Послесловие Ганса Гейнца Эверса
Когда из-за чьей-то нескромности стало известно, что я подумываю закончить фрагмент Шиллера "Духовидец", ветер возмущения прошелестел по немецкой прессе. "Берлинер Тагеблатт", извещенный первым, негодующе изрек: "Теперь наконец известно, кто замахнулся на святая святых Веймара". Справа, слева, с центра на меня зашипели хором: единственный раз в жизни я встретился с таким единодушием всех партий. Консервативно-антисемитская газета назвала меня "извращенным еврейчиком, страдающим патологической рекламоманией"; независимо-социалистический еженедельник проворчал насчет "порнографического импотента, который только и умеет ловить капли чернил с чужих перьев"; одна центральная газета предположила, что речь идет, видимо, "о детской попытке бесталанного бахвала восстановить публику против иезуитов".
Вдохновители общественного мнения в немецких землях объявили меня преступником, хотя ни один из господ судей не прочел ни строчки из инкримированного мне постыдного произведения.
Что я сделал особенного? Плохо ли, хорошо ли завершил незаконченный роман. Это случалось сотню раз, и никому не приходило в голову отнестись к такому опыту предосудительно. Работу ругали или хвалили, но никто не оскорблял писателя только потому, что он взялся за нее.
Откуда подобное возмущение именно против меня? Честно скажу, не знаю! Спрашивал у многих журналистов - они тоже не знают. Только один старый ландскнехт, обладатель шести псевдонимов, продающий свое остроумие каждому, кто заплатит, дал мне более или менее удовлетворительный ответ:
"Наша пресса отравлена мазохизмом, как и наш народ. Мы стремимся любой ценой причинить себе боль, опьяняемся, рассекая себя на куски! Чем ниже ползаем, чем недостойней себя ведем, тем нам приятней, - мы просто выпрашиваем пинок. Оплевываем все хорошее, нами созданное, воспеваем любую заграничную дрянь - это у нас называется "чувствовать космополитически". Вы живете космополитом, но часто защищаете собственный народ - это считается в наше время антигерманской позицией. К тому же вы имеете успех, - кто же вам такое простит? Пресса совершенно права: ценность, подлинность, значительность надо забросать грязью!"
* * *
Возможно так оно и есть. Мои книги читают - это правда, но нет газеты, которая напечатала бы мои высказывания; нет журнала, который решился бы опубликовать мои истории; нет театра, который рискнул бы поставить мои пьесы.
Будь я англичанином или французом, итальянцем или американцем, газеты и театры дрались бы из-за меня! У нас успех - признак дурного вкуса; не очень-то похвально быть немцем. Одному крупному немецкому писателю, к примеру, многие годы не везет. Любая значительная вещь подвергается диким нападкам, зато восторженно принимает пресса его слабые наброски, зная: ни при каких обстоятельствах он больше не добьется успеха. С другой стороны, я знаком с одним ловким драматургом, - как только он завоевал признание, пресса с ним разделалась. Недавно он опубликовал пьесу под испанским псевдонимом. И что же? Самые злобные его критики превознесли до небес неслыханный талант испанца. Все немецкие театры приобрели пьесу.
* * *
Я писатель, а не пророк, принимаю мир, каков он есть, и не пытаюсь его изменить. Я "рожден видеть, призван наблюдать" и стараюсь записывать наблюдения. Самонадеянно считаю, что у меня хорошие глаза.
Потому и не жалуюсь. В этом лучшем из миров каждое существо функционирует, пожирая других. Как я могу прожить жизнь целым и невредимым? Каждый имеет право по доброте сердечной бросать в меня грязью, любимые соотечественники в особенности.
Потому и продолжаю свой путь. И если чуткая пресса объявила меня преступником, едва я начал писать эту книгу, и, вероятно, заклеймит отравителем и отцеубийцей, когда опубликую, - что делать, такова жизнь!
* * *
Во времена Шиллера все было по-другому. Разве кто-нибудь его упрекнул, что Турандот - только обработка? "Амфитрион" Клейста - перевод из Мольера (который, в свою очередь, обработал Плавта), - ну и слава Богу! Я же, по мнению прессы, выкапываю гроба и обкрадываю мертвецов.
