- Ну если это образование! - Она произнесла это слово точно какое-то магическое заклинание. - Но почему же оно достается только богатым? Почему вот сыновья рабочих не могут учиться в университетах?
- Когда-нибудь, может быть, и им будет открыта дорога, во всяком случае, я на это надеюсь. Но пока что попросту места для всех не хватает. Но я тоже считаю, что правильнее было бы посылать туда людей по заслугам, а не из какого-то классового снобизма.
- Да, образование - великая вещь, - согласилась она. - Мне, конечно, этого не понять. Ну а что вы будете делать теперь, сэр, с этим вашим образованием? Деньгу зашибать, надо думать.
- Раз уж речь зашла обо мне, - сказал Крис, снова улыбнувшись, - должен признаться, что мое "образование" до сих пор отличалось главным образом тем, что лишало меня всякой возможности зарабатывать деньги каким бы то ни было законным способом.
Хозяйка была, видимо, ошарашена этим заявлением, но потом рассмеялась, клохча как оскорбленная курица:
- Ох, мистер Крис, ну и насмешили же вы меня. Знаю я вас! Все-то вы шутите, все-то смеетесь!
- Я говорю совершенно серьезно, - возразил Крис.
- А ну вас, рассказывайте кому-нибудь еще, меня-то уж не проведете. Кто это будет бросать деньги на образование, если от этого все равно никакого проку? Подумаешь, удовольствие какое!
И она, не переставая клохтать как курица, скрылась в недрах пивной.
Оставшись один, Крис пил и курил в молчании. Время от времени он улыбался. По-видимому, разговор с хозяйкой развеселил его и успокоил его смятенный ум. В конце концов он вытащил из кармана блокнот и принялся писать.
"Хозяйка совершенно права, - начал он. - Простая душа. Она подошла прямо к самой сути и задавала вопросы по существу. Какой толк от того, что я занят культурой Египта и Шумера, цивилизацией Индии, хеттами и крито-микенской культурой и способен волноваться о "будущем расы" и "рациональном построении общества", если сам я абсолютно беспомощен? Гиссинг сказал: "Тот, кто лишен денег, лишен элементарных прав человека". Почему кто-то должен быть лишен их в мире изобилия?
Экономическая нелепость - нищенствующие святые, спасающие душу святой жизнью за счет бедных крестьян. Со временем нищенство неизбежно изгонит юродство. Будды и святые Франциски - общественное зло. "Продай все, что имеешь" - логическая нелепость. Кто покупатели? Первые христиане были неумными коммунистами.
Их слабые поползновения на экономическую справедливость быстро выродились в чудовищную аномалию и злоупотребление церковным имуществом. Если не считать вопросов имущественных, церковь всегда отворачивается от действительности.
Слишком много написано о среднем человеке демократами в пиджаках. А что сказать о средней женщине? Она - хранитель совести заурядного человека, она - сила, управляющая им в тени его престола, если только он вступил на него. Женщина часто убежденная материалистка: она видит только неприкрашенную экономическую суть. Почему? Ее забота - жизненная функция, передача жизни; ее не интересуют направление и возможное значение жизни. Как писал Киплинг, моя мать и моя сестра - набожная леди и солдатская девка - все в этом сестры. Другой стороной своей души средняя женщина - ярая индивидуалистка. Она желает привилегий для своих детей, а не для всех детей вообще. Могут ли женщины стать матерями новой расы? Средняя женщина питает отвращение к неуверенности, к авантюре, к эксперименту. Маниакально привержена к догмам, в особенности к сверхъестественным. "Мой Спаситель жив!" А дальше что? Верующие содержательницы кабаков. Попы для нее зло, потому что восстают против потребления пива, ее экономического базиса. Исконная вражда трактира и алтаря. Дионис против Митры. Примиряющиеся, впрочем, в мистическом браке говядины и пива.
Зачем я записываю эту ерунду? Стараюсь забыть Анну. Вероятно, большая ошибка. Гораздо лучше неистовствовать, рыдать, закатывать сцены, чем загонять все это в подсознательную глубину, чтобы там образовался гнойник.
Я обременен таким количеством неразрешимых вопросов, какое и не снилось многострадальному Иову. Ключ к ним: всякая жизнь - энергия в действии. Все течет. Созерцание - редкий момент полного покоя между одним действием и другим. Как перманентное состояние оно немыслимо: требует отказа от самой жизни, а это нелепость. Созерцательный головастик должен был бы отказаться от усилий, необходимых чтобы превратиться в лягушку. То, что быть лягушкой не имеет никакого смысла, к делу не относится. Мы остаемся в "живых" только благодаря непрестанно возобновляемым усилиям. Отвратительная угроза обеспеченности и безопасности - верный путь к биологическому вырождению. Но организованная бойня - нечто в высшей степени нездоровое. Бороться должны умы, сталкивающиеся между собой личности. От умственной борьбы я не откажусь.
