- Нет-нет. Прекратите с ним всякие сношения.
И тогда перепуганный, дрожащий за свою жизнь барристер решил рассказать про козни Эксмью духовнику Генри Болингброка. Добиться в ближайшее время аудиенции самого Болингброка он не надеялся, зато мог попросить Феррура передать королю все услышанное на исповеди. После чего Уильяма Эксмью вместе с другими избранными возьмут под стражу. А сам Вавасур, быть может, даже получит награду от нового короля за то, что вскрыл заговор. Что же до общества "Доминус", то о нем - ни слова, ибо таково, несомненно, желание монарха.
- Потому молю вас, святой отец, - прошептал барристер в конце исповеди, - запомните мои простые, неприкрашенные речи и донесите их до слуха нашего доброго господина Генри. В великой сумятице и позоре, в которые ввергли нас эти вероломные подлые людишки, я уповаю лишь на Бога.
- Я досконально расскажу все моему доброму господину, и, с Божьей помощью, он займется ими, да так, что им не поздоровится. В такие времена король должен знать, кто ему друг, а кто враг.
- Безусловно.
- Передам только ему, и никому другому. А ты что решил, Майлз Вавасур?
- Большего я сделать не в силах, стало быть - точка. Ставлю на этом крест.
- Но ты раскаиваешься?
- Всем сердцем каюсь, что выбрал в прошлом неверный путь, темный, неправедный, тяжкий и ведущий в никуда.
- Ты говоришь это от чистого сердца и с искренней верой?
- Можете повесить меня за ноги, если я лгу.
- Дай Бог душе твоей райского блаженства.
- Оно дорогого стоит, тут одним пенсом не отделаешься, - с облегчением промолвил барристер, не без труда вставая с колен.
- Однако ж пенс его напоминает, - во-первых, своей округлостью, которая символизирует вечность, а во-вторых, благословенным ликом короля, оттиснутым на этой монете. - Священник запнулся. - Я имею в виду короля, вступающего в свои права.
- Как себя чувствует его милость?
- После триумфа в парламенте я государя Англии еще не видел. Но будь покоен. Когда поговорю с ним, сразу извещу тебя, как обстоят дела. - Священник едва слышно вздохнул при мысли о том, как на самом деле обстоят дела в этом мире, и тоже поднялся с колен. - По городу ходи с осторожностью. И прихватывай с собой надежного человека. Эксмью пока что не нашли. Возможно, порок еще разгуливает на воле. Известно, веером туман не рассеешь. И ради бога, не забудь: от "избранных" тоже добра ждать не стоит. Они могут тебе немало навредить.
- Благодарение Богу, святой отец, сейчас я чувствую себя сильнее, чем прежде. Я обрел то, чего страстно желал.
- Что именно?
- Раскаяние.
- То Святой Дух помазал тебя Господним елеем.
- Я смою прегрешения покаянными слезами.
- Когда кающийся плачет, вспоминая грехи свои, они ему прощаются. Прежде ты ведь плакать не мог, душа твоя была не способна скорбеть, она иссохла, точно бесплодная земля.
- Но я по-прежнему опасаюсь, что мои слова будут неверно истолкованы. Слишком долго я взирал на их черные дела. Эксмью вероломен.
- Кто может положить предел злоязычию?
- Многие будут трепать языком, их не остановишь ничем. Вода камень точит, размывает в песок.
- Ты сам заговорил о камнях. Скинь же каменную ношу. Если взваливаешь на себя непосильный груз, можно и надорваться.
- Тогда, святой отец, даруйте мне то, за чем я сюда пришел. Отпущение грехов.
Священник вновь вздохнул и откинул капюшон. Теперь они стояли лицом к лицу. Феррур пристально глянул на Вавасура, губы его шевельнулись, будто от жажды, и он тихим голосом наложил на барристера епитимью; Вавасур зарыдал в голос. Священник размашисто перекрестил ему лоб.
- Ego te absolvo… - начал он; тем временем Вавасур творил покаянную молитву.
