Он медленно и задумчиво пересек Холберн, повернул к уродливым чугунным воротам музея и поднялся по широким ступеням к его ионическому портику. Подчиняясь импульсу, разбуженному этим мгновенным видением, он прошел мимо читального зала и больше часа медленно бродил по залам и комнатам, приютившим бренные останки нашей истории; он не останавливался ни перед одним экспонатом, только лишь восстанавливал в памяти последовательные звенья цепи прогресса. В течение этого часа перед его мысленным взором прошли палеолитический, неолитический и бронзовый века; Египет, Шумер, Вавилон, Ассирия, эгейский мир, хетты, Греция, этруски, Рим, Индия и Китай, Мексика, Перу, майя, Средние века и беспорядочная груда обломков так называемых первобытных культур.
Обессиленный всем, что он видел, и еще больше игрой собственного воображения, он опустился на скамью и закрыл глаза рукой.
"Могут ли жить эти мертвые кости? Что это - Валгалла или морг? Здесь, передо мной, конспект тысячелетий человеческого труда, терпеливо извлеченный из развалин сожженных и разрушенных городов или из могил. Сколь многие из тех, чья могильная утварь собрана здесь, надеялись жить вечно. Могло ли им присниться, что обителью блаженных окажется для них здание музея? Как смотрит вот этот доисторический египтянин на место своего успокоения на берегах Темзы, и долго ли он здесь пробудет? Те, что высекли из камня, доставили в Египет и воздвигли обелиск, который мы теперь называем Иглой Клеопатры, были, быть может, его отдаленными и чуждыми ему потомками.
Могут ли эти мертвые кости ожить? Или они навсегда останутся только беспорядочной грудой разбитых статуй, изъеденной временем бронзы, костей и черепков - бессмысленных обломков мертвых религий? Неужели мы не сможем по крайней мере хоть понять их, разгадать власть этих мертвецов над нами - власть суеверий, предрассудков, безумных вымыслов, которые мы называем "традицией"? И все же сохранить благодарность к ним за то хорошее, что они нам завещали? Но прежде всего - освободиться от проклятого Прошлого.
Так было всегда: люди приходили и разрушали то, что терпеливо и любовно создавалось поколениями. Они, глупцы, думают, что в этом их превосходство - разрушать то, что они не могут сделать сами. И вот теперь мы снова готовимся к войне, готовимся выпустить на волю разрушительные силы, которые уничтожат не только нас, но и эти жалкие остатки всех устремлений и усилий человечества. А во имя чего, боже милостивый! Во имя чего? Лучше бы нам остаться мирными каменотесами каменного века, чем жить под этой идиотской угрозой массового разрушения, видеть каждую минуту оскал огромного кретинического идола, склонившегося над Европой.
Жизнь - это только жизнь, и больше ничего: ежедневное, ежечасное живое ощущение становления. Это кажется так просто, а между тем Мелвилл среди своих людоедов был в большей безопасности, чем мы среди кровожадных дураков и негодяев, которые правят нами и держат в своих руках толпу. Да, возлюбленные мои сестры, бросайте свои обручальные кольца в кипящий котел войны. Или, еще лучше, бросайтесь туда сами, или ступайте размножаться к обезьянам.
В человеческих существах живет инстинкт жертвовать собой ради своих детенышей, ради будущего. Вот на этом-то всегда играли и продолжают играть первосвященники и полководцы. Бессмертие, сила и слава…
Мужчинам и женщинам нет никакой необходимости страдать так, как они страдают сейчас. Их надувают, одурачивают, предают, эксплуатируют, унижают. Так пусть же они поработают головой над своим освобождением. Не верьте тем, кто говорит, что вы будете бессмертны, если разделите их предрассудки.
Освободите свои умы, сделайте последние усилия, научитесь понимать и действовать разумно, или вы погибнете, и погибнете так основательно, что не останется даже археологов и музеев, которые соберут обломки вашего крушения".
Четыре
Бойкот, которому общество по финансовым соображениям заслуженно подвергло Криса, распространился и на корреспонденцию. Крис привык писать и получать много писем, и то, что это внезапно прекратилось, и целый ряд других мелочей того же рода должны были бы дать ему правильное представление о корыстной природе человека. Вначале это поразило его, а потом он перестал удивляться, вспомнив о судьбе полярного волка, который не может угнаться за стаей.
Поэтому он был несколько удивлен, получив четыре письма сразу.
Одно было от Нелл, которая давала ему бессистемные, но опасные советы и сообщала, что "бедный отец" намеревается через силу приехать в Лондон, чтобы присутствовать на свадьбе. Письмо содержало множество кокетливых и покровительственных намеков на его личные дела, упоминаний о пылкой юности и свойственном ей нетерпении, советов не бросать слишком открыто вызов общественному мнению и надежду, что он "нашел путь к длительному счастью".