У людей моего возраста чудовищная потребность в действии. Но прежде надо освоить и упорядочить всякие неизведанные трудности. Возможность невиданно богатой, величественной жизни. Или мы отстанем, или мы за одно поколение перепрыгнем через несколько столетий. Как много нужно изучить, поглотить, усвоить. Никаких панацей, никаких формул, никаких заранее проложенных путей. Переворот только политический кажется мне бесцельной тратой сил. Нам нужен переворот в самой нашей природе, приспособление тела, равно как и нашего сознания и эмоций. Мы должны переделать самих себя, чтобы стать достойными нового знания, нового могущества.
А какая же цель? Превращение головастиков в лягушек? Ну что ж! Еще один эксперимент, еще одна авантюра человечества. Солнце еще не остыло".
Часть II
Один
Гвен жила в небольшом, но мрачном доме в Кенсингтоне. Архитектор был, по-видимому, человек суровый и не считал нужным баловать своих клиентов. Удивительно просторны были передние, коридоры, площадки и лестница - мраморная в первых пролетах, где она была на виду, но простая деревянная выше. Окна впускали минимум света, но в искусном сочетании с дверями и другими окнами создавали внушительную систему сквозняков. Слуги должны были жить беззаботно, как сверчки: днем в неосвещенном подвале, ночью на неотапливаемом чердаке. Удобства были сосредоточены близ кухни, и главная канализационная труба проходила через кладовую для провизии.
Следующее поколение энергично протестовало против этой добродетельной мрачности, введя центральное отопление, электричество, ванны, белые плитки в кухне и яркие обои. Но дом остался неуклюжим компромиссом, памятником переходного периода, и Крис охарактеризовал его как невольный продукт цивилизации, основанной на культе домашнего очага, обеденного стола и ватерклозета. Рояль Гвен казался чуть ли не инородным телом в этом храме пищеварения. Хорошенькие статуэтки из саксонского фарфора, китайские вазы, награбленные в Пекине нашими героями-солдатами, многочисленные серебряные предметы в стеклянных шкапчиках - все они были, безусловно, инородными телами. Искусство было здесь всего лишь показателем социальной значимости Собственности - смотрите, господа, мы в состоянии позволить себе даже эти дорогие безделушки.
Забывая свою собственную теорию, что занятия этнологией должны начинаться у себя дома, Крис не дал себе труда разобраться в мыслях, на которые наводил его этот роскошный крааль. То, что он не подверг критическому анализу общество, создавшее эту обитель, было вполне простительно. Он слишком был занят своими делами.
Как ни неприятна была Крису цель, с которой он был послан сюда, и как ни оскорбительно было невнимание к его чувствам и умственным способностям, он невольно поддался чувству радости, отправляясь в Лондон. После его неудачи с Анной отъезд казался ему огромным облегчением. Поэтому он с видимой покорностью отправился туда в обществе Жюли и Гвен, приняв несколько фунтов на карманные расходы и оставив без внимания туманные речи, сулившие ему какое-то неопределенное Эльдорадо, если только он "будет вести себя разумно". Он даже согласился облачиться в свадебный костюм. Каков бы ни был семейный план относительно его будущего, у него был свой собственный контрплан, который ему не терпелось осуществить.
Любезный Джеральд не счел нужным тратиться на экстренное разрешение для заключения брачного контракта, так что в расположении Криса было еще целых три недели до свадебной церемонии. Он принялся за дело очень энергично, побуждаемый сознанием, что вот наконец он пытается что-то предпринять, а не сидит у моря и ждет погоды, как другие безработные. В первый же день пребывания в Лондоне он записался в читальный зал Британского музея; он связался с университетом и поместил свое имя в конторе по найму в списки желающих получить любую педагогическую работу.
Выводы, которые сделал бы из его деятельности Шерлок Холмс, заключались бы, вероятно, в следующем: контрплан, о коем его поступки позволяют догадываться, весьма примитивен и едва ли увенчается успехом. Посещение Лондонского университета, вероятно, означало, что Крис надеется окончить его экстерном. Но рассчитал ли он, сколько для этого потребуется времени, принимая во внимание, что ему придется заниматься без руководства и что для третьекурсника такого аристократического колледжа, как колледж Святого Духа, даже вступительный экзамен будет непреодолимым препятствием? Билет в читальный зал означал, что он надеется продолжать и другие занятия, в результате коих обогатится знаниями, имеющими первостепенное значение для судеб всего человеческого рода. А контора по найму должна была доставить ему работу, чтобы он мог поддерживать деятельность своего организма. Ну а хватит ли у него времени на эту тройную деятельность и какая у него гарантия, что служба будет достаточно близко от Музея? Даже если он получит диплом, какие у него шансы на то, что какое бы то ни было учебное учреждение немедленно и в ощутимой форме признает его права?
