шишки и комья отечной кожи, бессмысленный, разбросанный взгляд.
- Петров! Откуда ты взялся?
Алексей Леояидович открыл глаза, разбуженный звуком своего голоса, и понял, что он бредил: в комнате не было никакого Петрова, а на столе смердела, догорая в медном шандале, свеча, которой, когда Алексей Леонидович взял ее у portier, оставалась еще добрая половина. - Вот ясно привиделся, - подумал Дебрянский. - Фу, однако, как кружится голова… и глаза режет, будто кто под веки песку насыпал… Напрасно я пил эту мастику!
Но едва Алексей Леонидович погасил огонь и нырнул под одеяло, едва он стал забываться в том состоянии, что Мори так остроумно называл вожатаем сна - гипнагогическим, Петров снова выплыл из тьмы и снова сел пред Алексеем Леонидовичем, полуосвещенный желто-красным мутным огнем - как почти всегда озаряет кровь кошмарные видения. Он сидел, молчал и кивал, и раздражал Дебрянского своим киванием.
- Что тебе надо? зачем пришел? - сердито спросил Алексей Леонидович, - ты, пожалуйста, не мечтай, что я тебя боюсь; я отлично сознаю, что вижу тебя во сне и что ты совсем не сам Петров, но моя ложная идея…
- Это хорошо, что ты сознаешь, брат, хорошо, - отозвался Петров.
- То-то… ты, брат, не лицо… ты - мастика!
- Превосходно! Не поддавайся! не поддавайся! Воюй! крепись!
Черты Петрова расплылись в воздухе. Заходили зеленые круги, а из них стали прыгать друг через друга необыкновенно прыткие козы, но вместо рогов у них росли растрепанные большие банные веники, а вместо хвостов вились и кружились длинные, пестро-мраморные, с черными вилкообразными жалами, Цмоки.
- Алексей Леонидович! - шептал голос Петрова над левым ухом Дебрянского. - Ты меня слышишь, понимаешь?
- Ну… что ж? Понимаю… - снисходительно отзывался Алексей Леонидович. - Вот только козы зачем?.. Эх, напрасно я пил эту мастику!
А Петров шептал:
- Это не козы, а Лалы, они шпионят за нами, но ты их не бойся: граф Гичовский выучит их воздухоплаванию и они улетят…
Лихорадочный кошмар мучил Дебрянского целую ночь, и целую ночь Петров нашептывал ему странные и глупые слова. К утру он представился Алексею Леонидовичу всего живее.
- Прощай, брат, - говорил он, надевая шляпу Дебрянского. - Мне пора.
Тра-ра-ра!
Мне пора!
Со двора,
Все гусары со двора!
Ура!
- Ты, стало быть, из больницы-то вышел? - спрашивал Алексей Леонидович.
- Вышел, брат. Я теперь совсем здоров и свободен.
- Анна больше тебя не мучит?
- Анна тлен. Я сам Анна. Тра-ра-ра! Вот так дыра! Тля тлит тлен. Дотлею до тла и буду Анна.
- Да, бишь… позволь… я и забыл: ведь ты умер.
- Умер, голубчик. А ты ко мне на похороны не пришел? Свинство, брат.
- Откуда же ты, мертвый, узнал, что я здесь?
- Тра-ра-ра! Я теперь знаю все, что меня интересует.
- А почему я тебя интересую?
- Я тебя полюбил. Ты парень хороший. Я тебя стану беречь. Ах, Алексей Леонидович! ты молодец, так себя показал, что молодец, я тебе и вчера за обедом, когда ты сделал предложение Зоице, шептал, что ты молодец…
- Так это ты меня хвалил и подбодрял?
- Тур-тур-тур… Тра-ра-ра… За здоровье жениха и невесты! Мое вам почтение! Ура!
- Ну, спасибо тебе, Петров, право, спасибо, товарищ.
- Но остерегайся, брат! Рискуешь ты, ох как рискуешь! Не тлит ли тлен сребра и злата? Против тебя, брат, сила собрана… большая… все гусары… тра-ра-ра… со двора. В замок… Рэтлер со двора.
- Стой! Вот ты узнал, где я, пришел. - Ну?
- Да ведь ты мертвый?
- Ну, мертвый?
- Значит, мертвый всегда может проследить и постигнуть живого?
- Ну, может.
- Если так, то Анна… значит, тоже знает, где я… куда сбежал от нее?..
- Надо полагать, что знает.
- Отчего же она не преследует меня?
- Преследовала бы, кабы могла.
- Значит, не может. Как же ты-то можешь?
- Чудак ты! Да ведь я же не существо, а твое сновидение. А как существо, я спокойненько лежу в Москве на Ваганьковском кладбище и разлагаюсь. Вот как совсем разложусь, перестану быть сном и опять стану существо!
- Врешь, лопух из тебя вырастет!
