- Слушай, ты, василиск в женском обличье, я наложу на тебя епитимью - отправлю в лечебницу Сент-Джайлз отмаливать грехи среди прокаженных.
- А я буду учить их слову Иисуса, создателя цветов.
- Не будешь. Ты - мастерица по дьявольскому наущению сказки рассказывать.
- Разве Дьявол нашептывает мне про короля? Разве Дьявол пророчит ему погибель?
- Ave Genetrix! Матерь лжи!
А началось все со сновидения - или видения. За три месяца до того Клэрис слегла в лихорадке; изнуренная болезнью, она призналась врачевавшей ее монахине, что ей являлся бес в виде старого-престарого уродливого карлика; он бродил по лазарету, касаясь кровати каждой страдалицы, потом обернулся к Клэрис и сказал: "Хорошенько примечай, сестричка, все эти ложа, ибо я навещу каждое, без изъятия". В другом сновидении - или видении - Клэрис бросилась на беса с кулаками; он же лишь засмеялся и, отпрыгнув подальше, сказал: "Вчера я растревожил вашу сестру регентшу куда сильнее, она же и не пыталась меня поколотить". Услышав про столь странную беседу, регентша страшно возмутилась и потребовала, чтобы Агнес при всем капитуле отчитала Клэрис. Вместо этого Агнес призвала молодую монахиню к себе в келью.
- Ты ведь знаешь, - начала она, - что существует три вида сновидений. Есть somnium coeleste, или сон, навеянный небесами. Да только твои-то ветры веют совсем не оттуда.
Клэрис громко расхохоталась:
- Ваше преподобие, прикажите дать мне ревеня, чтобы очистить от скверны.
- Затем есть сновидение, возникающее под воздействием somnium naturale - естественного сна - и соков самого организма. А третий вид возникает при somnium animali, или угнетенном духе. Скажи, Клэрис, который из трех тебе привиделся?
Монахиня молча покачала головой.
- Сознаешь ли ты, что разум твой заполонен совами и обезьянами? - Клэрис безмолвствовала. - Тебе снится король Ричард?
- Да. Мне снятся проклятые.
Этот дерзкий ответ Агнес оставила без внимания.
- Еще бывает сон, который называют встречей. И что же, в таком случае, тебе является?
- Я - сестра дня и ночи. Сестра лесам. Они мне и являются.
- Ты лепечешь, как дитя.
- В таком случае мне надо спуститься во тьму под монастырем.
Преподобная Агнес быстро подошла к Клэрис и ударила ее по щеке. Обезьянка жалобно заверещала, залопотала, а настоятельницу стало вдруг неодолимо клонить в сон.
- Господи, молю Тебя, вразуми рабу Твою, подскажи верное решение. А ты пока ступай.
Той же ночью сестра Клэрис, поднявшись с постели, расплакалась так горько, будто кто-то невидимый бранил ее на все корки; казалось, некая неодолимая сила выталкивает монахиню из спальни и гонит в церковь, на клирос, несмотря на отчаянное сопротивление несчастной. Там она полуприлегла на сиденье и негромко заговорила. Вокруг собрались встревоженные черницы, прибежала врачевательница, а за нею и помощница преподобной Агнес. Наутро они передали настоятельнице слова Клэрис: "Водою пробудит он расточителя. Не минет и пяти годов, как грянет страшный голод, ибо потоп и непогода сметут плоды крестьянского труда. Так он меня предупредил. И не найдя на небе солнца, зато увидев головы двух монахов и деву у кормила власти, все умножайте на восемь. Тут и приидет смерть, и Дейви-землекоп в отчаянье умрет".
Всего за девять лет до этих событий в Англии свирепствовала чума, или "черная смерть". Не мудрено, что пророчество Клэрис настолько напугало слушательниц, что две монахини забились в рыданиях. Остальные, окаменев от ужаса, молча наблюдали, как Клэрис, задрав одной рукою рясу, другую на виду у всех сунула себе между ног.
