"Вы за мной посылали, - сказал он, - не угодно ли вам объяснить, что вам нужно, у меня не так много времени". - "А! Виноват, - спокойно проговорил мистер Пинчон. - Я не намерен был отнимать у тебя время без вознаграждения. Тебя зовут, я думаю, Моул - Томас или Мэтью Моул. Ты сын или внук мастера, который строил этот дом?" - "Мэтью Моул, - ответил плотник. - Сын того, кто построил этот дом, - внук настоящего владельца земли". - "Я знаю о тяжбе, на которую ты намекаешь, - заметил мистер Пинчон с невозмутимым равнодушием. - Я очень хорошо знаю, что мой дед был вынужден прибегнуть к помощи закона для того, чтобы удержать право на землю, на которой построено это здание. Не будем возобновлять столь давний спор. Дело это было решено в свое время - решено справедливо, разумеется, и во всяком случае необратимо. Но, хотя это довольно странно, есть тут одно обстоятельство, о котором я и хочу с тобой поговорить. Твоя досада, Моул, - правомерна она или нет - может иметь влияние на мои дела. Ты, я думаю, слышал, что род Пинчонов до сих пор пытается доказать свое, еще непризнанное, право на обширные земли на востоке?" - "Часто слышал, - ответил Моул, и при этом, говорят, на его лице мелькнула улыбка. - Часто слышал от отца". - "Это право, - продолжал мистер Пинчон, помолчав с минуту, как будто размышляя, что могла означать улыбка плотника, - это право было уже почти признано перед смертью моего дедушки. Люди, знакомые с ним близко, знали, что полковник Пинчон был человеком практичным и не обольщал себя безосновательными надеждами; он не стал бы браться за осуществление плана, который невозможно было бы исполнить. Поэтому надо полагать, что у него были основания, не известные его наследникам, добиваться с такой уверенностью успеха в своем притязании на восточные земли. Словом, я уверен - и мои советники-юристы соглашаются с моим мнением, подтверждаемым в некоторой степени и нашими фамильными преданиями, - я уверен, что мой дед владел каким-то актом, необходимым для решения дела, но этот акт исчез". - "Весьма вероятно, - сказал Мэтью Моул, и опять, говорят, на лице его мелькнула мрачная улыбка. - Но что общего имеет простой плотник с великими делами дома Пинчонов?" - "Может быть, и ничего, - ответил мистер Пинчон. - А может быть, и много общего!"
Тут они долго толковали между собой о предмете, интересовавшем владельца Дома с семью шпилями. Народное предание уверяет (хотя мистер Пинчон с некоторым затруднением говорил об этих, по-видимому, столь нелепых рассказах), что будто бы между родом Моула и этими обширными, недоступными еще для Пинчонов восточными землями существовала какая-то взаимосвязь. Говорили, что старый колдун, несмотря на то, что был повешен, в борьбе своей с полковником Пинчоном взял над ним верх, потому как взамен одного или двух акров земли захватил в свои руки право на восточные земли. Одна очень старая женщина, умершая недавно, часто во время вечерних посиделок употребляла метафорическое выражение, что, дескать, обширные территории земель Пинчонов похоронены в могиле Моула, хотя эта могила занимала всего лишь маленький уголок между двух скал, у вершины Висельного холма. Кроме того, когда юристы разыскивали потерянный документ, в народе начали толковать, что этот документ найдут только в руке погребенного колдуна. Этой нелепости проницательные юристы придали такую важность (впрочем, мистер Пинчон не сообщил об этом плотнику), что решились раскопать потихоньку могилу старого Моула, но ничего не было обнаружено, увидели только, что правой руки у скелета вовсе нет.
Однако же в народе ходили толки - впрочем, сомнительные и неопределенные - об участии в пропаже документа сына колдуна Моула, отца молодого плотника. Сам мистер Пинчон мог подтвердить их отчасти. Он был в то время еще ребенком, однако помнил, или ему казалось, что он помнит, как отец Мэтью Моула, в день смерти полковника, что-то чинил в той самой комнате, где он теперь разговаривал с плотником. Пинчон даже ясно припоминал, что некоторые бумаги, принадлежавшие полковнику, были разбросаны в то время по столу.
Мэтью Моул понял высказанное мистером Пинчоном подозрение. "Отец мой, - сказал он, но все с той же загадочной мрачной улыбкой на лице, - был человеком честным! Он не унес бы ни одной из этих бумаг, если бы и мог этим вернуть себе потерянные права!" - "Я не стану с тобой спорить, - заметил воспитанный за границей мистер Пинчон с надменным спокойствием. - Но джентльмен, желая иметь дело с человеком твоего звания и образованности, должен наперед понимать, стоит ли цель средств. В настоящем случае она того стоит".
С этими словами он стал предлагать плотнику значительные суммы денег, если тот соблаговолит дать ему какие-нибудь объяснения, которые помогут отыскать документ о восточных землях. Мэтью Моул долго, говорят, слушал равнодушно эти предложения, но наконец как-то странно засмеялся и спросил, согласится ли мистер Пинчон отдать ему за этот столь важный документ землю, принадлежавшую старому колдуну, вместе со стоявшим на ней теперь Домом с семью шпилями.
Здесь предание, которого я придерживаюсь в своем рассказе, говорит о весьма странном поведении портрета полковника Пинчона. Портрет этот, по общему мнению, был так тесно связан с судьбой дома и таким магическим образом прикреплен к стене, что если бы его сняли, то в ту же самую минуту все здание рухнуло бы и превратилось в кучу пыльных развалин. В течение всего предшествовавшего разговора между мистером Пинчоном и плотником портрет хмурился, сжимал кулаки и подавал другие подобные знаки чрезвычайного раздражения, не обращая на себя внимания ни одного из собеседников. Наконец, при дерзком предложении Мэтью Моула уступить ему Дом с семью шпилями, он якобы потерял всякое терпение и выразил явную готовность выскочить из рамы.