Не практичнее ли было бы сразу признать, что мир не нуждается ни в его предполагаемых способностях, ни в его потенциальных знаниях и что ему лучше либо согласиться на то положение, к которому готовит его Нелл, либо стать незаметным и услужливым чернорабочим у какого-нибудь более даровитого загребателя денег?
Конечно, это было бы практичнее. Но Крис не хотел отказаться от убеждения, что мир можно сделать гораздо более приемлемым для жизни таких же, как он, Крисов и что он лично - один из тех, кто призван выполнить эту труднейшую, но интереснейшую задачу…
А l'heure du coctail в тот вечер все трое сидели в гостиной Гвен, ожидая возвращения нашего Немврода. На Жюльетте было новое вечернее платье и лучшие драгоценности Гвен, так как Джеральд собирался демонстрировать ее в ресторане и в театре.
Как только раздался звонок, Жюли выбежала из комнаты. Крис слышал ее восклицания и гулкие ответы Джеральда: он догадывался - хотя и не слышал их - о поцелуях и объятиях.
Криса передернуло от отвращения, когда они вошли под руку и он увидел, как его сестра угодливо виснет на своем спортсмене. Джеральда нельзя было счесть красивым: это был тяжелый квадратный человек с решительным лицом, выглядевшим странным образом нездоровым, несмотря на свой сангвинический цвет. Он производил впечатление человека волосатого, хотя недавно облысел. Щеки у него были темные от подавляемой бороды, брови мохнатые, а из носа и ушей торчали волосы. За его накрахмаленной манишкой, вероятно, скрывалась густая шерсть.
У Джеральда восторг счастливого жениха было невозможно отличить от шумного самовосхваления. Это позволило Крису незаметно стушеваться. Он наивно поражался, слыша, с каким увлечением расспрашивает о спортивной поездке Жюли - та самая Жюли, которая в дни Ронни проливала слезы над участью утопленных котят и подстреленных кроликов. Крис узнавал на опыте, как меняются убеждения, чувства в зависимости от финансовых обстоятельств.
Поглощая виски с содовой, Джеральд жаловался на мужскую прислугу в местах, где он охотился. Из его слов явствовало, что она до черта ленива и нуждается в сильной руке. Затем Джеральд рассказал несколько ярких и, возможно, не совсем достоверных эпизодов, которые должны были показать его поразительное хладнокровие и искусство в обращении с носорогами, слонами и львами. Жюли было сообщено, что он привез ей парочку "зебровых шкур", из которых, по его мнению, выйдут чудесные коврики для авто.
Тут Гвен не удержалась от кроткого протеста.
- И вам не стыдно! - воскликнула она. - Как вы можете убивать такие красивые создания?
- Ха! Ха! - Замечание Гвен очень развеселило Джеральда. - Лев убивает больше зебр за одну ночь, чем охотник за целый год. И потом, обратите-ка внимание вот на что. Доход от охотничьих патентов помогает содержать заповедники, а какой прок охранять дичь, если нельзя ее убивать?
- Я считаю, что государство должно само содержать заповедники, а не брать деньги у охотников, - не сдавалась Гвен. - И считаю, что животных нужно беречь, потому что они красивы, чтобы все на них могли любоваться, а не для того, чтобы их убивали.
- Ну знаете! - возмутилась Жюли, хотя год тому назад она сказала бы то же самое.
Джеральд нахмурился.
- Слишком много сантиментов приходится теперь слышать, - признался он. - Это все от гнилого пацифизма и нелояльности, от которых меня тошнит. Там было несколько возмутительных балбесов-американцев, конечно, они снимали диких животных для кино и портили всем охоту. Одного из них чуть-чуть было не задрал леопард, и поделом. Этот болван пытался меня убедить, что львы совсем не опасны, что он сам будто бы подъезжал к ним за несколько шагов на машине. Враль, каких мало. Рассказывал мне, что если вы остановитесь перед бегущим носорогом, то он, видите ли, тоже остановится в двадцати футах от вас. Спасибо! Предпочитаю парочку разрывных пуль.