Когда обряд был завершен, священник взял барристера под руку:
- Бог даст, все обойдется. Пойдем на воздух. - Они вышли из часовни и зашагали по мощеному двору. - Какая громадная сегодня луна, храни ее Бог.
Барристер не откликнулся. Он был поглощен мыслями о епитимье, которая вынудит его уйти под чужеземные небеса: взвесив великие грехи, совершенные Майлзом Вавасуром, Джон Феррер велел ему бросить нажитое добро и тем же месяцем отправиться в паломничество в Иерусалим. Во время долгого странствия он обязан будет просить милостыню на пропитание, поскольку выйдет в путь в одном лишь рубище, с посохом и пустой котомкой.
Исповедь Вавасура привела священника в подлинный ужас. Долгое молчание барристера о происходящем заставило бы любого добропорядочного представителя власти усомниться в его искренности. Феррур и раньше слышал про избранных, поскольку вести об этих отъявленных еретиках доходили даже до Антверпена и Кёльна. Но о том, что они завелись и в Лондоне, он не подозревал. И никто не знает, как зовут вероотступников и сколько их. А ведь они наверняка заловили в свои сети немало наивных душ! Эксмью, это исчадие ада, будет проклят на веки веков. И отчего Господь позволяет таким нечестивцам и еретикам действовать, как им заблагорассудится? Или все идет как идет по Его предначертанию? Но если всему заранее назначен свой час, тогда, выходит, даже милость Господня не может ничего исправить. Человек обречен на вечные муки. Когда-то Феррур сказал Генри Болингброку, что путеводной звездой, которая взошла на востоке и привела трех волхвов к Иисусу, была, наверно, их святая вера, воспринятая ими при крещении. "Таинство крещения вполне можно назвать восточным, ибо пришло оно с востока, где встает солнце; и первый день благодати наступил для них после ночи первородного греха", - объяснял он мальчику. Но теперь всё словно погрузилось в сумрак, стало неясным, расплывчатым. Что, если и грех - от Бога, Творца всего сущего? Тогда, возможно, избранные тоже вышли из Его рук. Он сам сотворил проклятые души.
- Господи, Твоя воля, - прошептал он холодеющими губами, - не расшатывай мою веру.
Первый осенний туман медленно окутывал двор Вестминстерского дворца. Раньше на этом месте была топь, и дворец построили на острове посреди нее, in loco terribili. Место так и осталось жутким, пропитанным ненавистью и завистью воинственных властолюбцев. Казалось, туман и сумрак никогда не покидают его. Во дворе Джон Феррур встретил Перкина Вудроффа, одного из приспешников Генри; как раз в тот день он пригрозил Ричарду внезапной смертью.
- Пора разрушения подошла к концу, - после положенных приветствий объявил он священнику. - Надо начинать строить.
- Пока не придет скончание веков и не разрушит все сущее.
- Темны ваши речи, сэр Джон. Но зачем унывать? Завтрашний день еще не народился.
- А потом завтра станет днем вчерашним.
- Ваш разум помрачен, святой отец. Эта хмарь проникла в голову и затуманила мозг. - Вудрофф подступил поближе. - Смотрите, чтобы того же не случилось с Генри. Воля его должна быть крепка и незыблема. Тому, кто нагреб себе раскаленных углей, чтобы развести огонь, нужно мчаться вперед через любые препятствия.
- Я буду помогать ему, Перкин, сколько хватит сил. Храни тебя Христос.
В глубине души, однако, священник полагал, что Генри Болингброку мешают гнилостные телесные соки; так нагар не дает свече ярко гореть, и копоть лишь сгущает мглу. Он ступил на расшатавшийся булыжник, поскользнулся и рухнул наземь; боль была такая, что некоторое время он не мог шевельнуться.
- Ого! Вот уж пал так пал - словно весь род человеческий, - раздался знакомый голос, и Генри Болингброк помог Ферруру встать. - Ходи осторожнее, гляди под ноги.