Полагаю однако, что оставил Шиллеру шиллерово, не собираясь его как-то "обрабатывать". Незначительные изменения внесены в текст ради облегчения современного восприятия романа. Вот они:
Героев зовут принц фон ***, граф фон О***, юнкер фон Ц***, кардинал А*** и т. д. Они выезжают из К*** или еще откуда-нибудь, посещают ***церковь или ***монастырь. Шиллер, верно, и сам чувствовал, как утомительно это действует в процессе чтения и ближе к концу дал новому герою, итальянскому маркизу, вполне нормальное имя: Чивителла. Я также решил дать имена персонажам, равно как странам, городам и монастырям.
Далее я решил изменить некоторые, не очень употребительные сегодня, французские слова. К примеру: кустарник (вместо "бокаж"), собрание (вместо "ассамблея"), игрок (вместо "понтер"), чиновник (вместо "официал") и т. д.
Вот и все поправки. Я, впрочем, ни секунды не сомневаюсь: критика обрушится на меня за "бесстыдное насилие над текстом Шиллера".
* * *
Почему Шиллер не закончил своего "Духовидца"? Каждый историк литературы имеет особое мнение. По-моему, это праздный вопрос. Не закончил, и все. Когда берутся за продолжение - неважно, я или кто другой, - необходимо писать в шиллеровом смысле. Я совершил такую попытку. Каждого, кто любит Шиллера, поражает колоритная черта его творческого сознания, хорошо отраженная в "Духовидце". Это, если можно так выразиться, "криминалистическая" черта. Шиллер в предисловии к "Питавалю" - немецкому изданию знаменитого сборника примечательных преступлений - обсуждает тесную взаимосвязь драмы и преступления. Трудно найти другого писателя, который вывел на сцену стольких убежденных злодеев: Геслер, Франц Моор, Лестер, Вурм живут злом ради еще худшего зла. Идея "преступления" занимала Шиллера всегда - от "Разбойников" до "Дмитрия Самозванца".
"Духовидец" - тоже история преступления. Шиллер его не называет, а лишь весьма неопределенно внушает. Дабы закончить фрагмент, необходимо разгадать преступление и поставить в центре действия. От Шиллера не осталось ни словечка, ни намека по данному поводу, - потому-то историки литературы поостереглись ломать себе головы. Удивительно, вообще говоря, сколько бессмыслицы эти господа нагородили на фрагмент Шиллера. Боксбергер, который реализовал собрание сочинений в издательстве Грота, к примеру, пишет: "Отвратительный маркиз Чивителла, как и его дядя, кардинал, - креатуры иезуитов. Другая креатура иезуитов поставлена на пути принца - он попадает в сети прекрасной гречанки. Из ревности принц убивает ее любовника Чивителлу, пожертвованного иезуитами. Гречанка умирает от горя; на совести принца две человеческие жизни, ужасная тяжесть давит его душу, он созревает для перехода в католицизм и становится безвольным орудием иезуитов…" и т. д.
Таким вот манером читает университетский профессор Шиллера. Ничего похожего в "Духовидце" нет. Чивителла и его дядя никакие не "креатуры иезуитов": согласно автору, они входят в "Буцентавр" - это общество явно характеризуется как ветвь ордена иллюминатов, безусловных противников иезуитов. Нигде у Шиллера принц не ревнует Чивителлу и даже не убивает - в конце фрагмента маркиз выздоравливает. "Гречанка" - у Шиллера немка - умирает не от горя, но от яда, и принц у ее смертного ложа отнюдь не "созревает для перехода в католицизм", напротив, борется изо всех сил. Откуда господин профессор все это взял, - непостижимо!
История литературы не дала мне ни малейшего указания. Оставалась одна возможность - самому подумать над творческим методом Шиллера. У каждого художника есть излюбленные приемы, характерные константы: повторяется лейтмотив, колорит, определенная сюжетная линия, ход мысли. Шиллер, к примеру, весьма часто употребляет "письмо" как техническое вспомогательное средство. В "Разбойниках" мы находим два очень важных для действия письма; в "Коварстве и любви" письмо побуждает Луизу к конфликту; в "Дон Карлосе" из-за письма Эболи попадает в ловушку; в "Марии Стюарт" письмо несчастной королевы Лестеру усиливает ненависть Елизаветы. В "Духовидце" письма - в частности, письма принцу из резиденции и от сестры - также играют серьезную роль. Далее: у Шиллера неоднократно встречается лейтмотив "похищенного или убитого ребенка". В "Детях одного дома" Нарбонн устраняет детей брата, препятствующих получить наследство. В "Уорбеке" герой - один из детей Эдварда - ускользает от рук убийц. Точно такой мотив мы находим в "Дмитрие Самозванце": погиб маленький царевич или нет? И аналогичное - в "Мессинской невесте".