- Первый дом воскресенья принадлежит Солнцу, а второй - Венере, - возвестила она и потеряла сознание. Ее отнесли в лазарет, где она провела целых шесть дней кряду.
Вся обитель пришла в волнение. Простершись пред высоким алтарем, настоятельница несколько часов безмолвно молилась. Ее подопечные собрались в здании капитула и там шепотом спрашивали друг друга, уж не грехи ли самой обители явились причиною видений и прорицаний. Слова "фантазия", "фантасмагория", "фантастический", "фантазмы" тихо шелестели вокруг, однако нашлись среди монахинь и такие, кто не исключал, что сестре Клэрис было подлинно божественное озарение и она изрекала настоящие пророчества.
Через два дня после событий на клиросе настоятельница решила вечером посоветоваться с монастырским исповедником, молодым бенедиктинцем по имени Джон Даклинг, знакомым с искусством врачевания; впрочем, по его собственным словам, он не чуждался и прочих искусств.
- Чтобы предотвратить безумие, можно вскрыть ее лобную вену, - предложил бенедиктинец.
- А не височные?
- Височные помогают только при мигренях. Главнейший желудочек мозга, извольте видеть, расположен здесь. - Он легонько постучал пальцем по своему лбу, гладкому, как у молодой монахини. - Тут, собственно, и гнездится воображение, оно порождает разные фантастические образы. Известно ли вам, что мозг, подобно полотну художника, белого цвета? Именно его белизна позволяет разуму и восприятию раскрашивать ее в разные цвета.
- А правда, что все вены берут свое начало в печени?
- Конечно. - Явно озадаченный, священник на миг смолк. - Но там, преподобная матушка, резать нельзя: слишком велик слой плоти. Слишком толст.
- В ее мозгу, Джон, мы вряд ли обнаружим много вещества, - улыбнулась Агнес.
- Разумеется. Перед кровопусканием дайте бедняжке поджаренного хлеба и вина. Вену вскрывайте позолоченным инструментом. Так принято. После кровопускания заверните ее с головы до ног в синее полотнище и проследите, чтобы и в постели, и вокруг все тоже было синего цвета. Пусть больная спит только на правом боку, а в ее ночном колпаке непременно должна быть дырка - для выхода испарений.
Не склоняя головы и не пряча рук в рукавах рясы, Даклинг расхаживал взад и вперед по келье настоятельницы.
Но поскольку дело не терпело отлагательства, Агнес решила закрыть глаза на неучтивость священника.
- А что, если ее жизненные соки взбунтуются? - спросила она.
- От конвульсий хорошо помогает шалфей. Отсюда вывод: зачем человеку умирать, если в огороде растет шалфей? Смешайте его листья с экскрементами воробья, ребенка и собаки, питающейся исключительно костями, и дайте ей.
- Я уж думала напоить ее настоем чемерицы, чтобы очистить организм.
- Нет-нет, не надо. Чемерица - растение горькое, очень сильного действия и настолько сухое и острое, что пользоваться им нужно с большой осторожностью. Я своими глазами видел, как люди, приняв чемерицы, впадали в такую вялость, что их можно было счесть за покойников.
Преподобная Агнес не случайно задавала вопросы: она опасалась, что сестра Клэрис откажется от кровопускания, и ее придется силой подвергать этой процедуре, что вызовет волнение и ропот среди молодых монахинь. Однако со стороны Клэрис никаких возражений не последовало. Казалось, на операцию она соглашается даже с охотою, будто радуясь столь пристальному врачебному вниманию к своей особе. Лицам духовного сана не полагалось отворять кровь, поэтому в обитель приглашен был известный своим мастерским умением местный лекарь по имени Хьюберт Джонсон. Усадив Клэрис верхом на передвижной стульчак, он осторожно вскрыл вену. Клэрис не шевельнулась, не издала ни звука, лишь улыбнулась, когда он поднес к ее лбу склянку и легонько нажал на вену. Клэрис ласково глядела на него и вдруг пукнула; смрад заполнил комнату. Закончив дело, лекарь погладил монахиню по голове.