- А вы, сэр, олицетворяете собою милость Божию после грехопадения.
- Говорят, будто мглу порождают разлагающиеся облака. А мне сдается, туман восходит из земли.
- Гниль в нем точно есть. Для меня такой туман - это аллегория греха.
- Отлично сказано. - Генри хлопнул духовника по спине. - Нам, людям, негоже забывать про нашу тленность. - Его горячее дыхание мешалось с туманом. - Ты - привратник у дверей моей совести. В день моего торжества поговорим лучше о духовных материях.
- Сначала, сэр, я обязан обсудить дела, которые могут вас сильно обеспокоить. Совсем не радостные приходят вести.
Туман уже стелился вдоль реки и вползал в обнесенный стеною город. [19]
- Но ведь сегодня, Джон, день редкостно счастливый.
- На самой плодородной земле растут самые скверные сорняки.
- Что ты хочешь этим сказать? Нас подстерегает опасность?
- По моим предположениям, сэр, еще как подстерегает. Причем грозит она и телу, и духу. Может быть, зайдем на минутку в часовню?
Глава двадцать вторая
Рассказ помощницы настоятельницы
Десять дней спустя после того, как Генри Болингброк услышал про избранных, сестра Бриджет вместе с кларкенвельской монахиней стояли на галерее Вестминстерского аббатства. Прильнув к специально проделанному в стене глазку, Клэрис наблюдала проходившую внизу церемонию. У главного алтаря, на алебастровом, богато украшенном драгоценными камнями троне, восседал Генри в золотом парчовом одеянии. Под ногами у него лежал шитый золотом и серебром гобелен, изображавший встречу Самуила и Саула.
- Вижу корону, - прошептала Клэрис, - с крестообразно пересекающимися дугами. Такое дивное творение - и возложено на голову нечестивца. Они разрушили храм и украли сосуд благодатный.
Снизу доносился голос Генри, произносивший по-английски монаршую клятву при вступлении на трон. Клэрис опять гневно забормотала, уже не обращаясь к Иветте:
- Он отправит души агнцев волку, и тот их удавит. Но не видать ему зеленых лугов, где пасутся агнцы, не знать ему райского блаженства. Никакой святой елей ему не поможет.
Она имела в виду елей для помазания нового короля на царство; его брали из чудотворной чаши, которую Томас Беккет получил от явившейся ему Девы Марии. Два года назад король Ричард искал в гардеробной Тауэра ожерелье короля Джона и случайно обнаружил ту чашу. Монахиня услышала об этом из уст самого Ричарда.
Три дня назад вместе с Бриджет она посетила Ричарда; король был совершенно сломлен. Ему доложили о пророчествах кларкенвельской монахини, предсказывавшей его свержение и смерть, и он пожелал встретиться с Клэрис. Но когда ее привели в каменные "покои", она поняла, что несчастный уже тронулся умом. На нем было длинное белое одеяние, из-под которого виднелись босые ступни, на голове черная ермолка. Он сидел в углублении, высеченном в каменной стене. Когда монахиня приблизилась, он протянул ей какие-то бумаги.
- Бодрись, преподобная Клэрис, - сказал он. - И утешься. Я - блаженный, человек божий. Ты предсказывала мой конец, но не можешь предсказать моего начала.
- О чем вы, ваша милость?
- Возьми восемь миль лунного света и сотки шар. Возьми восемь валлийских песен и подвесь их на амбар. Возьми левую ножку миноги и смешай со скрипом телеги. Неужто это сделать труднее, чем свергнуть с престола короля? Помазанника Божия?
- Чтобы зеркало засияло чистотой, его сначала надо обмазать черным мылом.
- Ты, дева, еще безумнее меня. Или ты хочешь сказать, что святость помазанника однажды воссияет заново? - Он встал, подошел к Иветте и преклонил перед нею колена. - А ты, монахиня, что скажешь обо мне?
- Бедный вы, бедный, вот что я скажу, сэр.
