Два знаменитых романа одного из самых ярких представителей современной литературы США Дж. Ч. Гарднера (1933–1982), погибшего в автокатастрофе. На уникальном материале автор строит занимательные сюжеты, пронизанные размышлениями о человеке и его предназначении.
Действие романа "Крушение Агатона" происходит в Древней Спарте, обретающей могущество под властью Ликурга. В "Гренделе" изложен сюжетный эпизод из "Беовульфа", англосаксонской эпической поэмы VIII века, с точки зрения ужасного чудовища Гренделя. В обоих произведениях, ВПЕРВЫЕ переведенных на русский язык, затрагиваются коренные проблемы человеческого бытия.
Содержание:
От переводчиков 1
Крушение Агатона 2
Грендель 57
Комментарии - Н. Махлаюка, С. Слободянюка 82
Примечания 83
Джон Гарднер
От переводчиков
Если спросить гипотетического среднего читателя, известен ли ему такой американский писатель, как Джон Гарднер, мы, скорее всего, получим утвердительный ответ, хотя в большинстве случаев подразумеваться будет создатель знаменитого адвоката Перри Мейсона, автор детективных романов Эрл Стэнли Гарднер, с которым Джона Гарднера не связывает ничего, кроме фамилии. И раз уж мы начали на такой ноте, считаем своим долгом предупредить, что существует еще один Джон Гарднер, пишущий крепко сбитые боевики и тоже не связанный с автором этой книги никакими родственными узами.
В отличие от своих популярных однофамильцев, Джон Чэмплин Гарднер (1933–1982), прозаик и историк литературы, известен значительно меньше, как и многие другие авторы, чьи произведения не относятся к "массовой беллетристике".
Гарднер, один из наиболее значительных и интересных прозаиков в современной литературе США, знаком русскоязычному читателю по переводам двух романов - "Никелевая гора" (1973, пер. 1979) и "Октябрьский свет" (1976, пер. 1981), повести-притчи "Королевский гамбит" (1974, пер. 1979) и сборника рассказов "Искусство жить" (1981, пер. 1984), а также книги "Жизнь и время Чосера" (1977, пер. 1986). Его относительно короткая писательская карьера [чуть более пятнадцати лет отделяют его последний роман "Призраки Микельссона" (1982) от первого - "Воскрешение" (1966)] была не только продуктивной, но и необычайно разноплановой.
Помимо восьми романов им написаны два сборника рассказов, пять детских книжек, эпическая поэма и сборник стихотворений, несколько радиопьес и оперных либретто, а также восемь научных и литературно-критических работ.
Сын фермера (и к тому же евангелического проповедника), Гарднер становится доктором филологии и художественное творчество совмещает с преподаванием средневековой литературы и писательского мастерства в ряде университетов Америки. В его творчестве органически сочетаются как литературные новации в духе "литературной литературы", так и "реалистичность" повествования и характеров персонажей. В его романах мы обнаруживаем "ученость" и "народность", философские поиски в мире идей XX века и художественное исследование "простых истин человеческого сердца". Все это делает Гарднера в определенном смысле ключевой фигурой в американской литературе 1970-х годов - времени расцвета экспериментальной постмодернистской прозы и возврата к традициям реализма.
Однако, как это нередко бывало в нашей стране, одни произведения писателя переводили, превознося его за достоинства, не противоречащие идеологическим требованиям, а другие - не менее интересные в художественном отношении - оставляли без внимания, если они хоть в чем-то казались сомнительными с точки зрения идеологии.
Возможно, поэтому в свое время не были переведены такие ранние романы Гарднера, как "Крушение Агатона" (1970) и "Грендель" (1971), хотя именно эти книги вместе с романом "Диалоги с Солнечным" (1972) выдвинули Гарднера в первые ряды американских романистов. Последние два, как и "Октябрьский свет" позднее, помимо всего прочего, сразу попали в списки бестселлеров и неоднократно переиздавались массовыми тиражами.
Романы, представленные в этой книге, объединяет многое. Они написаны на легендарные сюжеты, переосмысленные и "осовремененные" Гарднером, и имеют в определенной степени экспериментальный характер.
