- По значкам на моей шляпе можете убедиться, что я бывал в Риме и Иерусалиме, Кентербери и Компостелле. О, Иерусалим, Иерусалим! Я видел место, где Господа нашего побивали бичами. Оно известно под названием "Тень Бога". И там же, неподалеку, стоят четыре каменные колонны, по которым постоянно точится вода. Так они оплакивают смерть Господа нашего, говорят в народе. После Ноева потопа на Голгофе нашли голову Адама - это знак, что на том же месте надо покупать искупление Адамова греха. Я видел гробницу, в которую Иосиф из Аримафеи, сняв Господа с креста, положил Его тело; люди называют это место середкой мира. Рядом находится колодец, а вода в него поступает из реки, что течет в Раю. О, Иерусалим! Все, кто не способен плакать, учитесь у меня! Наш старый мир идет к последнему концу, век его истекает.
Стоял тридцатый день сентября, накануне прошел праздник святого Михаила Архангела. Лондонцы уже знали, что Генри Болингброк посетил заточенного в Тауэр Ричарда и вынудил его отречься от престола. Одни утверждали, что король отказался от власти под угрозой пыток или смерти, другие уверяли, что он сделал это по доброй воле, чтобы избавить страну от нового кровопролития и войны. Как бы то ни было, Умбальд из Ардерна был намерен извлечь пользу из этого смутного времени.
- Господь не спит, - взывал он. - Когда начнут куриться горы, Вавилону придет конец.
Настоятель церкви Св. Олбана, стоявшей на другом конце Вуд-стрит, даже перешел улицу, чтобы осадить нахала:
- Продавцам индульгенций не положено поучать народ. Они нагло обманывают людей и тем сеют зло!
Умбальд покосился на него:
- Старый дурень. Риза-то у тебя жесткая да тяжелая, а вот речь легковесная, язык без костей. Молчал бы лучше, глядишь, сошел бы за философа. Отвяжись от меня.
Старинная больница Св. Антония на Треднидл-стрит, от которой торговал снадобьями Умбальд, размещалась в давно опустевшей церкви, превращенной в зал с колоннадой; и в нефе, и в проходах рядами стояли кровати. В одном конце зала была устроена часовня; трапезная и общая спальня священников располагались в надворных строениях. Жители ближних улиц прозвали заведение "приютом умирающих". Очень верное название, поскольку заботы о душе считались в больнице более важным делом, чем лечение недужного тела. Казна пополнялась главным образом многочисленными дарами от живых и немалыми суммами от усопших, но выручке от торговли индульгенциями здесь тоже были очень рады.
- Ежели ко мне подходит искренне кающийся человек и оплачивает свои прегрешения, я охотно их ему отпущу. Ибо дано мне такое право. - Продавец индульгенций победно помахал пергаментным листом, на котором сразу бросалась в глаза заглавная буква "Я", увитая виноградными лозами, по которым карабкались обезьянки. - Любой, кто раскошелится на семь шиллингов для лечебницы, в награду получит от меня индульгенцию на целых семьсот лет. Это право я получил от самого Папы Римского. - Скатав папскую буллу в трубочку, Умбальд осторожно уложил ее в сумку и вынул оттуда же кусочек кости: - Вот святые мощи, оставшиеся от одиннадцати тысяч кёльнских девственниц. Омойте эту косточку в любом колодце, и вода в нем станет целительной.
Стоявшая рядом торговка пирожками перекрестилась, но Умбальд не обратил на нее ни малейшего внимания; старуха небось сроду тридцати пенсов в глаза не видела, а про шиллинги и говорить нечего.
- Ежели в вашей овце ли, корове ли вдруг заведется червь и скотина начнет пухнуть, напоите ее этой водою, она выздоровеет. Язвы да паршу как рукой снимает.
Несколько прохожих остановились поглазеть на чудесную косточку, но Умбальд сунул ее обратно в холщовую сумку - таким способом он рассчитывал собрать целую толпу любопытных.
