И все же, как он заметил Гвен, когда они были вдвоем, с ее стороны было неосторожно в присутствии Жюльетты называть его "милый", пожимать ему постоянно руку или колено под столом и посылать воздушные поцелуи. При первом любовном выговоре Гвен очаровательно надула губки и сказала, что, когда любишь кого-нибудь, этого все равно не скроешь, не так ли? Какое до этого дело Жюльетте или кому бы то ни было? И наконец, какое все это имеет значение, раз они вместе и никто не может разлучить их?
Все это было очень хорошо и романтично, но Крису казалось, что он предпочел бы хоть немного реалистического здравого смысла. Правда, Жюльетта ничего явно не обнаруживала, не говорила, не делала. Но в ее глазах пробегал каком-то блеск, в некоторых ее фразах чувствовался какой-то особый оттенок, ее отношение как-то почти неуловимо изменилось, и все это могло означать только одно. Кроме того, в поведении Жюли появилось что-то возмутительно заговорщицкое и покровительственное: она демонстративно оставляла их наедине, считала чем-то само собой разумеющимся, что, когда она вечером уезжает с Джеральдом, они тоже уезжают развлекаться вдвоем. Крис был низвергнут со своего высоконравственного пьедестала и одновременно должен был убедиться, что его высоконравственное возмущение теряло силу.
Неизбежно и сделанное им для себя расписание занятий тоже теряло силу. Погоня за знанием требует известного аскетизма. Мильтон и лорд Рассел сходятся в этом. Когда человек изучает что-нибудь, он не может в то же самое время потворствовать своим чувствам, и наоборот. Хотя Крис каждый день ходил в библиотеку, у него развилась привычка вставать с каждым днем все позже и позже, а значит, все позже и позже приниматься за работу. Кроме того, когда, помня о назначенном на вечер свидании, он встречался глазами с Гвен и читал в ее взгляде лукавое обещание и чуть ли не вызов - попробуй-ка откажись с ней пообедать или сходить в кино, - ну как мог он отказаться? Разве это не было бы с его стороны грубостью и неблагодарностью?
Итак, работа отошла на задний план.
Крис вынужден был признать, что отношения двух, даже таких исключительно одаренных людей, как они, отнимали больше времени, чем допускалось теорией. Он уже спрашивал себя с тревогой, не поддается ли его интеллект развращающему влиянию устарелых идеологий, и не придает ли он поэтому слишком большое значение элементарным биологическим ощущениям?
Он чувствовал, что ему следовало бы изложить Гвен все данные и аргументы в пользу Теории и Практики Рационального Взаимоотношения Полов и раз навсегда подвести под все это дело практический научный фундамент. Но по какой-то необъяснимой причине оказалось крайне затруднительным приводить факты из области физиологии, биологии, генетики, психологии и экономики женщине, которая, как только они оставались одни, садилась к нему на колени и целовала его и говорила, какой он милый.
Как и с чего начать? Может быть, с вопроса об анатомическом строении? Он извлек свой атлас человеческой анатомии и принялся задумчиво перелистывать таблицы. Его поразила удивительная неэстетичность этих грубых красных и синих тонов и довольно непривлекательные формы органов. Гвен, подумал он, нуждается в некоторой подготовке, прежде чем ей можно будет штудировать эти умело исполненные, но (как он теперь видит) довольно отталкивающие схемы и разрезы половых органов.
Может быть, начать с желез внутренней секреции? Или с функций гормонов? Это на первый взгляд казалось более многообещающим. Но вот в чем вопрос, как связать эти весьма интересные факты с их взаимоотношениями? Разве знание предполагаемых причин возникновения вторичных половых признаков убедит Гвен отнимать у Криса меньше времени или докажет ей, что она должна вести себя менее откровенно в присутствии Жюли? Вероятно, нет.
Тоже самое можно было возразить и по поводу увлекательной темы об идентичных близнецах и бесплодных самках.
Наконец, имеется еще мушка-дрозофила, безобидное и даже красивое создание. Но теория хромосом и генов опять-таки относится целиком к вопросу о размножении, и, следовательно, от нее Крису не будет никакого толку. То же самое можно было сказать и о менделизме.
По зрелом размышлении Крис решил, что начинать следует с психологии: с помощью этой отмычки удастся отпереть и все остальные замки. Поэтому он отложил в сторону все остальные занятия и на два дня зарылся с головой в Подсознательное.