- Возможно, вместе с кровью ты частично утратишь память, - предупредил он. - По утрам расчесывай волосы гребнем из слоновой кости, лучшего средства восстановить память на свете нет. А вот грецкие орехи ее губят. И лук тоже. Их лучше не есть. Старайся не ходить в дом к рыжеволосым или краснолицым людям.
- Так здесь всегда сестра Идонея, - заметила Клэрис.
Лекарь не понял ее слов и обернулся к стоявшему в углу священнику.
- Видите, какая у нее белая шея? Это признак распутства, - шепотом сообщил он. - А запашок-то почуяли?
Несмотря на все меры, предусмотрительно принятые Хьюбертом Джонсоном, Клэрис ночь спала плохо, встала к первой утренней молитве и на виду у собравшихся на хорах монахинь принялась подметать пол в нефе, громко предрекая монастырю насилие и гибель. Да и все прочие церкви будут разрушены в Англии до основания, объявила она.
Слухи о ее пророчествах скоро вылетели за стены обители и разнеслись по городу. Время было неспокойное, на троне сидел слабый, жалкий король, и народ охотно принимал на веру суровые предостережения Клэрис. Кое-кто называл ее полоумной монахиней из Кларкенвеля, но другие, коих было множество, почитали ее и величали блаженной девой Кларкенвеля. Епископ прислал священника, умеющего изгонять бесов; тот несколько раз беседовал с Клэрис и пришел к заключению, что ум ее расстроен и терзаем противоречиями.
- Кротость Богоматери пронзила мне сердце, - однажды призналась она. - Как-то раз Дева Мария явилась мне и попросила спеть О Alma Redemptoris mater.
- Но преподобная Агнес говорила, что тебе, по твоим же собственным словам, снятся только проклятые.
- Больше ничего объяснить не могу. Песнопение я заучиваю, но грамматику знаю плохо.
После чего воззвала к Спасителю. Во время другой встречи она предсказала огонь и меч, но следом с радостным воем стала пророчить блаженство. Разгадать смысл ее слов экзорцист был не в силах. Он посоветовал одно: держать ее в обители и ни под каким предлогом не выпускать за пределы монастыря.
Три недели спустя после того, как Клэрис взялась подметать пол в церкви, окрестные улицы облетела молва о новом необычайном событии: люди будто бы своими ушами слышали многократные громкие вопли монастырской регентши. Монахини сбежались в здание капитула и увидели, что регентша стоит столбом, а на каменном полу, крестообразно раскинув руки, распростерлись несколько монахинь. Вокруг их неподвижных фигур были цепочкой разложены маленькие, выточенные из дерева и камня изображения Девы Марии; между телами горели свечи. Монахини негромко, речитативом выпевали литургический антифон Media vita in morte sumus; регентше же почудилось, что они поют Revelabunt celi iniquitatem ludi, а это слова известного колдовского заклинания. Оттого регентша и подняла крик. Тем временем одна из монахинь вскочила на ноги и швырнула свечу в своих сгоравших от любопытства перепуганных сестер; другая трижды прикусила зубами камышинки, а это знак проклятия. Многих обуял страх, что бесовщина охватит весь монастырь, и настоятельница приказала запереть нарушительниц порядка в монастырских погребах.
Как раз наутро после этого неприятного происшествия преподобная Агнес де Мордант и пошла с сестрой Идонеей в расписную келью, где назвала Клэрис матерью лжи.
- Из-за тебя здесь начались напасти, - говорила настоятельница. - Можно подумать, среди нас затесалась грязная свинья.
Клэрис пристально посмотрела на грудь Агнес.