Действие романа "Крушение Агатона" происходит в Древней Спарте, обретающей могущество под властью Ликурга. Материалом для Гарднера послужили знаменитые "Сравнительные жизнеописания" Плутарха, однако лишь условно (и, скорее, с добавлением приставки "псевдо") эту книгу можно назвать историческим романом. И не только из-за сознательных анахронизмов, допускаемых автором. Гарднер намерено смещает акценты и переводит повествование из событийного плана в план метафизический, где исследует проблему противоречия между индивидуальной свободой и порядком, диктуемым властью. Попирая хронологию, Гарднер сводит вместе полулегендарных законодателей - спартанца Ликурга (IX–VIII вв. до н. э.) и афинянина Солона (VI в. до н. э.), представляя тем самым две полярные точки зрения на власть, которые в то же время не что иное, как две стороны медали, и противопоставляет им вымышленного философа, мудреца и провидца Агатона (его имя в переводе с древнегреческого означает "добрый" "хороший").
Писателю удается создать полнокровный и даже несколько шокирующий читателя образ главного героя. Роман начинается заключением Агатона в тюрьму по подозрению в содействии восстанию рабов и, выражаясь современным языком, за "антиобщественное поведение", и заканчивается бегством и смертью героя. О его положении добровольного отщепенца, скрывающегося под маской безумия, как и о его блистательном прошлом (жизни в Афинах, беседах с мудрецом Солоном, службе советником у Ликурга и многочисленных любовных связях) мы узнаем из двух чередующихся повествований от первого лица - самого Агатона и его ученика Демодока (Верхогляда). Такое построение книги позволило Гарднеру добиться необходимого эффекта драматизации философских идей, актуальных для современности, параллели которой нетрудно усмотреть за историческим сюжетом.
Если "Крушение Агатона" - философская фантазия на историческом, скажем так, материале, то "Грендель" - маленький шедевр Гарднера на материале литературном (здесь писатель единственный раз непосредственно использует результаты своих филологических штудий). Излагая сюжетный эпизод из "Беовульфа", англосаксонской эпической поэмы VIII века, с точки зрения ужасного чудовища Гренделя, Гарднер создает своего рода притчу, в которой парадоксальным образом оспаривает представления об абсурдности человеческого существования.
Изначально отверженный потомок Каина, Грендель после встречи с философствующим драконом окончательно отвергает мир людей, с которым ему довелось столкнуться, со всеми их поэтическими, религиозными и героическими устремлениями. Став неуязвимым благодаря чарам дракона, он двенадцать лет совершал кровавые набеги на владения короля данов Хродгара, но в конце концов был побежден героем Беовульфом. В обратной (по отношению к героической поэме) перспективе романа Грендель предстает и как воплощение разрушительных сил природы, и как некий архетип чудовища, скрытого в самом человеке. Впрочем, роман принципиально неоднозначен и допускает множество прочтений и толкований. Гарднер виртуозно смешивает временные пласты (уже упомянутые сознательные анахронизмы); "вневременный" дракон почти дословно цитирует А. Н. Уайтхеда или запросто ссылается на Ж.-П. Сартра; древний старик по кличке Рыжий Конь рассуждает о природе власти в терминах XX века. Роман насыщен литературными (особо здесь следует упомянуть Уильяма Блейка, строки из стихотворения которого Гарднер поставил эпиграфом к роману) и философскими ("анти"- Сартровскими) аллюзиями. Изящная и усложненная композиция романа связана с "магическим" числом двенадцать (которое само по себе переполнено смысловыми оттенками). В романе 12 глав, каждой из которых строго соответствует знак Зодиака, искусно вплетенный в текст; эти 12 глав рассказывают о последних 12 днях (или месяцах) 12-летней вражды Гренделя с племенем Хродгара (точнее, с родом человеческим), а если вспомнить о времени создания "Беовульфа", то - и о 12 веках европейской цивилизации, прошедших с тех пор.
Точно выверенная композиция, философская глубина и поэтически яркий язык делают этот роман не просто удачной стилизацией, но незаурядным произведением мастера современной литературы.
Н. Махлаюк, С. Слободянюк
Крушение Агатона
Поэтому с такой же необходимостью, с какой камень падает на землю, голодный волк вонзает свои зубы в мясо дичи, не имея возможности познать, что он есть одновременно и терзаемый, и терзающий.
