- Если я так нужна ему, таинственному жениху моему, если он такой безотказный и могучий, зачем же он попустил меня в ту беду, что теперь нас окружила? Зачем он так долго ждет и не приходит? До каких пор мне увядать - невестою без жениха или женою без мужа? Когда же будет наконец - этот наш удивительный, чудесный брак?
- Никогда, если ты посмеешь продолжать таким тоном.
Зоица воркнула что-то, понятое Гичовским так:
- Очень рада.
- Как смеешь ты предписывать законы и сроки стихии? Твое дело - молчать, терпеть и ждать. Его воля - высшая… что могу знать о ней я? Да, да! Даже я, потому что и я - раба, заключенная в темнице глухого и слепого человеческого тела. Быть может, это случится сейчас, сегодня в ночь, завтра, послезавтра… Быть может, когда Он удостоит тебя ложа своего, ты будешь уже дряхлою восьмидесятилетнею старухою, но в огненных кольцах объятий Его ты возродишься и станешь - как женщина в расцвете юности и зачнешь чудо, и принесешь обетованный плод - великое божественное Яйцо, через которое возродится Он - новый Змей, надежда, опора и спаситель мира. Я открыла тебе возможность быть царицею вселенной, некогда всякая тварь назовет тебя своею госпожою и матерью, а ты… Опомнись! береги себя, зорко блюди честь свою во всемирную славу, храни свое святое будущее, Зоица!..
- Я не могу и не хочу жить неведомым будущим, Лала, - я молодая, меня настоящее зовет, я не способна состариться в упованиях и мечтах, похожих на бреды.
- Ты нетерпелива? Молись Ему, свершая священные обряды, зови Его, думай о Нем, тяни Его к себе мыслью сердца и желанием тела своего… Ты ленивая и небрежная. Я ли не молила, я ли не просила, чтобы ты разрешила мне украсить тебя священными начертаниями?
- Не начинай об этом. Ни за что! Ты дала мне слово оставить это до моего совершеннолетия.
- Не я дала слово, а ты вынудила его у меня.
- Все равно. Вопрос покончен, и я не желаю к нему возвращаться.
- Как же ты хочешь, чтобы Он ускорил свои пути к тебе, если ты сама засорила дорогу Его? Начертаний ты не хочешь, вещих слов не произносишь, обрядов не исполняешь, ни одного заклинания не умеешь повторить правильно, сколько я тебя не учу, ни единой жертвы ты ему не заколола, а теперь даже Цмока, Его живой образ, разлюбила и перестала ласкать…
- Что же мне делать? Я не могу выносить, когда его холодные кольца вьются по моему телу…
- Ага! А прежде могла?
- Я была девочка, и ручной уж забавлял меня, как всякая живая тварь в доме, как игрушка. С тех пор я выросла, узнала многих людей, получила образование, читала много книг…
Лала перебила:
- Очень нужны все они той, которая со временем будет знать все прошедшее, настоящее и будущее без учения и трудов, одним откровением супруга своего Великого Змея!
Зоица продолжала, не отвлекаясь на ее замечания:
- И теперь, конечно, я не в состоянии относиться к Цмоку с тем суеверным баловством, как ты его ласкаешь, как ты от меня требовала и меня выучила. Ласки, которыми ты его осыпаешь, кажутся мне противными и стыдными… Боюсь я, Лалица, что ты вовлекла меня в нехорошие подражания и выучила грязным делам.
Тяжелою злобною скорбыо прозвучал ответ Лалы:
- И это говорит - так осмеливается говорить - будущая возрожденная Эвга, супруга Великого Змея, та, в которую должно войти вдохновение праматери человечества!.. Быть может, Зоица, и я уже противна тебе?
- Обидно так упрекать, Лала, - отозвался нерешительно возмущенный голос Зоицы, - ты сама столько же, как я, знаешь, что ты мой лучший друг, самое дорогое для меня существо на свете…
- Была - да… Но теперь? Не лги, Зоица, нельзя лгать перед тою, которая читает мысли, как писанные слова. Ты изменила мне, Зоица.
- Это неправда.