Едва он начал новую зазывную речь, как приметил знакомца, - тот перешел улицу и свернул за угол. Умбольд сразу узнал Уильяма Эксмью, помощника настоятеля церкви Сент-Бартоломью, - еще бы, сколько раз монах бывал на празднованиях, которые устраивали лондонские больницы в дни своих святых покровителей. Торговец считал Эксмью личным врагом, потому что именно Эксмью ввел проверку подаяний, которые продавцы индульгенций собирали якобы для своих богоугодных заведений. Он же настоял на введении аккуратного учета собранных денег. И теперь Умбальд был обязан записывать имена всех покупателей индульгенций, тем самым лишаясь возможности прикарманить монетку-другую.
Эксмью остановился на углу Чипсайда. Он явно кого-то поджидал: вертел головой, вглядывался в оба конца улицы, беспрестанно закатывая и вновь опуская рукава рясы. Помощник настоятеля, судя по всему, пришел вовремя. Но глядите-ка, кто явился к нему на условленную встречу! Эмнот Халлинг! Умбальд прекрасно знал в лицо всех мало-мальски известных горожан, и ученого книжника, разумеется, тоже. Про Халлинга поговаривали, будто он занимается черной магией и обращает свое хитроумное искусство против Церкви. Зачем ему понадобилось встречаться с помощником настоятеля?
Умбальд приподнял шляпу в знак прощания с немногочисленными собравшимися зеваками и, пожелав им Господней милости и легкой смерти, неторопливо направился к перекрестку. Остановившись под Древом Кнута, он прислушался.
- Почему ты выбрал для встречи такое открытое место? - прошипел Эксмью, не дожидаясь обычного приветствия "С нами Бог!".
- Здесь никто не обратит на нас внимания, - ответил Эмнот Халлинг. - А мне нужно многое тебе сообщить.
- О чем?
- О некоем Томасе Гантере.
- О Гантере? - Эксмью удивился, снова услышав имя лекаря, но виду не подал и спросил с напускным безразличием: - Кто такой Гантер?
- Врачеватель из Баклерсбери. У меня была с ним дружеская беседа. Но ему известно всё.
И Эмнот Халлинг пересказал Уильяму Эксмью поразительный разговор с Гантером в харчевне, из которого следовало, что лекарь догадался о планах избранных. Вдобавок, припомнил Халлинг, Гантер мимоходом упомянул барристера Майлза Вавасура.
Его слова немало встревожили Эксмью, однако он снова сумел скрыть свои чувства.
- Этот лекаришка - просто болтун. Как моська, что пугает, да не кусает.
- В харчевне он толковал и про пять кругов.
- А ты, Эмнот Халлинг, держи язык за зубами и мотай на ус.
- Я ему ни слова не сказал. Однако ж он как-то прознал про поджог церкви Сент-Майкл-ле-Кверн, а ведь это дело еще только замышляется. Откуда у него эти сведения?
- Тише, тише, - стал успокаивать его Эксмью, сосредоточенно обдумывая услышанное. - Ты вникай в суть. Прикинь, что за намерения могут быть у этого Гантера. Неправое дело у него на уме.
- Что ты хочешь сказать?
- Он задумал нас погубить.
- Но мы же не погибнем.
- В высшем, духовном смысле - нет. Но труды наши на земле еще не завершены. Нужно положить конец его наветам. Положить предел злобе его.
- Со мной он всегда был очень мил.
- Это лишь для отвода глаз, Эмнот, уж поверь мне. Коли к нему в капкан попадешь, живым не уйдешь.
Халлинг с Эксмью двинулись по Чипсайду к скотному рынку. Следовать за ними по пятам продавец индульгенций не мог - они бы его заметили; он перешел на другую сторону Вуд-стрит, надеясь дослушать разговор.
- Тебе известно, Эмнот, что любой, кто станет нам мешать, будет проклят Богом?
- Богу незачем его проклинать, он и без того проклят. - Повисло неловкое молчание. - Так что же нам делать?