К сожалению, когда он начал разъяснять теорию Подсознания, сексуальное содержание снов, проявления либидо в детском возрасте и их связь с комплексом Электры, он сразу же натолкнулся на то безрассудное и даже раздражительное сопротивление, которым невежественный обыватель (или обывательница) всегда встречает попытки психоаналитика-любителя. Гвен возмущалась, что это ужасно - говорить подобные вещи о невинных детишках, и что она лично почитала свою покойную мать как святую, и что если он хочет сделать ей приятное, то пусть он будет милым мальчиком и не говорит глупостей.
Когда Крис указал, что это сопротивление только доказывает справедливость его догадок, и приступил к краткому повторению пройденного, симптом повторился с угрожающей силой.
- Ну, - сказал Крис, вздыхая еще раз при поражении Разума в борьбе с Предрассудком, - если вы не хотите слушать меня, может быть, вы прочтете Фрейда и Джонса?
- Не буду я их читать, - выразительно сказала Гвен. - Это грязные старикашки, я в этом уверена. К тому же, даже если они правы, я не желаю ничего знать об этом. Я довольна тем, что есть.
- Ах нет, нет!
- А я вам говорю, что да, и вы не смеете так гадко обращаться со мной только потому, что я вас люблю и ничего не могу с этим поделать. Все вы, мужчины, таковы.
- Господи боже мой, по ведь это же общеизвестные истины, и они всеми признаны, - слабо возражал Крис. - Неужели вы не желаете понять себя и меня и наши чувства друг к другу и научиться управлять ими, чтобы они привели нас к счастью?
- Зачем это мне? - Красивые глаза Гвен наполнились слезами. - Если бы ваши чувства были так же сильны, как мои, вам не захотелось бы понимать, вам было бы достаточно только чувствовать. И я не верю, что мы должны эти вещи понимать. Бог от нас совсем не этого желает. И не пытайтесь сделать из меня синий чулок, Крис. Если вам хочется вести такие разговоры, найдите себе какую-нибудь из этих очкастых студенток с плоской грудью и взлохмаченными волосами. А я просто нормальная женщина.
- Студентки ничуть не менее привлекательны, чем все другие женщины, - сказал Крис, обиженный таким пренебрежительным отношением к его корпорации. - А что вы называете нормальной женщиной? Вы же клубок запретов и подавленных желаний!
Тут Гвен разразилась слезами и спаслась бегством в свою спальню. Крис последовал за ней и, оставив всякую мысль о Рациональных Половых Отношениях, был вынужден прибегнуть для успокоения Гвен к таким иррациональным приемам, как лесть и ласки. Сначала Гвен наотрез отказалась успокоиться. Когда она довела его до почти унизительного состояния бессмысленной покорности и он начал извиняться за то, что посмел осквернить Любовь нечистой наукой, она согласилась простить ему обиды, которые он нанес ее высоким чувствам. Хотя Жюли была дома, примирение пришлось довести до самого конца. А затем Крис должен был пожертвовать вечером и поехать в ресторан, чтобы доказать, что примирение было искренним.
После этого маленького эпизода (все хорошо, что хорошо кончается) Крис воздерживался от прямых покушений на девственный ум Гвен. Он понял, что намеки и беглые замечания - более верный путь к сердечному согласию, при котором права, требования и "отношения" каждого определяются с большей точностью и будут взаимно уважаться.
А пока что не было ничего легче, как жить день за днем, наслаждаясь плотскими радостями, доставляемыми влюбленной Гвен. Крис убеждал себя, что хотя он работает меньше, но работает лучше. И по мере того как уменьшалось количество работы, увеличивался размах его планов. Теперь его честолюбие с презрением отбрасывало мысль о небольшом вкладе в познание доисторического человека и мечтало о широком и всеобъемлющем общем обзоре. Необходим, во-первых, ясный анализ (на основании последних открытий и самоновейших исследований) развития и поступательного движения человечества, начиная с древнейших времен. При наличии столь прочного базиса можно будет предвидеть дальнейшую историю человеческого рода и даже управлять ею.
Потому что, как только люди узнают, что именно им надлежит делать, разве они сейчас же не станут делать это?
Конечно, были и осложнения. Но их легко можно было разрешить с помощью нескольких фунтов в неделю и некоторого досуга. Требование самое скромное. Только постепенно выяснилась неприятная истина, что "интеллектуальное проведение досуга" - это всего лишь смиренно-иносказательная форма стремления приобщиться к классу людей, живущих на нетрудовые доходы.