- Не телом, нет. Твоя мысль ушла от меня, твое нежное желание отвернулось от меня… С того вечера, как мы были в театре, погасли между нами священные ласки, которыми я сохранила тебя - чистую - от мужских соблазнов для грядущего супруга твоего, чтобы повторилось от века бывшее и через века реченное: чтобы непорочную и девственную - не тронутую нечистыми устами грешного раба Адама - принял в свои объятья свободную новую Эвгу Великий Змей Саммаэль… Может быть, и я уже не нужна тебе? Может быть, и мои ласки стали тебе в тягость?
Зоица долго молчала. Потом затаивший дыхание Гичовский едва расслышал ее лепет:
- Да, Лалица… Не сердись на меня… Я люблю тебя нисколько не меньше прежнего, но обряды эти… Ты взрослая женщина, и я уже не ребенок… Я устала насиловать свой стыд и краснеть за себя… Времена языческой совести давно минули… Я не хочу больше быть игрушкой прошлых веков - не надо мне, прости, не буду я больше участвовать в обрядах…
Глухой крик, стону подобный, вырвался из груди Лалы:
- Предательница! Неблагодарная! Так всему конец? Все - долой? Вся жизнь забыта? Несчастная! Вспомни ночи в горах Дубровника, вспомни ущелье, где ты над священным костром клялась мне, живой, и тетке Диве, мертвой, не знать земной любви? где я представила тебя великим силам воздуха как мою наследницу и преемницу, которая станет их жрицею, когда придет мое время окончить жизнь в земной оболочке и соединиться со стихией? И рады были тебе великие силы воздуха, и нарекли тебя достойною, чтобы воплотилась в тебе неумирающая могучая Эвга и была бы, чрез тело твое, вновь супругою Великого Змея и возродила бы омраченную жизнь тварей в плоде Яйца, в котором будет новый Змей, борец и спаситель природы. Ага! Посмеешь ты снова сказать мне, что любишь земного червя, северного чужеземца? Берегись, Зоица! силы грозны и могущественны. Кто идет против них, погибает беспощадно. Твой посягатель обречен нами, он умрет, но тебя спасти еще можно. Мне жаль тебя. Откажись от него, чтобы он не увлек тебя в пропасть вместе с собою!
Зоица молчала. Потом раздался ее голос:
- Лалица, прости меня, я больше не верю во все это…
Лала вскрикнула, точно раненая.
- Не веришь? Но разве мало я показала тебе могучих тайн и грозных знамений? Чем же мне тебя уверить? чудес тебе надо? новых чудес?
- Лала, я не сомневаюсь, что ты можешь творить чудеса, на которые не способны другие люди…
- Слушай! Хочешь, я не скажу тебе больше ни слова - буду молчать, но с тобою заговорит человеческим голосом Цмок? Он повторит тебе все мои слова, увещевания и угрозы…
- Это лишнее, Лала. Граф Гичовский не имеет твоих сверхъестественных даров, однако еще недавно заставлял говорить бутылку на столе и ножку стула, и ручку у двери, и часы на стене…
- Жалкое существо! Ты уже подозреваешь меня, что я фокусница, что мне равен может быть какой-нибудь чревовещатель!.. Хочешь, я обращу Цмока в палку, как когда-то еврей Моисей? Хочешь, день померкнет в твоих глазах, море взбесится и польется на террасу? Хочешь, вот эти столы и стулья будут плясать и кружиться пред твоими глазами? Хочешь, я буду говорить на языках, которых не знаю, и отвечать на вопросы, которых не слышу ушами и не вижу глазами?
- Лалица, это излишне. Я знаю силу твоего наваждения. Я испытывала его десятки раз.
- Все знаешь, все помнишь, со всем согласна и - ничему не веришь?
- Лалица, порою мне кажется, что все, что было между нами, осталось во сне…
- Это он тебя уверил! это его влияние! - с ненавистью прервала Лапа. - Так знай же: лжет он - и сама себя не обманывай! Да, ты во сне, потому что вся земная жизнь - сон! Но этот сон и сейчас окружает тебя, и ты принадлежишь ему, и ты сама - сновидение для других, и вся явь, длящаяся для нас, долгая таинственная греза! Умри! разрушь сон жизни - тогда ты будешь права. А до тех пор - не заблуждайся: не во сне, а наяву ты отдала мне во власть свою волю, чтобы я сделала тебя жрицею таинственной пятой стихии, разлитой между всеми стихиями, в которую со временем уйдем все мы.