- Тебе пока ничего. У меня другое поручение для тебя.
- Касательно?..
- Я убежден, что Майлз Вавасур бросил тень на наше общество. Он меня очень беспокоит. Что-то он такое выискал в нашей святой вере. И теперь готов забиться в любую норку. Припадает к земле, словно умирающий жаворонок или перепуганная курица.
- Кто, Вавасур? Барристер?
- Да, он самый. Законник. У того, кому выпало родиться в гнезде болтунов, словесный поток не скудеет никогда. Ему лишь бы бормотать, лишь бы нашептывать. Эту глотку надо заткнуть. Унять его шепоток. Ты же человек ученый. Знаешь французский. Vous estes sa morte.Обуздать коня мало. Нужно укротить его навсегда.
Эмнот понял намек:
- За кого мне теперь трястись от страха? За него или за себя?
- Ты же знаешь: для нас убить - значит обрести свободу. Мы намного выше закона. Мы - царство любви. Если любовь крепка, закон ей ни к чему.
Избранные твердо усвоили непреложный догмат: им позволено безнаказанно убивать, если им подсказывает чутье или настроение; тогда они преисполняются божественным дыханием всего сущего и становятся блаженными. Бог ежеминутно убивает свои творения. Но избранным запрещено убивать ради выгоды или со злым умыслом; следовательно, случай Майлза Вавасура можно толковать двояко.
- Ты, Эмнот, человек надежный, как скала. Известен тебе какой-нибудь редкий, тайный яд?
- Есть один способ…
- Используй его незамедлительно. Храни тебя Бог. - Эксмью нещадно поскреб ногтями предплечье. - Уповаю на Господа. А на тебя уповаю еще больше.
- Таково, стало быть, твое желание?
- Затяни на нем недоуздок, выпусти дух. Покончим с этим делом.
- Так я должен его умертвить?
- Пока мне сказать тебе больше нечего. С нами Бог. - Эксмью взглянул на небо. - Пошли. А то скоро вечер.
Кутаясь в плащи от налетевшего ветра, они зашагали по широкой улице в сторону собора.
Продавец индульгенций побрел по Вуд-стрит обратно и вновь запричитал:
- О, Иерусалим, Иерусалим! Где сострадание? Где кротость?
Но для Эмнота Халлинга и Уильяма Эксмью его нытье слилось с завыванием ветра.
Вернувшись в свою келью в Сент-Бартоломью, Эксмью тут же достал перо, пергаментный лист и в неверном свете сальной свечи поспешно нацарапал письмо, адресованное Томасу Гантеру, проживающему в Баклерсбери, под вывеской песта, возле церкви Сент-Стивен в Уолбруке. "Истинно надежный и любезный моему сердцу друг, душевно приветствую тебя, - начал он и далее предложил Гантеру встретиться с автором послания на рассвете в лесу близ Кентистона, - чтобы обсудить разные серьезные дела, касающиеся тебя, а также лондонских церквей, которым грозит сожжение. Один твой верный друг раскроет там тебе свои помышления о предприятии, имеющем отношение к твоим интересам и твоей безопасности. Сейчас больше писать не стану, но намереваюсь присовокупить еще несколько строк после нашей встречи, где представлю подлинные доказательства того, что хочу тебе сообщить. Храни тебя Иисус. Nota bene: Я выбрал для встречи кентистонский лес, ибо там мы можем не сомневаться, что ни одной живой души близ нас не будет. Встретимся, и ты меня узнаешь".
Эксмью подозвал посыльного, дал ему пенни за услугу и строго-настрого приказал говорить, что письмо он получил от совершенно незнакомого человека. Помощник настоятеля был доволен собой: капкан он поставил на славу.