- Все это так увлекательно! - вкрадчиво сказала Жюли, хмурясь и делая знаки Гвен, чтобы та замолчала. - Надеюсь, я когда-нибудь тоже смогу поехать туда.
- Посмотрим, посмотрим, там условия слишком суровые для женщин, - обескураживающе заметил Джеральд, быть может, желая сохранить для своей супружеской жизни хотя бы одно надежное алиби. - А не пора ли нам двигаться? Вы с нами, миссис Мильфесс?
По его тому нетрудно было понять, что он скорее готов спровадить ее на тот свет, чем взять с собой. Но Гвен отговорилась какими-то делами, а Крис дал такой же ответ на небрежно брошенное и, как ему показалось, немного презрительное приглашение.
- Ну, очень жаль, очень жаль, - с напускной сердечностью сказал Джеральд. - Вы готовы, Жюли?
Гвен проводила их до передней; Крис остался в гостиной. Он слышал, как Гвен напутствовала Жюли, чтобы она возвращалась не очень поздно, и слышал зычное "ха! ха!" Джеральда, которое, по-видимому, обозначало, что это его дело и что нечего ей соваться куда не следует. Потом еще восклицание и смех, хлопанье автомобильной дверцы, громкое гудение мощного мотора. Крис стоял, опустив голову, и мрачно смотрел в камин. Вот еще один представитель "цивилизации", того необходимого обеспеченного класса, ради которого люди живут, страдают и умирают. И по-видимому, звери тоже. Он представил себе первые фразы учебника зоологии 2200 года:
"Почти все животные, о которых здесь пойдет речь, в настоящее время вымерли, так как были истреблены в девятнадцатом и двадцатом столетиях. Заказники и заповедники, созданные немногими разумными людьми и правительствами, могли бы сохранить этих интересных и красивых представителей животного мира для более просвещенного века. К сожалению, животные были все перебиты и съедены толпами голодающих, которые скитались по земному шару в период анархии, последовавшей за Третьей Мировой Войной"…
- О чем это вы так глубоко задумались? - сказал голос Гвен.
Крис поднял глаза и улыбнулся.
- Не стоит даже и говорить. У меня развилась глупая привычка к пессимистическим пророчествам. Кстати, как вы думаете, будет Жюли счастлива?
- Да, я надеюсь, я так думаю.
- А вы не находите, что она слишком приспособляется, насилует себя, отрекается от своего истинного "я"? Вы знаете, она всегда ненавидела это бессмысленное истребление диких зверей "для спорта". Зачем она притворяется?
- Все женщины таковы. Им приходится быть такими. Женщина невольно уступает во всем своему мужчине. Знаете ли, женщина ведь действительно во власти мужчины. И, как это ни странно, что-то в самих женщинах охотно подчиняется этой власти.
- Своего рода мазохизм? - Крис задумался над ее словами. - Может быть, вы и правы. Вроде восточных людей, что ли, которые ползают на животе перед высокомерным сахибом и швыряют камни в того, кто дружественно сотрудничает с ними.
Гвен села и, смеясь, взглянула на него снизу вверх.
- Где это вы научились говорить комплименты? - насмешливо сказала она.
- Чистейшая самозащита!
- Против кого же вы защищаетесь?
- Против самого себя.
- И для этого, по-вашему, нужно так свирепо нападать на нас, бедных женщин?
- Не обращайте, пожалуйста, внимания на то, что я говорю! - воскликнул Крис краснея. - В конце концов, мама права: мужчины - просто большие взрослые дети. Зачем пытаться примирить непримиримое?
- Любовь и ненависть?
- Скорее разум и чувство. В разумном мире мужчины и женщины будут, наверное, получать друг от друга то, что им нужно, без канители и трагедий. Но весьма вероятно, канитель и трагедии - это как раз то, что доставляет им удовольствие.
Гвен круто переменила разговор.
- Где вы сегодня обедаете?
- Мы сговорились с Ротбергом, но он оказался занят.
- Это знакомый Жюли, кажется.
- Нет, мой, хотя он, кажется, один из отвергнутых. Я уговорил их назначить его одним из опекунов Жюли…
Гвен не слушала. Она захлопала в ладоши, точно мысль, на которую она тщетно пыталась навести разговор, явилась к ней внезапно, по вдохновению.
- Знаете что?
- Что?
- Почему бы нам не отправиться пообедать вместе? Давайте оденемся и проведем весело вечер. Хотите?
- Ну конечно, если вам это доставит удовольствие, - вежливо сказал Крис.
- Тогда поехали! Одевайтесь-ка быстренько, а то мы опоздаем.