Зоица остановила ее.
- А если не во сне, то страшно мне твоих тайн. Ты неудачно сделала свой выбор: я плохая ученица и не гожусь тебе в преемницы. Я слишком робка и слаба. Я не хочу их знать…
Я жить хочу, наслаждаться. Меня к земле тянет, к людям.
- Есть пути, с которых не бывает поворота, - сурово отозвалась Лала. - Кто взвалил себе на плечи непосильную ношу - тот надрывается под нею. Это закон. Ты, самоуверенная девчонка, просила у меня великой ноши. Я тебе ее дала. Неси же и умри под нею, если она тебя гнет к земле, но сбросить ее нельзя! Я предупреждала тебя в свое время.
- Что я могла понимать! - в свою очередь раздраженно воскликнула Зоица. - Мне не было и двенадцати лет… ты увлекла меня своими сказками о звездах, об огненных и воздушных людях, змеях, дивах воды и пламени. Разве я владела своим умом, когда бросалась за тобой в эту демонскую пучину? А с тех пор как отдаю сама себе отчет в своих поступках, верь мне: наш договор ничего не дал мне, кроме страха и стыда… Отпусти меня. Я хочу быть обыкновенного, мирною женщиною, я не гожусь в вещие и не буду больше ни участницей, ни орудием твоего колдовства.
Лала холодно возразила:
- Если ты называешь колдовством желание, право и возможность смотреть в тайны природы глубже и более сознательно, чем в состоянии другие люди, пусть это будет колдовство, и я, конечно, колдунья. В таком случае и наш друг граф Гичовский, которого ты только что помянула, тоже колдун, только неудачный, потому что он все ищет, но не находит, а я нашла. Пускай колдунья! Слово не меняет дела и не мешает ему. Жрица Великого Змея выше оскорблений бедного человеческого языка. До сих пор ты не видела, чтобы мое колдовство принесло кому-нибудь зло или вред.
- Но теперь ты хочешь сделать зло ужасное! И кому же? Человеку, которого я люблю!
- Я уже сказала тебе, чтобы ты не смела произносить этого слова. Оно для тебя запретное. Берегись, Зоица! Я не одна тебя слышу… Смотри, как гневно поднял голову чуткий Цмок, как грозно устремлены на тебя его вещие глаза, как заклубились его сверкающие кольца.
- Если я не боюсь тебя, то тем более не испугаюсь бессмысленной и бессловесной твари… Лала! Оставь! Перестань! Не трави меня, уйми Цмока! Я не люблю, когда он бросается, злой, - я буду защищаться и могу его убить…
- Глупая девчонка! Ты кощунствуешь, угрожая посланнику Великого Змея…
- Этих посланников - сколько угодно под любым придорожным камнем.
- Да? Вот как? Вот уж до чего дошло дело? Так-то развратили тебя? И ты еще смеешь просить, чтобы я пощадила Дебрянского? Не я хочу сделать ему зло. Он сам идет к тому и вынуждает меня истребить его. Есть обстоятельства, при которых я теряю волю и обращаюсь в слепое орудие силы, живущей вокруг меня и мною повелевающей.
- Пожалей его, Лала! нашею вечною дружбой заклинаю тебя, прости!
- Откажись от него, - глухо сказала Лала после долгого молчания, - может быть, тогда я сумею как-нибудь успокоить оскорбленную стихию и отведу от чужеземца охватившую его беду…
- А он? - горько засмеялась Зоица. - Разве он откажется?
- Заставь его!
- Чем? Он знает, что я его люблю.
- Скажи, что разлюбила.
- Он не поверит и будет прав.
- Зоица!