Три
Если бы Крис был менее поглощен всем этим, он уже давно заметил бы, что находится в том состоянии изоляции, которому здравомыслящие люди весьма разумно подвергают морально прокаженных, потерявших все свои деньги. В действительности прошло немало дней, прежде чем он отдал себе отчет, что не видит никого, кроме Гвен, Жюли и Джеральда. Единственный знакомый, которого ему пришло в голову навестить, был Вилли Ротберг, молодой юрист, который должен был стать опекуном Жюли. Возможно, именно благодаря этому обстоятельству, а не ради своих прекрасных глаз, Крис был принят так быстро, ибо Ротберг теперь, естественно, принимал близко к сердцу интересы Хартмана.
Крису хотелось для разнообразия поговорить с мужчиной. К сожалению, Ротберг был похож на большинство юристов, особенно молодых, и считал дружеский разговор лишь разновидностью судебных дебатов. Достаточно было собеседнику выразить какое-нибудь мнение, хотя бы вскользь и без всякой настойчивости, как Ротберг немедленно становился на противоположную точку зрения и принимался страстно и упорно защищать ее. Ему было ровным счетом наплевать и на предмет обсуждения и на то, прав он или не прав. Все дело было в том, чтобы одержать казуистическую победу; предмет обсуждения являлся всего лишь предлогом.
После десятиминутного бессмысленного спора о каких-то пустяках Крис наконец не выдержал.
- Эти споры ради того, чтобы представить черное белым, кажутся мне в высшей степени безнравственными, - сказал он. - Очень жаль, что с тех пор как вы кончили колледж Святого Духа, у вас образовалась эта привычка. Это лишний раз показывает, как порочна вся наша юридическая система.
- Вовсе нет! - Если Ротберг вступал в дискуссию по поводу пустяков, которые его нимало не касались, то уже едва ли он способен был спустить прямые нападки на свою паразитическую профессию. - Перед вами два адвоката, и каждый из них выставляет свою сторону дела в наивозможно благоприятном свете. Беспристрастная третья сторона - судья - подводит итог. Это единственный путь к истине.
- Ерунда! - нетерпеливо воскликнул Крис. - С таким же успехом можно определить истину как среднее арифметическое двух лживых утверждений. Юристы спорят вовсе не ради того, чтобы установить истину, а ради того, чтобы выиграть дело. Ну а насчет беспристрастности судьи, это вы расскажите кому-нибудь другому. Это наемный адвокат системы и класса, породившего эту систему. Все судьи развращены классовыми предрассудками. Если каким-то чудом объявится хоть один неразвращенный, его затравят, и он покончит с собой.
- Ну знаете ли! - возмутился Ротберг.
- А что до вашей идиотской судебной процедуры, - не унимался Крис, - то вот вам пример. Возьмем этот кусок сургуча на вашем столе. Адвокат А доказывает, что это броненосец; адвокат В утверждает, что это чайная ложка; ученый судья, толкователь закона, выносит приговор, что это треска. Дело получает огласку, и физик, впервые услышав о нем, знакомится с ним и вскоре доказывает, что сургуч есть сургуч. Дело кассируется, но кассационный суд подтверждает приговор первой инстанции и заявляет, что отныне и впредь он будет решительно выступать против так называемых задних мыслей ученых джентльменов, тогда как на самом деле это всего лишь истина. Не говорите мне о праве. Право - это школа извращенной софистики, отродье сцепившихся схоластов, гнусный потомок мохнатых законников-котов, Рабле.
- Если вы так на это смотрите, - сказал Ротберг с болезненным сарказмом, - я не могу понять, почему вы настаивали, чтобы я был опекуном вашей сестры.
- А очень просто. Она нуждается в опытном крючкотворе, чтобы он заботился об ее интересах.
- Благодарю за комплимент! А какая у вас гарантия, что я не использую свое предполагаемое крючкотворство в ущерб вашей сестре?
Крис пожал плечами.
- Никакой; разве только то, что, если вам понадобится кого-нибудь "обойти", по-моему, вам будет приятнее "обойти" Джеральда, а не мою сестру.
- А как же семейные нотариусы, те, что в провинции?
- Это, должно быть, ротозеи или мошенники, - сказал Крис. - Они привели дела моего отца в полный хаос. Я сильно подозреваю почтенного Хичкока. Очень уж он патриотичен. А его компаньон, носящий короткое имя Снегг, - колченогий и незаконнорожденный.
- А какое это имеет отношение к его честности?..
- Огромное. Это две причины, по которым он неизбежно должен чувствовать свою ущербность. Чтобы возместить эту неполноценность, он будет добиваться власти. Так как женщины его класса, вероятно, не захотят его, такой человек либо станет педерастом, либо, не преступая рамок закона, будет стараться всеми правдами и неправдами разбогатеть. Вероятно и то, и другое.
- Что за фантастика!