Крису стало досадно. Очевидно, Жюли знала о его отношениях с Гвен. Очевидно, Гвен поспешила сообщить ей эту пикантную новость. Но откуда же этот раблезианский одобрительный тон? Ясно, что нормальной реакцией должно было быть олимпийское осуждение "грязной и неджентльменской связи", ибо в мире Хейлинов старшего поколения чужие любовные связи всегда были делом грязным и неджентльменским. Или это просто выжидательная позиция, желание избежать скандала до окончательного и бесповоротного заключения Хейлин-Хартмановского брака? Возможно. Но какое свинство со стороны Жюли! И какое свинство с их стороны! Он с раздражением отшвырнул письмо.
Было еще письмо от псевдокоммуниста Хоуда и другое от некоего Вольфстена, тоже студента, интеллектуального эстета англокатолического толка с фашистской тенденцией. Они, как всегда, картинно и беспорядочно расходились во взглядах, причем каждый надеялся обратить Криса в свою веру. В университете был диспут, и они выступали друг против друга, а теперь писали, чтобы рассказать Крису, "как оно было на самом деле". Крис покатывался со смеху, сличая их совершенно противоречивые описания одних и тех же событий.
Наконец, было письмо от мистера Чепстона, заставившее Криса встрепенуться и отнестись к нему с должным вниманием. В том его абзаце, который был посвящен делу, говорилось следующее:
"Я вам советую зайти к Риплсмиру. Он учился в колледже Святого Духа сорок лет тому назад, задолго до меня. С тех пор он унаследовал несколько крупных состояний, и хотя он не стеснялся в расходах, ему невероятно везло: каждый раз он получал больше, чем тратил. Возраст заставил его отказаться от утомительно праздной жизни на модных курортах, и он решил заняться интеллектуальной деятельностью. Среди унаследованных им богатств есть коллекция картин и довольно основательная библиотека. До сих пор он мало беспокоился о них, но теперь хочет, чтобы кто-нибудь привел их в порядок и рассказал ему о них, чтобы ему было чем похвастаться перед гостями. За это он готов платить, и вы могли бы взять эту работу. Разумеется, вы не очень-то смыслите в этих вещах, но будете позором вашего колледжа, если обнаружится, что вы смыслите в них меньше, чем Риплсмир…"
Таким образом случилось, что в назначенный день и час Крис явился к мистеру Риплсмиру в его особняк в Мэйфере. Шел дождь, и Крис с огорчением обнаружил, что, пока он шел от автобусной остановки, штиблеты его забрызгала грязь. Не желая производить неблагоприятного впечатления на этого богатого субъекта, Крис пожертвовал носовым платком и у входа почистился. Затем позвонил.
Невзрачный фасад заставлял предполагать, что дом сравнительно невелик. К своему удивлению, Крис обнаружил, что за этим фасадом хитроумно скрывается целый дворец.
Ливрейный лакей провел его через холл, где он узрел перед собой огромное сентиментальное полотно в стиле французского Салона девяностых годов. Мистер Риплсмир по глупости заплатил несколько тысяч за этот образчик льстиво-плутократической мазни.
Затем Криса провели в большую комнату и попросили подождать, пока понесли его карточку. Он с интересом огляделся по сторонам: в первый раз он попал в дом одного из Баснословно Богатых. Здесь был мраморный камин, скопированный до последнего купидона с камина во дворце в Урбино. В нем горело такое количество антрацита, какого Крис никогда раньше не видел; чтобы стены не закоптились, перед камином стоял толстый стеклянный экран.
Комната была отделана панелями драгоценных сортов дерева из всех частей Британской империи, как впоследствии узнал Крис. По одному ряду панелей деревянной мозаикой шли сцены из жизни святого Франциска Ассизского, похожие на плохие переводные картинки. Здесь были большой новый стол эпохи дешевой, но массивной конторской мебели; великолепный испанский шкаф семнадцатого века; два коричневых кожаных кресла, у которых был такой вид, точно они перекочевали сюда из курительной какого-нибудь клуба, и множество гравюр на спортивные темы. Несколько арабских мушкетов тонкой чеканной работы были небрежно свалены в углу.
Крис подошел к шкафу. Да, это, по-видимому, позднее испанское Возрождение, великолепный образчик столярного искусства, вероятно, захваченный в качестве трофея в каком-нибудь дворце, когда англичане помогали испанцам в их борьбе против Наполеона. Он осмотрел мушкеты и полюбовался изящными инкрустациями из серебра и слоновой кости. Он как раз созерцал сентиментальную панель, изображавшую мистический брак святого Франциска с Нищетой, когда лакей вернулся.