Вряд ли Шиллер намеревался использовать подобный мотив в "Духовидце", иначе литературоведы наверняка бы это пронюхали. В начале романа принц представлен третьим наследником: между ним и короной стоит кузен, прямой наследник, и старый, бездетный, болезненный дядя. Кузен, равно бездетный, умирает на первых страницах: принц получает все шансы добиться короны легитимным путем. Но вдруг мы встречаем странное замечание барона: "Да, мы заблуждались касательно семейных отношений при нашем дворе". И весьма любопытную фразу графа: "Принц был благородным человеком и, несомненно, стал бы украшением трона, которого он стремился достичь преступными средствами по злобному наущению". Если можно отыскать ключ к продолжению романа, - он здесь, в этих двух фразах.
Преступными средствами? Значит, принц становится преступником? Очевидно. Но преступником ради благородной цели, - надо учесть особенное пристрастие Шиллера, выраженное в "Разбойниках" и в "Преступнике из-за потерянной чести".
Какого рода преступление мог содеять принц? Интриги, которые по воле Шиллера сплетаются вокруг принца, имеют одну цель: пробудить в нем честолюбие; это удается. Путь к трону преграждает старый болезненный дядя, но его дни сочтены, здесь нелепо ожидать преступления. И все же: "Да, мы заблуждались касательно семейных отношений при нашем дворе", - пишет барон. Это может иметь лишь один смысл: между принцем и троном стоит кто-то еще. Учитывая излюбленные сюжетные линии Шиллера, резонно предположить: не кто другой, как маленький сын от тайного брака уже умершего наследника. Устранение данного препятствия было бы и в самом деле преступным актом. У Шиллера это присутствует во французском ("Дети одного дома"), английском ("Уорбек") и русском ("Дмитрий Самозванец") вариантах - во второй части "Духовидца" он вполне мог предложить немецкую версию события.
Поэтому интриге следует развиваться только в Германии, в герцогской резиденции.
Побуждением завершить "Духовидца" я обязан только Шиллеру: крохотная искорка достаточно ясно осветила дорогу.
* * *
Еще одно слово: поразительно современен Шиллер! Если забыть о шпагах и напудренных париках, кажется, будто действие происходит в наши дни. Чудотворцы и благодетели человечества, фантастические общества и ордена, угрюмо и яростно враждующие между собой. Кто перед нами - гуру, или обманщик, или оба в одном лице, - называйся он Шрепфер, Старк, Калиостро, Месмер? Тогда - иллюминаты и розенкрейцеры, сейчас - оккультисты, спиритисты, теософы, антропософы; тогда и сейчас во всех городах и странах - духовидцы всех мастей. Но, разумеется, столь гениального молодца, как шиллеров "армянин", не на каждом перекрестке встретишь.
Примечания
1
Перевод Р. Райт
2
Жестокое осуждение, которое позволяет себе барон фон Фрайхарт и тут и в своем первом письме по отношению к весьма просвещенной владетельной особе, покажется не только мне, но и всем, кто имел счастье ближе знать этого принца, сильно преувеличенным, и объяснить это можно только предвзятым отношением нашего юного обвинителя. (Примечание графа фон Остена).
3
Что же это, что видят лишь обреченные на смерть? - Цитата из "Германии" Тацита (лат.).
4
Перевод Е. Головина
5
Эпизоды из жизни и воззрения принца Александра (по бумагам, корреспонденции и документам графа фон Остена) собраны, опубликованы и прокомментированы доктором Жан-Батистом Кублюмом из Базеля, медицин-адъюнктом восемнадцатого вольтижерского полка армии Макдональда, Венеция (франц.).
6
Париж стоит мессы (франц.).
7
Ф. А. Месмер. "О влиянии планет" (лат.).
8
"Известная парочка братьев" (Гораций, "Сатиры"; лат.).
9
"Теория происхождения" (лат.).
10
"Естественная политика", "Система природы" (франц.).
11
Блажен владеющий (лат.).
12
Эрдег (венг. Eordogh) - дьявол.
13
Расшитый позументом венгерский полувоенный мундир.
14
Ordok (венг.) - черт побери.