- Кольцо на монашеском облачении - все равно, что кольцо в носу у свиноматки.
У настоятельницы руки чесались дать сквернавке оплеуху, однако она сдержалась.
- Не тверда ты в своих речах своих, Клэрис. Того и гляди, оплошаешь да в лужу сядешь.
- Не оплошаю. У меня под ногами каменная твердь.
- Тогда молись о спасении, дочь моя.
Клэрис пала на колени.
- Я молюсь Деве Марии, святой Богоматери, молюсь, чтобы пять ран на теле единственного Её Сына проявились вновь.
Агнес бросила на нее неприязненный взгляд. Она подозревала молодую монахиню в изощренной хитрости, но доказать ничего не могла.
- Раны эти обернутся ранами нашего города, когда он вознесется к высшему блаженству, - продолжала Клэрис.
- Темнишь, сестра.
- В Лондоне случится пять пожаров и пять смертей.
Не вставая с колен, она запела:
И пришла она в боковой придел,
Где Деве молились в слезах, -
Но псалом пропет, и храма уж нет,
А монахини спят в гробах. [2]
Вняв горячим просьбам преподобной Агнес, Роберт Брейбрук, епископ Лондона, велел доставить Клэрис в свой дворец в Олдерменбери. За долгие годы Роберт разбогател на церковных доходах. Этот крепкий румяный мужчина был известен тем, что внезапно впадал в неистовый гнев. Кларкенвельскую монахиню целый час продержали в тесной каменной келье, прежде чем провести в соседнюю просторную залу пред очи епископа. Тот сидел, обмакивая пальцы в чашу с розовой водой.
- Так вот она какая, маленькая монашка, изрекающая большие пророчества. Oh, та dame, il faut initier le peuple аuх mystères de Dieu. Ты эту песню поешь? Оставьте нас, - бросил он двум каноникам, которые привели Клэрис, и те поспешно удалились. В коридоре они приникли к закрытой двери, но слов расслышать не могли, лишь однажды из залы долетел смех. Наконец беседа закончилась. Роберт Брейбрук с монахиней вышли, рука епископа лежала сзади на шее черницы.
- Разумное дитя умеет ждать, - проронил он.
- Разумное дитя знает своего отца.
- Помни, Клэрис, отныне я твой отец.
Глава вторая
Рассказ монаха
Водно ветреное дождливое утро, спустя неделю после беседы Роберта Брейбрука с сестрой Клэрис, случайный прохожий мог заметить в крытой аркаде церкви Сент-Бартоломью-де-Грейт, принадлежавшей небольшой обители в Смитфилде, двоих мужчин. Они вели серьезный разговор и быстро шагали вдоль колоннады. Один был в черном плаще с капюшоном - типичном одеянии монахов-августинцев. На другом болталась хламида из кожаных лоскутов, с пояса свисали шило и ножовка - орудия его ремесла. За ними, потупя голову, следовал третий, помоложе. Случайного наблюдателя, вероятно, озадачило бы одно обстоятельство: хотя третий шел почти по пятам за теми двумя, они его явно не замечали. Звали молодого человека Хэмо Фулберд. Он внимательно прислушивался к беседе старших.
- Надо действовать, - сказал монах.
- К чему спешить? Дело-то опасное, - возразил плотник. - За нас монахиня управится.
- И то верно. Она здорово разжигает горожан. - Монах помолчал. - После пожара запах ладана особенно сладок. Однако ж, Марроу, действовать необходимо. А как, знаешь сам.