Лестница оказалась достойной музея и обладала великолепными резными балюстрадами - по сравнению с ней лестница в доме Гвен, несмотря на все жалкие потуги владелицы, напоминала вход в парикмахерскую. Миновав паркетную площадку, они вошли в широкий коридор, увешанный картинами, не принятыми Академией, прошли через какой-то зал, обитый обюссонскими коврами и декорированный огромными севрскими вазами на позолоченных постаментах в стиле рококо, и очутились перед дверью; лакей постучал, распахнул дверь и объявил с важной торжественностью;
- Мис-тер Крис-то-фер Хейлин.
Крис не успел разглядеть комнату. Низенький краснолицый джентльмен устремился к нему, шаркая ногами и восклицая:
- Хейлин? Хейлин? Как поживаете, дорогой мой? Хейлин? Хейлин? Мы когда-нибудь встречались? Я с вами знаком?
Крис был несколько ошарашен.
- Я от Чепстона, - объяснил он. - Вы сами назначили мне прийти сюда.
Мистер Риплсмир подскочил, точно в соседней комнате разорвалась бомба, и хлопнул костлявой ладонью по своему высокому желтому морщинистому лбу.
- Вот память! - воскликнул он. - Дорогой мой, что случилось с моей памятью? Чепстон? Мейлин? Нет, Хейлин. Чепстон. Ну конечно! Я очень хорошо знаю Чепстона. Мой старый друг. Замечательный человек, такой образованный. Капельку чудаковатый, как вы находите, а?
- Пожалуй, - неохотно согласился Крис. - Но у меня слишком много оснований быть благодарным ему, так что я…
- Ну конечно, еще бы!.. - Судя по его неопределенному тону, мистер Риплсмир, очевидно, имел дурную привычку следить только за своими мыслями, не обращая никакого внимания на слова собеседника. - Присаживайтесь, дорогой мой, и расскажите, что привело вас ко мне. И помните, что я весь к вашим услугам, да-да.
Мистер Риплсмир с любезной улыбкой развел руками, точно предлагая половину своего состояния и еще кое-что в придачу.
- Чепстон счел, что, возможно, я мог бы быть полезен вам в смысле приведения в порядок ваших…
Мистер Риплсмир опять подскочил и опять хлопнул себя по лбу.
- Коллекций! - воодушевленно прервал он. - Ну конечно, мои коллекции! Теперь я все вспомнил, что случилось с моей памятью? Да, вы знаете, дорогой мой, - продолжал он любезно конфиденциальным тоном, точно сообщая Крису какую-то важную тайну. - Ведь Чепстон написал мне о вас. Коллекции, конечно. Но как это мило с вашей стороны, что вы пришли, необычайно мило. Я очень ценю это, да-да, особенно в наше время, когда почти утрачены приятные манеры, настоящие светские манеры.
Мистер Риплсмир впал в экстатический транс от доброты, которую проявил Крис, согласившись прийти к нему. Крис чувствовал себя неловко. Может быть, этот старый кретин рассчитывает, что он будет работать даром? Может быть, эта напускная любезность - только хитрый светский прием? Крис взглянул на мистера Риплсмира более внимательно. Он увидел невысокого старика с брюшком, одетого в довольно старомодный костюм синей саржи с синим в крапинку галстуком-бабочкой. Его крупные безобразные руки были наманикюрены. Его лоб казался выше, чем был на самом деле, благодаря стратегическому отступлению волос впереди. Значительная часть его красного лица, казалось, провалилась под подбородок. От этого оно приобрело сходство с розовой лягушкой и нижние веки оттянулись, так что мистер Риплсмир смотрел на вселенную обманчиво-аристократическим взглядом унылой ищейки.
- Чепстон дал мне понять, что вы не откажетесь платить мне… - начал Крис, переходя прямо к делу.
- Дорогой мой! Дорогой мой! - прервал его мистер Риплсмир. - Прошу вас не говорить со мной о деньгах. Я не выношу подобных разговоров. Они расстраивают меня, я человек слишком чувствительный. Упоминание о деньгах действует на меня так же, как если кто-нибудь царапает ногтями тонкий шелк.
И мистер Риплсмир весь передернулся от своей утонченной чувствительности.
- Тогда мне, пожалуй, лучше… - начал Крис, вставая со стула.
- Да вы меня совсем не поняли! - запротестовал мистер Риплсмир. - Садитесь, прошу вас, садитесь. Я настаиваю!
Крис в замешательстве повиновался, так как ему, по-видимому, не оставалось ничего другого. Мистер Риплсмир продолжал изливаться ему в своих чувствах.