Глава двадцатая
Рассказ морехода
Мореход Гилберт Рослер поселился в Лондоне, в гостинице для путешественников. Хотя теперь он прочно осел в городе, ему нравилось, что беспрестанно сменяющие друг друга постояльцы занимают его разными историями про свои приключения. Сам Рослер когда-то ходил далеко на север, до самой Исландии; плавал в Германию и Португалию; бывал в Генуе, оттуда иной раз доплывал до острова Корфу. Случалось ему водить суда на Кипр, на Родос и даже в Яффу. Но, живописуя соседям по спальне эти странствия, он уносился в своих фантазиях много дальше тех мест, в самые неизведанные уголки земли.
Гостиница находилась в переулке Сент-Лоренс-лейн; над входной дверью красовалась, как положено, вывеска с изображением развесистого куста. В общей спальне стояло семь кроватей на колесиках, постояльцы спали на них попарно, валетом. Все это очень походило на корабельную каюту, и потому было по душе Гилберту Рослеру; кровать он называл исключительно койкой, а соседей по спальне величал мичманами. По обычаю, все спали голышом и наготы не стыдились, приговаривая, что вид голого мужчины обращает в бегство змею. Впрочем, нагота наводила на мысль о бедности и наказании - словно все собравшиеся в гостинице путешественники добровольно решили сообща изведать неприкрытую суть человеческого существования. За пенс можно было снять койку на ночь, за шесть пенсов - на неделю. В гостинице имелись также три отдельные комнаты, каждая запиралась на засов и ключ. Хозяйка, госпожа Магга, сдавала их за шиллинг в неделю.
Как многие лондонские домовладельцы, Магга безумно боялась пожара, и, поскольку причиной беды чаще всего бывала свечка, от которой вспыхивала солома, Магга держала все свечи у себя, самолично зажигала их по вечерам и самолично же гасила через час после наступления ночи. Несколькими месяцами раньше она попросила Рослера взять на себя эти обязанности в пределах спальни: природная стыдливость не позволяла ей расхаживать среди голых мужчин. В благодарность Магга снизила ему недельную плату за питание до двух шиллингов, а трапезничал он неизменно за главным столом. Чтобы оплачивать житье в гостинице, Гилберт водил груженные углем баржи вверх по реке Флит, от самого устья у Си-Коул-лейн на север, к лесу близ Кентистона, или Кентиш-Тауна, где обосновавшиеся на берегу металлисты устроили настоящую литейную мастерскую.
Как-то в самом начале октября Гилберт пригласил Маггу к себе на судно. Она уже говаривала ему, что не прочь подняться по речке выше, потому что никогда дальше Кентистона не бывала. Еще девочкой в праздник юной Девы Марии ее возили в церковь Сент-Панкрас. Вместе с другими детьми Магга плясала там вокруг дерева, украшенного изображениями Богоматери, но местность помнила смутно. Первого октября был канун праздника ангелов-хранителей. А предыдущим утром парламент, собравшись в Вестминстерском зале, принял отречение от престола короля Ричарда II. Архиепископ Кентерберийский спросил членов палаты, утверждают ли они "приведенные причины смещения короля с престола", и в ответ раздались крики: "Да, да, да!" На вопрос Генри Болингброка, одобряют ли они его восшествие на трон "всем сердцем и искренним словом", в ответ опять прозвучало дружное: "Да, да, да!" Сообщения о сей великой перемене в истории Англии Гилберт и Магга восприняли с молчаливой покорностью, почти равнодушно. Перипетии судеб сильных мира сего их ничуть не занимали.
Магга вышла на нос баржи и села на маленькую скамеечку; Гилберт стоял рядом и с помощью длинного шеста вел судно против течения. Его помощник, совсем юный парнишка, подгребал на корме веслом. Отчалив от пристани на Си-Коул-лейн, они поплыли мимо громадной тюрьмы "Флит", окруженной сточной канавой. Магга прикрыла нос рукавом. Пара узников, протягивая плывущим мимо лодочникам и пассажирам коробок и блюдце, просили подаяния. Баржа подошла к берегу так близко, что Магга разглядела рисунок на оловянном блюдце: дверь в острых шипах. С воды ей открывался прекрасный вид на лощину, по которой текла река. На восточном, более высоком и крутом, берегу стояли дома и сараи, а у самой воды тянулись навесы дубильщиков кож, и Флит здесь окрасился в темно-багровый цвет. Будто превратился в кровавую реку. Воздух тоже был нечист, к нему примешивалась вонь от гниющих внутренностей, которые свозили сюда со скотобойни и сваливали прямо в воду.