Небо над аркадой застлала черная дождевая туча; вдруг ее толщу пронзила молния. Хэмо невольно взглянул на своды галереи, ее дуги и ребра сдерживали напор каменных глыб; во влажном воздухе от кладки прогоркло тянуло давно забытыми временами, камень словно негодовал, что его замуровали здесь. Юноше почудилось, что монах с плотником попали в каменный плен, заключены в раку - выбраться можно, только если разговаривать вполголоса и не делать лишних движений, не то тяжеленный многовековой слой над их головами похоронит их навеки. Согнувшись в три погибели, они шли под каменными сводами, а ему казалось, что они вот-вот благоговейно опустятся на колени. [3] Камень громоздился все выше и толще, бросая вызов дождю и ветру, давая благословение союзу земли и неба. "Какая разница, что говорят эти двое? - рассуждал сам с собою Хэмо. - Глаза бы не глядели ни на траву, ни на цветы, хочу смотреть только на камень. Это мой дом. Готов сам стать камнем. Если они вздумают передразнивать да высмеивать меня, я обращу к ним свое каменное лицо".
- Я уже рассказал тебе все, что нужно, про пять кругов спасения, - напомнил монах (его звали Уильям Эксмью). Он откинул капюшон; когда-то на голове у него вместо тонзуры красовалась густая рыжая грива. - Пять способов, и каждый используется пятикратно.
- На Тернаген-лейн. В граде Господнем. Пять органов чувств. И пять ран на теле Господа.
Некоторое время они молча шагали вдоль внутреннего двора, в центре которого находился источник, из которого монахи брали воду. На его металлической крышке стояло изваяние святого Хрисостома, поднявшего руку в вечном благословении.
- В имени Иисуса букв тоже пять. Эта задачка решения не имеет.
Плотник Ричард Марроу не откликнулся, будто боялся или не хотел говорить. Будто он уже подсчитал, сколько слов понадобится ему до конца жизни на этом свете, и не желал превысить заветное число. Он был высок ростом, но отличался тщедушием убежденного аскета.
Монах указал на пробившийся сквозь тучи свет, в котором ярко засверкали краски аркады и вновь появились тени:
- Видишь, сам Господь осенил нас сейчас своим дыханием. Он по-прежнему здесь.
Дождь прекратился так же внезапно, как и начался. Хэмо неудержимо тянуло прогуляться по Смитфилду. Он вырос в этом монастыре. В свое время его нашли младенцем на Кок-лейн, в двух шагах от обители. По общему мнению, он был нежеланным ребенком одной из многочисленных шлюх, занимавшихся своим ремеслом на этой узкой улочке. Младенца подкинули к дверям церкви Сент-Бартоломью, кроху подобрал пожилой привратник, присматривавший за лошадьми. С того дня Хэмо не знал иной жизни, кроме монастырской. У него оказались золотые руки, и его отправили в местный скрипторий учиться на художника-иллюминатора рукописных книг. Он готовил туши и краски, лощил пергаментные листы, с помощью линейки и угольного карандаша чертил на них линии. Навострился смешивать краски: черную с красной, белую с желтой. Потом познакомился с искусством рисовать беличьей кисточкой, делать наброски фигур. Научили его и штукатурить церковные стены под фрески: он покрывал их известковым тестом, которое предварительно смачивал, чтобы лучше держало краску. Поначалу Хэмо работал над небольшими росписями, которые у монахов назывались Biblia раuреrum, то есть библия бедняка. В алтаре, например, он выписал очертания фигуры Лонгина - сотника, пронзающего копьем тело Христа. Левой рукой Лонгин тянулся к своему лицу - в знак того, что чудесным образом прозрел. С годами Хэмо познал секреты искусства. Открытая ладонь означает суждение; поднятый или указующий палец - знак порицания. Согнутый палец обозначает речь, а поднятые руки - спор или описание. Распахнутые руки выражают изумление или поклонение. Скрещенные ноги выдают неестественность; поэтому именно в такой позе представляли в мистериях Ирода. Душу всегда изображали в виде маленькой голой фигурки, иногда увенчанной короной или митрой. Хэмо расписывал персонажей фресок красной и желтой охрой, белильной известью и ламповой сажей, зеленой краской и ляпис-лазурью.