- Вовсе нет, самоочевидная истина. Для всех, но, разумеется, только не для юриста. Но, однако, не в этом дело. Возьметесь вы быть опекуном Жюли если не ради меня, то хотя бы ради нее?
Ротберг с сомнением почесал подбородок.
- Ладно, - коротко сказал он. - Приведите ее завтра сюда, а там видно будет.
- Благодарю вас, - сказал Крис. - Вы знаете, я не одобряю браков, основанных на купле-продаже, но, уж если девушка вступает в такой брак, пусть хоть деньги-то свои получит.
- Ну, довольно с меня вашей чепухи, - сказал Ротберг, который, согласившись на выгодную операцию с таким видом, будто он делает одолжение, теперь не нуждался больше в Крисе. - Если вам нечего больше сказать, отправляйтесь домой, мне работать нужно.
Крис поднялся, чтобы уйти.
- А вы-то сами как? - спросил Ротберг, прощаясь и для приличия симулируя интерес. - Что поделываете?
- О, всего только готовлюсь к свадьбе.
- А после?
- Вероятно, буду жить под сенью благодетельного света, отбрасываемого этим факелом Свободы.
- То есть?
- Мне придется корпеть над чем-нибудь, чего мне вовсе не хочется делать и что я не смогу делать особенно хорошо, ради того чтобы жить и иметь возможность делать то, что мне хочется и что я в состоянии делать.
- Для меня это что-то замысловатое. Нельзя ли прокомментировать?
- Да это проще простого. Вы слыхали о Культе Молодежи? Остроумная система, цель которой - поддерживать кретинов во имя благополучия расы. Всякий, кто подымается над уровнем кретина, либо игнорируется, либо притесняется на том основании, что Природа и так оделила его слишком щедро. В моем лице вы видите жертву Человеческого Братства и христианского милосердия.
- Знаете, ведь вы могли бы неплохо зарабатывать, если бы взялись за дело всерьез, - одобрительно сказал Ротберг.
- Благодарю! Растрясти свои мозги на этом и потерять способность делать что бы то ни было кроме денег. У меня есть другое занятие.
- Что именно?
- Так, небольшая исследовательская работка.
- Этим много не заработаешь, - внушительно сказал Ротберг.
- Мне претит наживаться за счет человечества, - язвительно сказал Крис. - А то бы я непременно занялся вооружениями ради сохранения мира. Ну-с, до свидания.
Из квартала суда Крис вышел через Линкольнс-Инн-Филдс на Кингзуэй и направился к Британскому музею. Был один из столь частых в Лондоне мягких серых дней, когда даль заткана паутиной легкого тумана. В то время как Крис шел по Кингзуэй, также окутанный туманом какого-то пассивного всеотрицания, небо прояснилось и улицу осветили неяркие лучи бледно-бронзового солнца.
Эта перемена тотчас привлекла его внимание, и на мгновение будничный сквер предстал перед ним с какой-то необычайной ясностью. У него было ощущение, что он оторвался от неподвижной рутины существования и реально ощутил биение времени. Вещи утратили свою условную неизменность, стали отражением в потоке, приобрели на мгновение иную реальность, так что тротуар под его ногами был уже не просто тротуар, а горная порода, добытая и обтесанная и незаметно стирающаяся в пыль шагами бесчисленного множества ног.
Прохожие были теперь уже не просто неприметные фигуры и даже не конторщики, машинистки, покупательницы, фланеры, посыльные, полисмены, безработные, а Мужчины и Женщины с обнаженными, живыми под уродливой одеждой телами, приемники и передатчики жизни, соединенные от тела к телу, как звенья бесконечной цепи, уходящей далеко в прошедшее и будущее, - открывшийся на мгновение взору разрез огромной трагикомической диорамы, именуемой историей человечества. В то же мгновение его охватило ощущение неизмеримости пространства: вокруг него город раздвинулся до своих самых отдаленных предместий, до полей и лесов, и деревень, и других городов, до морского берега и моря, до океанов и континентов, разбросанных по всему земному шару, вертящемуся под своей прозрачной защитной пленкой воздуха, - и, однако, все это был лишь комплекс мельчайших волновых частиц электромагнитной энергии.
Ему захотелось крикнуть всем этим людям:
- Смотрите! Смотрите! Мир жив!
И вдруг, так же внезапно, как поворот выключателя освещает комнату или погружает ее в темноту, это состояние повышенной восприимчивости исчезло. Его взгляд машинально прочел объявление на газетном киоске: "Смерть известного спортсмена". И он снова погрузился в мир вещей, который только что казался ему иллюзией и который любой из прохожих стал бы свирепо отстаивать как единственную реальность.