- Что же ты кричишь? Вот ты сейчас предлагала мне испытать тебя чудесами… Ну, сделай так, чтобы я ненавидела и презирала его? чтобы он ко мне сделался враждебен или равнодушен? Вот то-то и есть! Есть в человеке область, над которою твоя мудрость не властна… Убить ты можешь, но отнять любовь никогда.
Лала мрачно молчала. Зоица продолжала:
- Если бы я могла объяснить ему, кто ты, кто мы обе…
- Да. Недоставало только того, чтобы ты окончательно погубила себя - открыла ему таинства!
- А теперь он смеется-над моими суеверными страхами. Он ненавидит тебя, он так озлоблен, что способен добиваться меня только затем, чтобы удалить меня от твоей власти. А власть твою надо мной он чувствует, хоть и не понимает, откуда она.
- Земной червяк! Прах двуногий! - еще глуше и ниже произнесла гневная Лала. - Когда он появился у нас в доме, меня душил запах трупа… За ним следят чьи-то мертвые объятья… но не твои! Нет, не твои!.. Погоди! Дай созреть новому месяцу: в полнолуние я совершу вещий обряд и буду знать о нем все…
Молчание было ответом.
VII
- Вот вы где? - весело заговорил, входя на террасу, Вучич и заставил вздрогнуть задумавшегося Гичовского. - И почему-то в одиночестве! Где Зоица?
- Этого не могу вам сказать, - равнодушно ответил граф. - Знаю только, что добрых пять минут брожу по вилле, как по заколдованному замку, и не встречаю ни души.
- Как - только пять минут? Неужели вы ходите так медленно? Я думал, что вы давным-давно меня ждете?..
- Я застоялся у моря, - спокойно солгал граф, - смотрел, как рыбаки вытягивали сеть.
- В такое жаркое время?! Вот странно… Разумеется, ничего не взяли?
- Ни даже малого краба, - невозмутимо продолжал граф, не унывая, что в первый раз он соврал не очень удачно.
Вучич, извинившись, вышел позвать дочь, а Гичовский прошелся раза два по террасе, с волнением потирая руки. Коричневые глаза его горели любопытством.
- Это надо расследовать, и мы расследуем. Дело, конечно, шло о нашем женихе… А я - "наш друг". Вот как? Великий Змей - в Европе? Праматерь Эвга - в Средиземном бассейне? Змеиный культ Оби - у двух славянок на греческом Корфу? Странно, чрезвычайно странно! - думал он.
Вучич вернулся и сконфуженно развел руками.
- Простите, мой друг, приходится принимать вас без женского элемента. Зоица лежит в постели: мигрень; тетки с утра в городе, а эта сумасшедшая Лала дьявольски не в духе и на моих глазах уплыла в море… Вон… поблескивает веслами… Чем вас угощать?
- Кроме содовой воды - ни на что не согласен. Я знаю вашу манеру заливать людей шампанским с раннего утра.
- Ошибаетесь: эта мода уже брошена. От шампанского слишком жарко. Теперь у нас в ходу крюшоны из Vino Capri, и вы сейчас попробуете. Оно легкое, кисленькое, унимает жар и не тяготит голову… Вот, кстати, Ламбро и несет уже… За ваше здоровье, граф! Осушили по стакану, поговорили о делах, о хлопке, об опере… Граф понемногу навел Вучича на разговор о Лале.
- Скажите, пожалуйста, что она, собственно, за существо и как она - кроме наглядных отношений к вашей семье, всем понятных, - вам приходится?
Вучич вытер усы.
- Лала, то есть Евлалия Дубович, - моя двоюродная племянница. Ведь наша фамилия двойная: Вучич-Дубович.
- Вот как! Я не знал.
- Я-то пишу себя только Вучичем, потому что к Дубовичам я принадлежу по женской линии, "по прялке", как говорят поляки. А Лала - самая чистая Дубовичка, так прямо - по поколениям - и упирается в первого Дубовича, который звался Само и жил в Галиции в баснословные времена, когда грибы воевали и текли молочные реки в кисельных берегах. Вы никогда не слыхали легенду о происхождении этого рода?
- Нет, не случалось.