- Я вас не осуждаю. Теперь такая грубость считается почти de rigueur. Но я не одобряю этого, мне это совсем не нравится. Я вырос в кругу, где признаны были правила поведения леди и джентльменов, и я до сих пор придерживаюсь этих правил… К тому же, дорогой мой, когда мы с вами узнаем друг друга поближе, а я в этом уверен…
Здесь мистер Риплсмир приподнялся на один дюйм с кресла и отвесил церемонный поклон, на что Крис, точно в каком-то гипнозе, ответил тем же, чувствуя себя при этом неимоверным дураком…
- Вы поймете, какая у меня чувствительная натура. Напрасно я стал бы притворяться. У меня натура необыкновенная. Я несравненно острее воспринимаю всякие чувства, оттенки, настроения, чем другие. Всю жизнь это было для меня источником неописуемых страданий, и, однако, ни за какие блага я бы от этого не отказался. Вы этого не поймете. Вы принадлежите к ужасному новому поколению, столь холодному, столь черствому, столь эгоистичному, лишенному блестящего остроумия и наших тонких чувств.
- Что хотели бы вы мне поручить? - спросил Крис, решив, что не имеет смысла вступать с ним в спор на эту тему.
- Ну вот, вы опять, дорогой мой, вот опять! - воскликнул мистер Риплсмир, дрожа от своей уязвленной чувствительности. - Ну чего ради такой воспитанный молодой человек, как вы, напускает на себя эту плебейскую грубость. Бессознательно это? Или поза? Скажите мне, я хочу знать.
Крис был совершенно сбит с толку: он не знал, что сказать.
- Это, по-видимому, наиболее эффективный способ достигнуть чего бы то ни было, - рискнул он.
- Эффективный! - самое слово, казалось, оскорбило его. - Дорогой мой! Ну право же! Ну, скажите, на что нам с вами эффективность? Предоставим ее биржевым маклерам, шоферам и всем этим господам… - Он с жеманным пренебрежением сдунул с рукава невидимую пылинку и повторил: этим господам! Наше дело, если уж у нас должна быть такая ужасная вещь, как дело, - это наслаждаться жизнью, поддерживать высокие старые традиции.
- К этому можно подходить по-разному… - начал было Крис, но мистер Риплсмир снова прервал его, проявляя полное пренебрежение ко всему, что мог бы сказать Крис.
- Взглянем сначала на коллекции, - заключил он вставая. - Вы сами решите, доставит ли вам удовольствие привести их в порядок. Я, конечно, знаю их как свои пять пальцев, но не могу, вы понимаете, посвящать свое время тому… чтобы…
Он открыл перед Крисом дверь, и Крис оказался втянутым в утомительный фарс на тему: "Будьте любезны, пожалуйста", "нет, прошу вас", "что вы, что вы", "раз уж вы так настаиваете", который повторялся у каждой двери.
Мистер Риплсмир, важно выступая и разглагольствуя, провел его в конец широкого коридора к лифту. Ливрейный лакей проворно открыл перед ними дверцу.
- Первый этаж, Гардинер, - сказал мистер Риплсмир, улыбаясь очаровательно-ласковой улыбкой.
Лакей поклонился.
- Прошу извинения, дорогой мой, что везу вас в этой ужасной машине, в которой я, к счастью, ничего не понимаю, - сказал мистер Риплсмир, когда они вошли в лифт. - Я ненавижу машины. Они отнимают у жизни ее очарование, ее изящество. Но я так невероятно занят, что мне приходится пользоваться ими для экономии времени. Вот мы и приехали. Facilis descensus Averni. Добрый старый Вергилий, какой поэт! Ха-ха-ха!
И, обращаясь к лакею:
- Благодарю вас, Гардинер.
- Благодарю вас, сэр.
- Вот и моя библиотечка, - сказал Риплсмир, открывая высокую дверь, покрытую обильной резьбой, и заставляя Криса войти первым. - Приятная комната, только, боюсь, сейчас она в некотором беспорядке.
Крис остановился как вкопанный, глядя перед собой в изумлении, почти в ужасе. Он не знал, чего он, собственно, ожидал, но во всяком случае не таких масштабов и не такого хаоса.
Библиотека занимала прекрасную комнату с высоким потолком, выходившую во внутренний двор и расположенную вдоль одной из его сторон. За исключением нескольких ниш с бюстами все стены были заняты книжными полками; к ним были приставлены стремянки, чтобы можно было добраться до верхних полок. На высоте пятнадцати футов, между верхним и нижним рядами окон, шла узкая галерея с резными перилами, по которой тоже были расположены полки. На сводчатом потолке была роспись - Аполлон и музы, подражание Тьеполо. Внизу стояли длинные столы, пюпитры, вольтеровские кресла у огромного камина и даже два старинных глобуса.
Причиной изумления Криса было неожиданное великолепие этого псевдоренессанса. Причиной его ужаса - невероятный беспорядок. Книги всех форматов и в самых различных переплетах стояли или лежали на полупустых полках. Столы и пол были завалены грудами книг, а в одном конце комнаты стояли огромные ящики, частью заколоченные, частью вскрытые, в которых виднелись кое-как уложенные книги. Сизифов труд - привести все это в порядок.