Гилберт налег на шест и негромко сказал:
- Я боялся признаться вам, где нам предстоит плыть, - а вдруг вас ужас обуяет.
- Меня? Никогда и ни за что.
Баржа прошла под двухарочным каменным мостом. Впереди, за рядом доходных домов и гостиниц, показалась мельница. Та, что на Тернмилл-стрит, догадалась Магга. По берегу прогуливались Хозяйка бани с Розой, и Элис указала девушке на медленно скользившую по реке баржу.
Гилберт снова налег на шест и спросил:
- Какая самая широкая водная гладь, по которой можно ходить без малейшей опаски? - Магга отрицательно покачала головой. - Роса. А теперь ответьте на такой вопрос: что не замерзает никогда?
- Не отвечу. Откуда мне знать?
- Горячая вода.
Игра эта называлась "Загадки Валтасара", и Рослер получал от нее огромное удовольствие.
- А какой лист чище всех прочих?
Магга промолчала, хотя догадывалась, какой будет ответ.
- Листок остролиста: никто не станет им зад подтирать.
- Гилберт, я сейчас заткну уши. Еще что спросите?
- Сколько телячьих хвостов дотянутся с земли до неба?
- Гилберт!
- Не больше одного, если он достаточной длины. Они проплыли мимо Смитфилда; вода стала чище, воздух посвежел. Баржа подошла к полям, принадлежавшим обители Девы Марии в Кларкенвеле. Освальд Ку, церковный староста, катил тачку, доверху нагруженную мешками. Магга указала пальцем на вереницу строений, откуда только что появился староста:
- Та монахиня - из здешней обители. - Она перекрестилась. - Храни ее Святой Дух.
- Она предсказала смерть Ричарда.
- Ее втянули в королевские игры. А в них лучше не ввязываться.
- Если только не хочешь стать королевой.
- Нет, это не для нее. Она - девушка добродетельная. Христова невеста.
Вслед за лощиной река повернула на запад. Течение замедлилось. В прибрежных полях торчали доски и щиты: здесь тренировались лучники. В траве на разном расстоянии виднелись каменные меты для метателей копий.
- Видал я в Швеции реку, - опять заговорил мореход, - названия не знаю, но она и посейчас там течет. В воскресенье вода бежит быстро, а потом всю неделю вообще стоит или течет едва-едва. В той же стране есть другая река, так она ночью замерзает, а днем льда и в помине нет.
Магга с восторгом слушала его байки о дальних краях. Он рассказывал об одноногих людях, у которых единственная ступня такой величины, что, когда они ложатся отдохнуть, она целиком закрывает их от солнца; об эфиопских детишках с белыми волосами, о жителях острова Ормуз, где жара стоит такая, что яйца у них висят до колен. Еще Гилберт видел гору в семь миль высотой, на которой покоятся останки Ноева ковчега. А в одном индийском колодце на берегу океана вода ежечасно меняет запах и вкус. А на Суматре есть базар, где торгуют младенцами: тамошние жители их едят и уверяют, что это лучшее, нежнейшее мясо на свете.
Они подплыли к красивому холму - в ближних полях еще пасся на жнивье деревенский скот. Пшеницу и рожь уже убрали, и среди полей высилась большая деревянная статуя Богоматери, которую окрестные крестьяне молили послать на следующий год хороший урожай. Перед изваянием стоял на коленях мельник Коук Бейтман.
- Расскажите еще о диковинных людях, - попросила Магга, но Рослер отозвался не сразу: река здесь круто поворачивала на северо-запад, к лесу.