- О? Надо вас познакомить с нею. Стоит: она оригинальна. Если хотите, я прочту вам ее. У меня есть тетрадка. Как-то, давно уже, Лала импровизировала нам - и Зоица имела терпение записать. Угодно?
- Пожалуйста.
- Ламбро! принеси мне из кабинета, с письменного стола красную тетрадь, что в сафьяне…
- Смешнее всего, - продолжал Вучич, - что сама Лала дословно верит всему, что говорится в легенде… Фантастическая девка.
- Да, - протяжно сказал граф, - в ней есть что-то дикое, таинственное… что, признаюсь вам, сильно меня интересует… Она - как ребус без ключа.
Вучич махнул рукой.
- Таинственное! Разве вы один это находите? Здесь, слава богу, ничего, но когда мы два года тому назад жили в Амальфи, то у нас из-за нее не уживалась больше недели ни одна прислуга.
- Что так?
- Суеверны они там. Лала казалась им чем-то вроде ведьмы, что ли, или одержимой. Если бы мы не уехали, ее, пожалуй, еще убили бы. Особенно после того, как одна из моих домашних дур, тетушек Зоицы, разболтала эту нелепую историю с проткнутым животом Делиановича. Вообще, для Лалы большое счастие, что она живет в конце XIX, а не XVII века… Иначе не миновать бы ей костра. Знаете, толпа - что море, топит и убивает молвой, как волной.
- На чем же строилась эта антипатия?
- А решительно на всем: на наружности, напоминающей Сивиллу, на сросшихся бровях, на ее уже, который всюду следует за ней, как собака, на ее чудном голосе, на импровизациях, обмороках, эпилептических припадках, одиноких ночных поездках далеко в море или прогулках в самые глухие и дикие пустыри гор… Амальфитанцы уверены были, что она по ночам, при луне, заклинает Гекату и других злых духов. Ведь там все языческие суеверия Великой Греции держатся еще крепко и даже не всегда в новых формах. Тем более, что по церквам Лала ходить не охотница, а неаполитанцы - ярые католики, ханжи. Для врача Лала просто стареющая без замужества, ожирелая и истерическая женщина; мужик же думает, что тут дело нечисто. Один парень, который к ней целоваться было полез, вроде Делиановича, клялся мне, что видел, как из-под бровей разгневанной Лалы вылетела огромная черная бабочка - та самая, говорит, бабочка, которая убивает людей, выпивая из них кровь… "Да разве есть такая бабочка? - А то нет? Как же! - Кто же ее, кроме тебя, видел? - Никто не видал. - Почему же ты знаешь, что она именно такая, а не другая? - Ну вот! Да уж знаю! - Да почему? - Потому, что другой такой нет". Так меня заинтересовал, что я даже выписал из Неаполя атлас бабочек: пусть покажет, какую именно разводить под бровями оказывается способна наша милейшая Лала.
- Что же? Показал?
- Представьте: показал. Так и ткнул пальцем в Acherontia Medor. - Позвольте! Откуда же могла взяться в Амальфи Acherontia Medor? Вы, вероятно, ошиблись: Acherontia Atropos. Acherontia Medor водится только в Центральной Америке, мексиканский тип. - Ну, а вот представьте. Всего же курьезнее, что парень-то оказался прав.
- То есть?
- Из бровей Лалы Acherontia Medor, конечно, не вылетела, но парень ее, действительно, видел. На другой день прислуга нашла мертвую Acherontia Medor в нашем саду… огромнейшая бабочка… сперва, по виду, ее за дохлую летучую мышь приняли…
- Вы, наверное, смешали. Не Medor, а Atropos. Все эти "мертвые головы" схожи.
- Помилуйте! Я ее в Неаполь на зоологическую станцию посылал, чтобы проверить свое определение. Там тоже признали за Ме-дора.
- Курьезно!
- Очевидно, какой-то шальной экземпляр-одиночка умудрился как-то перебраться чрез океан, чтобы на салернском берегу погибнуть в холостом отшельничестве.
- Моряки могли завезти с пароходами. Между Неаполем и Мексикою постоянные рейсы, а с Неаполитанского залива на Салернский - путь недалек.
- То есть вы думаете, что какой-нибудь моряк привез да упустил?