- Бедность - это увеличительное стекло, сквозь которое мы смотрим на друзей. - Он обернулся к Клэрис. - Я полюбил плакать. Слезы ручьями текут у меня по щекам. Я - источник всех вод. Когда будут короновать это гнусное насекомое?
- На тринадцатый день месяца. В праздник Святого Эдуарда.
- В праздник благочестивого короля, воздвигнувшего аббатство. В этот день камни разом обвалятся и падут. Земля содрогнется.
- Ежели он враждует с Господом, то…
- Ливень обрушится на алтари. Таково мое пророчество. - Он быстрым шагом прошелся по узилищу. Сквозь узенькое оконце над каменным сиденьем была видна Темза. - Растолкуй мой сон, и я скажу, что ты наперсница Бога. Мне снилось, что один король устроил великий пир. За столом сидели еще три короля, и эти три короля ели одну только овсяную кашу, зато столько, что у них яйца полопались, и из них вышли двадцать четыре быка с мечами да щитами и пошли рубить всех вокруг, так что в живых остались только три белые селедки. Девять дней и девять ночей селедки те истекали кровью и стали похожи на проржавевшие конские подковы. К чему бы этот сон?
Клэрис пришла в замешательство, однако ровным голосом ответила:
- Это выше моего разумения, сэр.
- И моего. - Он по-прежнему ходил взад-вперед, шлепая босыми ногами по каменному полу. - Говорят, что у тебя есть свитки с заклинаниями, что ты - колдунья.
- Неправду говорят. На свитках, которые всегда при мне, - тексты молитв.
Несколько мгновений он пристально смотрел на нее, но лицо монахини оставалось безмятежным, она лишь скромно отвела взгляд.
- Вы стягиваете груди кружевом, мадам?
Она молча осенила себя крестом.
- Ты, однако же, не краснеешь. Твои душа и тело глубже омута, сестра Клэрис.
Они еще немного побеседовали, и Ричард сказал им про священный сосуд.
- А этот лже-король - всего лишь раскрашенный идол. Его помазали на царство, но елей скоро протухнет, вонь пойдет до небес. - Вздохнув, он опять опустился на каменное сиденье. - Радуют душу мою одни только духовные песнопения, они избавляют меня от мук этой жалкой жизни. Спой мне что-нибудь.
Чистым умиротворяющим голосом Клэрис запела:
- Иисусе, смилуйся! Смилуйся, молю Тебя.
Когда они расстались, Ричард негромко напевал молитвенный гимн.
- Смерть его уже стоит на пороге, - шепнула Клэрис Иветте.
Это ее пророчество, как и многие другие, тоже сбылось. Еще она сказала Бриджет, что, если на трон вступает король-нечестивец вроде Болингброка, прочие обязаны поддерживать власть до той поры, пока корону вновь не получит истинный помазанник Божий. Кто эти "прочие", она не уточнила.
- Все, что я ни делала, делалось ради святой Матери-Церкви, - продолжала Клэрис. - Если правители замарали себя перед лицом Господа, значит, королевой должна стать Мария. Мы убедим народ, и он пойдет за нами.
Спустя четыре месяца после их беседы в Тауэре несчастного Ричарда уморили голодом в замке Понтефракт.
Между беседой в Тауэре и коронацией в Вестминстерском аббатстве прошло всего несколько дней, но по городу полетели слухи о многочисленных арестах и заточениях в тюрьмы. Уильяма Эксмью схватили и отправили в изгнание, взяв с него зарок не возвращаться в Англию никогда. Мрачная церемония проходила возле Креста св. Павла: Эксмью стоял босой, в длинной белой рубахе до пят, сжимая в руке большое деревянное распятие. В толпе зевак за происходящим наблюдали Роджер из Уэйра, судебный посыльный Бого и молодой законник Мартин. Со всех сторон слышались издевательские выкрики. Епископский суд предписал Эксмью идти босиком до Дувра, держа перед собою распятие.