А. Шопенгауэр, "Мир как воля и представление"
(Пер. Ю. И. Айхенвальда)
1
Верхогляд
- За что?! - кричал Агатон, закатывая глаза, и цеплялся за свой костыль. - За что?!
Его брови лохматились, словно спутанные заросли - орешник, боярышник, дубовый мох - примятый ветром лес, густая чаща серебряных стволов и ветвей. Нос лавиной падал вниз, глаза зияли, как пещеры.
- За что?! - кричал он и стучал костылем.
- Учитель, ради бога, - сказал я, но он лишь взглянул на меня и опять заорал: "За что?!" Вопрос наглый до бесстыдства, поскольку по любым разумным меркам не было на свете человека, отвратнее Агатона: соблазнитель немолодых, толстых и безобразных прачек, полночный бродяга по самым мерзким закоулкам города - бедняцким улочкам и дворцовым садам, любитель подсматривать за голыми девушками и совокупляющимися парами, особенно пожилыми; который всякий раз, когда на его луковой грядке не вырастало ничего, кроме лопухов и лебеды, питался отбросами из канав позади домов. (Я уже три года сопровождаю его и сообщаю вам только факты, хотя говорю о нем с вполне понятной отстраненностью.) Когда его пришли арестовывать, он сидел на краю сточной канавы и охлаждал свои большие мозолистые ступни, погрузив ноги по щиколотки в вонючую жижу - руководствуясь в этом принципом неопределенности (он сказал, не я). "Я отнюдь не переоцениваю нечистоты, - бывало, оправдывался он, когда дети дразнили его. - Сточные воды приятны, прохладны, но при этом дурно пахнут. Точно так же я не слишком высоко ценю царей". И он хихикал. Случалось, люди смеялись и хвалили его. Но обычно они швыряли камни. И в том и в другом случае он оставался доволен. Он вел себя как дурак, и мне было за него стыдно. Он был отъявленный смутьян. Когда брошенный камень попадал мне в голову, он говорил: "Экая досада! Какая опасная царапина!" Первое время мне приходила в голову мысль убить его, но он пускался в рассуждения, заговаривал мне зубы и заставлял поверить, что я должен гордиться тем, что меня видят вместе с ним. Так или иначе, я знал, что, если убью его, мне придется вернуться к матери.
Стражники, которые пришли за ним, смотрели прямо перед собой, смущались, что люди видят, как они возлагают руки на знаменитого и уважаемого Провидца, и были раздражены его глупым вопросом. Старик спрашивал и спрашивал, как маньяк, трясясь от возмущения и грозя стражникам пальцем (он теперь стоял, вытащив одну ногу из прохладного темного потока и неуверенно опустив ее на обжигающие камни мостовой).
- Я требую, чтобы вы сказали, в чем меня обвиняют! - Секрет его гениальности, говорил он мне, заключался в умении придираться к самым обычным вещам.
Стражники не отвечали, только бурчали: "Пойдем". Они бы двинули ему разок-другой, если бы осмелились, и я был бы с ними согласен. Но, ударив Провидца, можно навлечь на себя несчастья, и кроме того, его налитые кровью глаза, воспаленные веки и заплетающийся язык свидетельствовали, что он слабо ориентировался в низкой реальности. Если бы они толкнули его, он бы свалился в канаву и забрызгал их нечистотами. "Пойдем", - говорили они.
Агатон подчинился, и его лохмотья взлетели вверх, как испуганные скворцы. Он ковылял между двумя стражниками, как тяжелобольной, но я видел, что он в экстазе, он снова был в центре внимания всех богов и всего человечества. Огромный каменный конь, который высился над храмом Посейдона, взирал на него через весь город, исполненный любви и благоговения. Даже собаки, как ему думалось, прервав полуденный отдых, с восхищением провожали его взглядом. Величественно парящий орел! (Не надо быть гением, чтобы понять, о чем думает Агатон, если только он не в трансе. Чтобы понять, о чем он думает в трансе, надо быть полоумным.) Он ковылял, яростно отталкиваясь костылем и корча рожи, время от времени оглушительно пукая, из-за того что долгое время питался одним луком, и так вместе со стражниками проследовал извилистой улицей на огромную мощеную площадь, к государственным зданиям коллегии эфоров, к Дворцу Правосудия. Я шел за ними и тащил этот проклятый кувшин. Я держался в тени стен и быстро перебегал от здания к зданию. Раз или два Агатон спотыкался и едва не падал, взмахивая руками, словно потрепанными, запаршивевшими крыльями. Стражники подхватывали его, морщась от отвращения.