- Сам врешь! лопух по-твоему не существо?
- Если ты не существо, как же я с тобою говорю?
- Да ты совсем не со мною, а с самим собою… сам же давеча сказал… Лопоухий!
- За что же ты ругаешься?
Но Петров вместо ответа сделал страшную гримасу, отрастил по обеим сторонам длинные ослиные уши и забормотал:
- Лопать… лопасть… лопата… Лопе де Бега… Клоп… салоп… остолоп… Не иде в холопе… берегись! не попадись! холоп! хлоп! хлоп!хлоп!
- Отвяжись!
- Князь Вяземский дрался саблею, а Митька ослопом…
- Да мне-то что?
- Берегись: тебя слопать хотят… Лопари у финнов и шведов имеют славу самых злобных колдунов…
- Ну, это, брат, их географии. Залопотал!
- Я лопочу, я хлопочу… Лопни глаза, вывернись лопатка!.. Злые люди - злые силы… Злые силы - злые люди… Не зевать, хлопотать… хлопок скупать… галоп танцевать… А то рекрут будешь! Лоб! Хлоп! Хлоп! Иеронимус Амалия фон Курцга-лоп!
Ночной бред свалил вместе с лихорадкой уже засветло, и Алексей Леонидович заснул было наконец крепко и сладко, но ненадолго. Кто-то забарабанил в дверь его номера. Дебрянский открыл глаза, удивленный яркостью белого дня, смотревшего в окна синими очами своими, и еще имея в голове остатнюю бредовую мысль:
- Евдокия Лопухина была первая жена Петра Великого, а невесту Михаила Федоровича звали Марьей Хлоповой…
- Тук! тук! тук! - звала дверь.
- Что это? все еще во сне или наяву? Но:
"Oh, ma charmante,
Ecoute, ccoute ainsi
L'amant, qui chanto,
Et pleurc aussi!
запел за дверью хорошо знакомый голос.
- Граф Валерий!..
VI
Граф Валерий Гичовский, обменявшись с Дебрянским новостями и принеся ему свои поздравления, поспешил с визитом к Вучи-чам. Старика он встретил на дороге, но Вучич настоял, чтобы Гичовский ехал на виллу, к Зоице, обещая вернуться очень скоро. Графу было нечего делать, он продолжал свой путь. Случилось так, что, кроме грума, отвесившего ему низкий поклон на крыльце, он никого не встретил в первых комнатах виллы. Хорошо знакомый с расположением дома, граф направился искать Зоицу на морской террасе. Но и здесь никого не было, кроме солнца, несносно палящего даже сквозь узор густо повисших виноградных лоз. Граф опустился в качалку - ожидать, пока появится какая-нибудь живая душа и доложит о нем хозяйке. Где-то вблизи он услышал гул разговора: спорили два женских голоса. Один как будто плакал, другой был резок и гневен. Гичовский вспомнил, что как раз у террасы, сбоку, в нижнем этаже находится комната Лалы. Он кашлянул раз, другой, но его не слыхали, разговор не прекращался, а наоборот, все крепчал, становился все громче и резче. Гичовский невольно уловил несколько фраз, после которых он вдруг переменил свое первое намерение скромно удалиться, чтобы не стать непрошенным свидетелем чужих тайн, положил шляпу под качалку, притаился и насторожил уши…
- Нет, нет, нет! - говорил резкий голос. Гичовский едва признал его за голос Лалы. - Этого не будет никогда! Не валяйся у моих ног: это напрасно. Я не могу тебя простить, если бы и хотела; ты это знаешь. Зачем же эти просьбы и слезы? Все на ветер! все на ветер!
Слов Зоицы Гичовский не расслышал. Злой хохот Лалы был на них ответом.
- Любишь! - вскричала она. - Ты его любишь! Какое мне дело до твоей любви? как ты смеешь любить? как ты смеешь говорить мне о твоей дрянной любви?
Опять невнятно пробормотала Зоица.
- Ты сошла с ума! - с холодным, презрительным гневом оборвала ее Лала. - Жених? Как достает у тебя дерзости произносить такие слова? Скажи еще: семья, муж, дети… Ты - обреченная девственница! В твоем уме подобная мечта, в твоих устах подобные слова - преступление…
- Да что я - не человек, что ли? - вскрикнула Зоица, поднимая голос. - Мне восемнадцать лет. Еще немного, и по здешним понятиям я буду уже старая дева. Мои подруги давно замужем.
- Они не давали обетов, - сдержанно возразила Лала. - Они не посвящали себя тайнам. Земные твари достанутся земным тварям, но твоим женихом и супругом будет только тот, кому ты клялась и присягнула… Он от своих прав никогда не отказывается, Зоица. Он испепелит тебя, но не отдаст…
Зоица молчала. Затем _ раздался ее голос, в котором звучали недоверие, нетерпение, почти насмешка: