Конечно, волей случая его план удался, другой провалился. Но провалился лишь в последний момент, благодаря отчаянной выходке юнкера. Он все-таки решился действовать, правда, фактически позже, чем его тайный друг и любимая женщина, его план удался, да, и этот успех поставил под удар Веронику.
Он подошел к портрету, раздвинул занавес, долго смотрел. Снял с шеи золотую цепочку, открыл круглый медальон, который она ему подарила в Мурано, и принялся сравнивать с портретом.
Позади послышался легкий вздох. Он испуганно обернулся…
В центре комнаты недвижно стояла Вероника.
Принц Александр схватился за лоб, зашатался, оперся на спинку стула.
- Ты?.. - прошептал он.
Подошел, потянулся ее обнять, она мягко отстранилась. Опустился на колени, принялся страстно целовать ее руку. Она погладила его волосы, промолвила:
- Встань.
Он порывался спросить, задать массу вопросов. Она заметила, улыбнулась.
- Не надо. Не спрашивай, откуда пришла, куда пойду… Он послал меня… велел передать, скоро ты его увидишь.
Он снова взял ее руку, она медленно отняла.
- Стой спокойно. Не прикасайся, не преследуй меня.
- И когда я вновь тебя увижу?.. - пробормотал он.
Тягостная улыбка исказила ее черты.
- Скоро… Скоро… Когда он захочет…
И медленно вышла из комнаты.
Принц смотрел вслед, шаги еще слышались. Ах, она стояла здесь, перед ним, существо из плоти и крови! И все же он сомневался - не видение ли это, не фантастический ли, одурачивший его призрак?
Он подошел к письменному столу, сел, закрыл ладонями лицо и горько, надрывно разрыдался.
* * *
Ранним утром в спальню ворвался Фрайхарт.
- Принц! Ребенок исчез!
Две служанки спали в комнате, отведенной мальчику, у дверей сторожили надежные люди, под окнами ходили часовые.
И никто не заметил решительно ничего.
Обыскали каждое помещение: подвал, чердак, кладовые, обшарили все углы в доме и кусты в парке - ничего. Принц Александр лично допросил своих приближенных и слуг - не видел ли кто высокую незнакомую женщину, - напрасно. Никто ее не видел, никто ничего не знал об исчезновении ребенка.
Вечером принц сидел с друзьями за столом, беседа не клеилась. Вдруг Цедвиц привстал и сощурился, словно что-то услышал.
- Что с вами, юнкер? - спросил граф Остен.
Но Цедвиц, не отвечая, выскочил из-за стола, открыл окно - издалека доносился слабый отголосок.
- Кошачьи рулады, - предположил Чивителла.
- Нет, нет, - воскликнул юнкер, - это ребенок, и не какой-нибудь, а наш ребенок, юный принц!
Он стремительно выбежал из комнаты. Остальные недоуменно молчали.
Юнкер отсутствовал довольно долго, наконец, послышались торопливые шаги и веселый крик:
- Я нашел его! Нашел!
Он появился в дверях с ребенком на руках.
- Я бежал на голос! Ах, этот детский голос я узнаю среди тысячи! Искал в парке, казалось, звук раздается то там, то здесь. Потом выскочил из парка, побежал вдоль ограды к старой мельнице - плач слышался отчетливей. Посреди деревенской улицы лежал ребенок на шелковых подушках, словно его кто-то заботливо устроил. И кругом ни души!
Он вытащил из кармана письмо.
- Это письмо лежало рядом с ребенком, монсеньер. Оно адресовано вам.
Принц Александр открыл письмо и прочел: "Легче забрать, чем сохранить. Учитесь, принц". Подписи не было… почерк армянина.
- Он в резиденции, - сказал принц.
Книга пятая
На следующий день вечером кавалеры ожидали у накрытого стола: сидели, ходили, болтали о пустяках. Принц должен был вот-вот прийти - его задержал внезапный посетитель. Прошло полчаса, еще полчаса, - принц не появлялся. Лакеи зевали, кавалеры бранились на позднее посещение.
Двери, наконец, открылись. Все повернулись в надежде увидеть принца, но ошиблись: залу медленно пересек незнакомец в мундире шведского полковника. Он не произнес ни слова, сделал общий поклон, небрежный и несколько насмешливый, и удалился через другую дверь. На минуту воцарилось молчание.
Егерь Хагемайстер, стоявший за креслом графа Остена, прервал тишину:
- Господин граф, может я ошибаюсь, только этот человек напоминает нашего попутчика, французского аббата.
- Нет, - возразил маркиз, - он похож на мужчину, которого я видел в саду Мурано. - Не то чтобы тот самый, скорее его брат.
- Если бы не цвет волос, я принял бы его за саксонского драгуна, - заметил Цедвиц, - помните, он уезжал из мюнхенской гостиницы.
- Юнкер, - воскликнул граф Остен, - не кажется ли вам, что это глаза доктора Тойфельсдрока?
В спор вступил барон Фрайхарт:
- Походка напоминает русского офицера. Помните наше приключение на Бренте? Вот если бы русский сбрил бороду…
- С бородой или без, но это был русский, барон, - в залу вошел принц. - В то же время ваш ученый, граф, и шутник из Мангфаля, маркиз. Аббат, драгун, таинственный посетитель сада Мурано. Равным образом францисканец из рассказа Калиостро, человек который увез моего егеря на остров Повелья, а недавно похитил моего племянника под нашим носом, словом, господа, это был мой друг, армянин.
Принц сел за стол, остальные последовали его примеру.
Остен был крайне удивлен.
- Вы хотите сказать, монсеньер, все эти роли играл один человек? Я находился рядом с русским в течение вечера, стоял близ него, когда арестовали графа Калиостро и наблюдал внимательно. Вы сами, сиятельный принц, в момент разоблачения Калиостро распознали в нем некоторое сходство с армянином, хотя на площади святого Марка, когда этот последний поведал о смерти наследного принца, вашего кузена, его маска сдвинулась лишь на мгновенье. Вы даже убедили меня и Фрайхарта, правда, позднее я часто себя спрашивал, не ошибка ли это. Что касается аббата, мы с Цедвицем три дня провели в его обществе, а впоследствии долго беседовали с доктором Тойфельсдроком. Признаюсь, я замечал нечто общее, даже Хагемайстеру показалось, что он видел аббата в окне, - однако и различий было предостаточно.
- Граф Остен, - возразил принц, - вы не единственный поражаетесь этим метаморфозам. Мой друг одарен талантом менять внешность по желанию. Думаю, он часто использует и не столь простые средства, как парик, борода или костюм.
Фрайхарт покачал головой.
- Все же непонятно…
- Дорогой барон, - засмеялся принц, - мы-то с вами должны отлично понимать. Вспомните, как нас изумил Цедвиц. Он поступил к нам на службу юным пажем, восемь лет мы его видели чуть ли не ежедневно! И что же? Стоило хитрецу разок нацепить женское платье, как мы оказались в дураках! Разве я поверил бы моему советчику, если б он только и умел, что разыграть одну-две роли!
Ждали продолжения, но принц замолчал, задумался, едва слушая общий нестройный разговор. После ужина принц повернулся к Цедвицу:
- Юнкер, мой друг хочет побеседовать с вами. Он ждет в саду.
Цедвиц, явно взволнованный, поднялся. Маркиз нахмурился и обратился к принцу:
- Монсеньер, не отпускайте юнкера.
Принц проницательно посмотрел на него.
- Все то же недоверие, маркиз? Помните, когда мы с вами поссорились, вы крикнули, что я попал в лапы шарлатана. Вы и сейчас так думаете?
- Простите, монсеньер, я не придворный и не умею взвешивать слова на кончике языка. Наша так называемая венецианская республика в смысле гражданских свобод - последнее место на земле, но именно поэтому двадцать правящих семей - истинные суверены. Моя семья тоже в их числе, меня учили не признавать никакой власти, кроме той, какую я сам над собой поставлю. Именно вы, принц, должны это понимать.
- Почему именно я?
- Однажды в Венеции, вспомните, ваш герцог выразил вам недовольство в совершенно недопустимом тоне. Барон Фрайхарт читал письмо, когда я вошел. Вы это письмо выхватили из его рук и передали мне. Вечером вы сказали: "О, как непереносимо иметь над собой господина. Самый презренный из подданных или наследный принц - одно и то же. Единственное различие меж людьми: повелевать или повиноваться".
Тогда я не чувствовал горечи ваших слов, принц. Конечно, у нас в Венеции есть верховный властитель - мы зовем его дожем, но дож и его совет выбраны из нашей среды, это наша плоть и кровь, мы - это он. Мы все правим, каждый член двадцати семей республики - соправитель. Понятно, тут нечем гордиться, экая честь - быть сотой долей суверена. Сие сказано, чтобы вы, монсеньер, знали: я не учился искусству проглатывать свои мысли. Я могу неудачно выразиться, но всегда отвечаю за свои слова. Будучи вашим другом, я говорю и действую соответственно, надеюсь, вы в этом убедились.
Принц Александр крепко пожал его руку.
- Конечно, маркиз. И потому прошу объяснить ваше недоверие.
Чивителла поморщился.
- Как вам сказать? Это всего лишь смутное, непонятное ощущение. Видите ли, мне нравится юнкер и я боюсь за него. Потому и прошу: не посылайте его, пошлите лучше меня. Даю слово, монсеньер, исполнить любое поручение доктора.
Принц повернулся у Цедвицу.
- Вы согласны с маркизом, юнкер?
- Нет, сиятельный принц. Я должен пойти сам.
Он поклонился и вышел.
Чивителла вздрогнул и снова обратился к принцу:
- Монсеньер, разрешите мне уехать.
- Как вас понимать, маркиз? Вы знаете мои планы и знаете, сколь я нуждаюсь в своих друзьях.
- Я ваш друг и не собираюсь дезертировать: мое состояние и моя жизнь в вашем распоряжении. Готов помогать вам всячески, но только на свой лад. Если вы разрешите, принц, говорить и действовать в ваших интересах, правда, в силу собственного разумения - тогда я охотно останусь.
- Даю разрешение, маркиз, - засмеялся принц, - раз и навсегда!
- Даже если мои поступки будут неугодны вашему советчику?
Принц снова засмеялся.
- Даже тогда. Но поверьте, маркиз, у вас мало шансов против его воли. Подумайте, как я боролся против него, - и все же он меня победил. Победил не ради себя, но ради меня самого. Настанет день, когда вы согласитесь со мной.
- Когда такое случится, сиятельный принц, я признаюсь честно, как Савл, обращенный в Павла.
Маркиз поклонился и вышел.
В коридоре он встретил юнкера фон Цедвица, взял под руку и повел в свою комнату. Юнкер был очень бледен. Маркиз усадил его в кресло.
- Что с вами, юнкер? Что он вам сказал?
Цедвиц едва мог говорить. Чивителла налил воды и тот выпил залпом. Наконец, произнес:
- Он назвал убийцу моего отца.
Не выдержал и заплакал. Чивителла погладил его руку, пытаясь успокоить.
- Рассказывайте, юнкер.
Юнкер мучительным усилием овладел собой и начал:
- Восьмилетним мальчиком я жил здесь, в резиденции, со своими родителями. Отец служил капитаном и камергером при нашем дворе, мать, по общему признанию, была красивейшей женщиной в городе.
При воспоминании о матери он снова не сдержался и всхлипнул.
Маркиз мягко проговорил:
- Конечно, она была красавицей. Это вам досталось по наследству, юнкер.
- О, лучше бы ей быть безобразной, как тьма кромешная! - воскликнул Цедвиц сквозь слезы. - И пусть бы я унаследовал безобразие! Ведь ее красота стала причиной всех несчастий. Однажды отца принесли домой - окровавленного. Дуэль. Моя мать кинулась к нему, я сбежал по лестнице, первое, что увидел, - яркую рану на левом виске. Я приник к отцу вместе с матерью, на наши руки стекала его кровь. Потом мне, еще ребенку, мать все рассказала. Один человек, добрый друг отца, стал тайком преследовать ее. Она пыталась избавиться от него, остерегаясь что-либо сообщить мужу, ибо знала его бурный темперамент. Она чувствовала себя достаточно уверенно, чтобы справиться с назойливым обожателем, высмеивала его, но лишь наедине, стараясь избежать скандала, который стоил бы любимому супругу карьеры и достоинства. И вдруг произошло нечто ужасное. Мать порой страдала головной болью и принимала порошок, так вот, в этот порошок слуга, подкупленный соблазнителем, подмешал сильное снотворное. Отец был за пределами страны, выполняя поручение двора; ночью подкупленный негодяй впустил соблазнителя в дом, в спальню матери. На другое утро она проснулась с трудом, словно после кошмарного сна, нисколько не подозревая о случившемся ночью. Через некоторое время поняла, что беременна. Соблазнитель не оставлял ее в покое. Когда она вконец потеряла терпение и решительно указала ему на дверь, он цинично расхохотался и рассказал, что произошло. Ужасное известие потрясло мать, она слегла - в таком состоянии и застал ее мой отец. Пришлось сообщить ему все. Он допросил слугу, - тот поначалу изворачивался, но признался, в конце концов. Отец, яростный, неистовый поскакал на поиски оскорбителя. Следующим утром он дрался на дуэли с лучшим стрелком страны. Это все рассказала мать, хотя я тогда понял не так уж много. Только соблазнителя не могла или не хотела назвать: когда она думала о нем, ее пронизывало непреодолимое отвращение, губы словно отказывались произнести презренное имя. Вскоре она умерла. Мне сказали, причиной смерти стала жестокая лихорадка; ныне я уверен, она сама наложила на себя руки: ее сжигала страшная мысль произвести на свет ребенка этого изверга, убийцы любимого мужа.
Остальное вы знаете, маркиз. Принц взял меня, воспитал и назначил пажом.
Но сегодня я узнал имя убийцы моих родителей…
- Он еще жив? - прервал маркиз.
Юнкер кивнул.
- Да. Он живет в нашем городе.
- Что вы собираетесь делать?
- А что бы вы сделали, маркиз? Тащили бы через всю жизнь неотмщенный позор?!
Он вскочил с кресла, глаза горели, дыхание участилось. Чивителла был поражен: юноша, который еще недавно так легко преображался в смазливую девицу, стоял пред ним смертоносным ангелом мести!
Маркиз протянул руку.
- Эгон, рассчитывайте на меня во всем.
Цедвиц пылко сжал руку маркиза.
- Благодарю вас, но в таких делах помощников не бывает!
- Еще вопрос, Эгон, - настаивал Чивителла, - можете ли вы назвать имя?
Юнкер нерешительно помолчал.
- Если вы дадите слово чести, что это дальше не пойдет, пока все не кончится. И притом не будете мне препятствовать.
- Слово чести, юнкер!
- Так слушайте, - юнкер говорил почти шопотом, - это… герцог.
- Что? - крикнул Чивителла. - Что вы сказали? Клянусь мадонной, юнкер, понимаете ли вы?.. Если герц…
- Вы дали слово чести, маркиз!
- Я дурак, дубина! - маркиз совершенно вышел из себя.
- Слово чести, - напомнил юнкер.
Маркиз тяжело вздохнул.
- Увы, Эгон, знаю. - Он обнял юнкера и поцеловал в лоб. - Помоги вам Бог и все святые.
И удалился мрачный и задумчивый.
* * *
Чивителла приказал своим людям внимательно наблюдать за юнкером. Не остались незамеченными его вылазки в город, следили даже за прогулками в парке.
Вскорости старый герцог дал обед в честь испанского посла; в этот самый день граф Остен позвал принца и его друзей, естественно, не приглашенных во дворец, на ужин в свою виллу. Ему как раз прислали из Курляндии русскую икру - один из немногих деликатесов, к которым весьма неприхотливый принц Александр имел слабость.
- Куда девался Цедвиц? - спросил граф, когда сели за стол.
- Он никогда не пробовал икры и весьма интересовался посылкой. И теперь так запаздывает.
- Я совсем позабыл, граф Остен, - улыбнулся принц. - Он отпросился на этот вечер, пошел в город, думаю, завел интрижку, чтобы утешиться после потери хозяйской дочки. Я не слишком одобряю подобные проделки, но, может, оно и к лучшему: пусть немного развеется и отдохнет от нашей политики. К тому же он недавно проявил такую храбрость, просто грешно его не отпустить.
- Монсеньер несправедлив к юнкеру, - серьезно заметил Чивителла, - ему в эти дни не до амурных забав.
- Что же столь неотложное отвлекло его от наших лукулловых наслаждений? - спросил принц.
- Вы не поверите, сиятельный принц, как я жажду вам сообщить, - ответил маркиз. - Но не могу, не могу, связан словом… Это лишило меня аппетита, лишило сна.
- Дело настолько серьезно?
- Очень серьезно, монсеньер, не припомню в своей жизни столь серьезного события. И самое худшее - мой язык, мои руки связаны. Ничего не поделаешь - дал слово чести.
Облако прошло над маленьким обществом. Барон Фрайхард перевел разговор на кампанию, в которой участвовали принц и граф Остен. Они принялись вспоминать разные военные эпизоды. Чивителла едва слушал: стоило слуге отворить двери, он резко оборачивался в очевидном беспокойстве. Все это заметили, но принц дал знак не обращать внимания.
Вдруг в комнату вбежал, тяжело дыша, один из людей маркиза. Чивителла рванулся с кресла. Попросил разрешения с ним поговорить, увлек в угол комнаты. Видно было, как он встревожен. "Санта Мария, Санта Мария", - послышалось оттуда. Наконец, отдав какой-то приказ, отослал слугу. Медленно подошел к столу, воскликнул:
- Налейте мне, граф! Вы знаете, я неважный собутыльник, но сегодня хочу пить и пить за ваше здоровье, сиятельный принц!
И одним глотком опустошил бокал.
- Дорогой маркиз, - начал Фрайхарт, - если…
- Если… да, если б я мог говорить! - прервал маркиз. - Ладно. Говорите за меня, господа, расскажите что-нибудь о нашем бедном юнкере Эгоне.
- Судя по вашему тону, можно подумать, с ним что-то случилось, - заметил граф Остен. - Будем надеяться на лучшее, юнкер достаточно ловок и не раз спасался из трудных положений.
Принц на минуту задумался.
- Помните, Фрайхарт, первые дни, когда мы его забрали к себе. Мальчик, угнетенный внезапной смертью родителей, сидел под надзором старой служанки в своей комнате, рыдал не переставая, и не хотел ни с кем говорить. Мы ничего не могли поделать. И тогда, барон, вас осенила счастливая мысль подарить мальчику моего старого пони. Поначалу он вовсе не обрадовался, посмотрел, как пони переминается на лужайке и сел на скамейку. Но вскоре зрелище его заинтересовало, он оглянулся, дабы убедиться в нашем отсутствии, и осторожно приблизился. Мы с вами, Фрайхарт, наблюдали из окна, помните?
- Конечно, принц, - кивнул барон, - мальчик обнял его голову, поцеловал, и зашептался, словно рассказывая о своих бедах. Потом нарвал листьев и сунул ему пожевать. Наконец, решился влезть. Но этот пони был с норовом. Он несколько лет простоял в конюшне, привык к даровой кормежке и вовсе не желал терпеть кого-либо на своей спине. Необычная нежность мальчика заставила его стоять тихо, он явно считал, что этого более чем достаточно. Конь предназначен для верховой езды, - это Эгон знал и надеялся, что пони так же приручен, как деревянная лошадка его детских лет. Он попытался взобраться на широкую спину, кстати говоря, не имелось ни седла ни уздечки. Удивленный пони стоял тихо, пока мальчик не устроился, затем резким прыжком сбросил его.