Поодаль от Креста среди прочих вельмож стояли сэр Джеффри де Кали и епископ Лондонский. Уильям Эксмью мельком взглянул на них, затем едва заметно кивнул рыцарю. Этого было достаточно. Мир не знал и никогда не узнает про общество "Доминус". Эксмью исполнил свое предназначение. Тут огласили приговор: "Ты, Уильям Эксмью, не смеешь сойти с главной дороги и более одной ночи провести в одном и том же месте. Твой путь лежит в Дувр; там ты обязан пребывать на берегу. Каждый день ты должен заходить в море по колено, покуда не найдется судно, готовое увезти тебя с нашей земли. Прежде чем ступить на палубу, ты обязан возгласить: "Слушайте! Слушайте! Слушайте! В наказание за мерзкое святотатство, мною совершенное, я, Уильям Эксмью, покидаю землю Англии, чтобы более не возвращаться никогда, разве только с высочайшего дозволения английских королей или их наследников, и да поможет мне Бог и все святые".
Все было исполнено в точности. Правда, когда Уильям Эксмью прибыл во Францию, его тайком отвезли в небольшой замок близ Авиньона, где он и доживал свою жизнь под оком бдительной стражи.
В тот самый день, когда Эксмью покинул Лондон, сэр Майлз Вавасур отправился в паломничество, и это совпадение немало удивило горожан. Вдобавок, по Лондону поползли слухи о тайном сборище еретиков, которое было-де обнаружено и разогнано. Они будто бы называли себя "новыми людьми", но больше о них никто ничего не знал.
Сестра Бриджет докладывала Клэрис об этих удивительных событиях, поскольку та, как правило, не выходила из своей кельи в обители Девы Марии. Бриджет спала в изножье ее кровати и молилась вместе с Клэрис. Она безраздельно доверяла кларкенвельской монахине и ни разу даже на миг не усомнилась в святости ее намерений. Но если Клэрис уходила из обители одна, Бриджет теряла покой. Монахиня бывала в отлучке по четыре-пять часов, а возвратившись, ни единым словом не объясняла своего долгого отсутствия. Когда по воле Лондонского епископа она попала в заточение, Бриджет, естественно, опасалась за ее жизнь, но спустя три дня Клэрис вышла на волю, судя по всему, целой и невредимой. Казалось даже, что пережитое потрясение придало ей новых сил - по ее собственным словам, пребывание в темнице несет в себе большое духовное утешение. К тому же ее известность достигла в Лондоне такого размаха, что любые попытки упрятать кларкенвельскую монахиню в каталажку или заткнуть ей рот немедленно вызвали бы бурное недовольство горожан.
Настоятельница Агнес де Мордант оставила попытки приструнить или наказать строптивицу.
- Смотри за своей соседкой в оба, - наставляла она свою помощницу Бриджет, - чтобы она не сбилась на путь соблазна и греха. Случается, неумеренные похвалы околдовывают и портят людей. Вроде злонамеренной ворожбы, поняла, Бриджет? Молю Бога, чтобы сестра Клэрис не прельстилась переменчивой славой.
- Не прельстится, госпожа настоятельница, я уверена.
- Один час холода способен уничтожить плоды семи жарких лет. Колесо судьбы может резко повернуться. То, что еще вчера было цело, внезапно разобьется.
- Я передам ей ваши слова, госпожа настоятельница.
Вероятно, под впечатлением разговора с Бриджет сестра Клэрис решила испросить у преподобной Агнес разрешения присутствовать на коронации Генри Болингброка. Хотя такая же просьба поступила в обитель от высшего священства Вестминстерского аббатства, Клэрис согласилась прийти туда незаметно и наблюдать церемонию с верхней галереи.
- Вот, корона уже у него на голове, Бриджет, - говорила она, не отрываясь от глазка. - В руках - держава и скипетр. Для человека, чья душа обречена на вечные муки, он поразительно спокоен.
Мощные звуки торжественного хорала Illa inventus захлестнули обеих монахинь.