- Ликург узнает об этом! - завопил он. - Время и Пространство узнают об этом! - И, забывшись, хихикнул. (Я пригнулся и закрылся руками, как всегда поступал в подобных ситуациях. Противиться Агатону было бесполезно.) - Излагал я вам когда-нибудь мою теорию Времени и Пространства?
Они не обратили внимания.
Дети, завидя Агатона и стражников, выбегали из домов и шли за ними, весело передразнивая сначала Агатонову хромоту, затем строгую, размеренную поступь стражи (стражники выбрасывали ноги носками врозь, поэтому он - для симметрии - косолапил) и криками подбадривали то Агатона, то его сопровождающих. Девочка-илотка бежала рядом, насмехаясь над стариком, хотя однажды Агатон спас ее, когда за ней гналась корова. (Я был при этом. Я все это видел.)
- Благословляю вас, благословляю вас! - восклицал Агатон, сияя как солнце.
Он был в своей стихии, стихии праздничного веселья, и, возможно, искренне радовался. Лет десять назад те, кто любил его, были бы встревожены, увидев, как его волокут в тюрьму, а те, кто его терпеть не мог, наверное, швыряли бы колючие ветки под его босые грязные ноги. У них не было никакой философии, говорил он. Не было глубокого ощущения святости всего сущего. Он обратил их всех. Стоило ему захотеть, говаривал он мне, он мог бы изменять погоду. Он обладал Влиянием.
- Благословляю тебя, благословляю тебя, - сказал он молодому хмурому стражнику справа.
Беззубые старухи в черном, с глазами как разверстые могилы, смотрели, как он проходит мимо.
- Помни о смерти, - прошептал Агатон стражнику слева. Стражник бесстрастно глядел вперед.
(Несмотря на то что я всего лишь ученик в делах подобного рода, я даю вам картину мира, очищенного от шелухи. Два стражника, сияющих, как новенькие иголки, - каждый щеголеват и прям, как рог единорога, - маршируют по залитой солнцем, выметенной мостовой, неуклюже приноравливая привычный строевой шаг к походке старика, хромающего между ними. Их пленник - маленький толстый шут, с венчиком всклокоченных седых волос, обрамляющих лысый купол, и клочковатой бородой, торчащей на подбородке, словно куст сирени; он одет в хитон, замызганнее и грязнее самой анархии, губы его движутся безостановочно, как ветер, играя словами и фразами - от громкого треска до вялого плеска. Позади скачут дети, чей смех связывает воедино спартанский закон и это абсурдное шествие - нас.)
Как он ни пытался, ему так и не удалось выяснить, за что же его арестовали. Ну и не суть важно, как он говорил в таких случаях. Со временем это станет известно, как и все остальное.
- Ага! - сказал он, хитро прищурившись. - Понял! Вы подозреваете, что я замышляю устроить землетрясение! - Он захохотал так, что слезы покатились у него по щекам, и, задохнувшись, был вынужден остановиться, повиснув на костыле. - Вы переоцениваете меня, друзья. Смотрите сюда!
И он завыл, зловеще выкатив глаза:
Гряньте, громы! Горы сдвиньте
И Ликурга с трона скиньте!
Ничего не произошло.
- Видите? - торжествующе воскликнул он. Но опять замер, вскинув голову, будто испугался, что его заклинание все-таки подействовало. Однако старик Посейдон, земли колебатель, был далеко, где-то средь смуглых народов дым он вдыхал, что от жертвенных бедер и мяса тельцов и баранов ввысь поднимался. Горы остались на месте, и воздух не содрогнулся. Это был священный миг.
- Импотент! - весело сказал Агатон. - Я импотент! - И виновато оглянулся на меня. Тысячу раз я напоминал ему, что все, о чем он говорит, сводится к сексу.
- Шагай дальше, - сказали стражники.
Он пошел.