"Отдать дом! - воскликнул мистер Пинчон, в изумлении от такого предложения. - Если бы я это сделал, то мой дед не лежал бы спокойно в своем гробу!" - "Да он и без того не лежит, если правду толкуют в народе, - спокойно заметил плотник. - Но это дело касается больше его внука, чем Мэтью Моула. Других условий у меня нет".
Хотя мистер Пинчон находил сперва невозможным согласиться на предложение Моула, однако, подумав с минуту, согласился с тем, что его стоит по крайней мере рассмотреть. Сам он не питал особенной привязанности к дому, и проведенное здесь детство не было для него сопряжено с приятными воспоминаниями. Напротив, по истечении тридцати семи лет присутствие его покойного деда все еще как будто омрачало стены дома, как в то утро, когда он, будучи мальчиком, с ужасом увидел мертвого старика, сидевшего в кресле с нахмуренным лицом. Сверх того, долгое пребывание мистера Пинчона в иностранных государствах, знакомство со многими наследственными замками и палатами в Англии и с мраморными итальянскими дворцами заставили его с пренебрежением относиться к Дому с семью шпилями. Этот дом совершенно не соответствовал образу жизни, какой должен был вести мистер Пинчон, особенно после того, как он получит права на новые земли. Его управитель еще мог снизойти до того, чтобы здесь поселиться, но ни в коем случае не сам владелец огромного имения. Он намерен был в случае успеха вернуться в Англию; по правде сказать, он вообще не решился бы жить в Доме с семью шпилями, если бы его собственное состояние и состояние его покойной жены не начали истощаться. Удайся тяжба о восточных землях, доведенная некогда почти до окончательной победы, тогда владения мистера Пинчона сравнялись бы с каким-нибудь графством и дали бы ему право ходатайствовать об этом титуле. Лорд Пинчон! Или граф Вальдо!
Словом, когда мистер Пинчон обдумал это дело, условия плотника показались ему такими скромными, что он едва мог удержаться от смеха. Ему стало даже стыдно при мысли о столь умеренной награде за огромную услугу, которую ему брались оказать. "Хорошо, я согласен на твое предложение, Моул, - сказал он. - Достань мне документ, который поможет мне выиграть тяжбу, и Дом с семью шпилями - твой!"
Согласно преданию, юристом был составлен формальный контракт между мистером Пинчоном и внуком колдуна, который они подписали в присутствии свидетелей. Другие говорят, что Мэтью Моул удовольствовался частным письменным обязательством, в котором мистер Пинчон ручался своей честью исполнить заключенную между ними договоренность. После этого хозяин дома велел подать вина и выпил по рюмке со своим гостем в подтверждение сделки.
Во время всего их разговора портрет старого пуританина продолжал обнаруживать признаки неудовольствия, но собеседники этого не замечали; только когда мистер Пинчон ставил на стол пустую рюмку, ему показалось, что его нарисованный дед нахмурился.
"Этот херес для меня слишком крепок, он всегда действует на мою голову, - сказал Пинчон, посмотрев с некоторым удивлением на картину. - Когда вернусь в Европу, ограничусь самыми нежными итальянскими и французскими винами, лучшие из них не терпят перевозки". - "Да, тогда вы сможете пить какое угодно вино и где вам вздумается, - ответил плотник, как будто он был советником в честолюбивых планах мистера Пинчона. - Но, во-первых, сэр, если вы желаете получить известия об этом потерянном документе, то я должен просить у вас позволения поговорить немножко с вашей прелестной дочерью Элис". - "Ты с ума сошел, Моул! - вскрикнул мистер Пинчон надменно, и теперь уже гнев примешивался к его гордости. - Что общего может иметь моя дочь с таким делом?"
Действительно, эта новая просьба плотника поразила владельца семи шпилей даже сильнее, нежели спокойное предложение уступить ему дом. Несмотря на это, Мэтью Моул упорно настаивал, чтобы к нему привели молодую леди, и даже дал понять ее отцу таинственным намеком, что получить верные сведения о документе можно только посредством такого чистого ума, каким обладала прелестная Элис. Не станем распространяться о всевозможных переживаниях и сомнениях мистера Пинчона. Скажем только, что он наконец велел просить к себе дочь. Он знал, что она находится в своей комнате и занята делом, которое не могло быть тотчас отложено в сторону, потому что в ту самую минуту, когда было произнесено имя Элис, отец ее и плотник услышали печальную и сладостную музыку клавикордов и нежный голос девушки. Но Элис Пинчон явилась к нему немедленно.
Говорят, что великолепный портрет этой молодой леди, написанный одним венецианским художником и оставленный ее отцом в Англии, достался нынешнему герцогу Девонширскому и теперь хранится в Честворте. Если когда-либо и была рождена леди, выделявшаяся из толпы обыкновенных людей какой-то холодной величавостью, так это Элис Пинчон. Но в ней было столь же много женственности и нежности. Благодаря этим достоинствам человек великодушный простил бы девушке всю ее гордость; мало того, он, вероятно, лег бы на ее пути и позволил бы легкой ножке Элис наступить на его сердце, а за это самопожертвование он пожелал бы от нее, быть может, только простого признания, что он создан из тех же самых стихий, как и она.
Когда Элис вошла в комнату, ее взгляд упал прежде всего на плотника, который стоял посреди комнаты. На лице девушки отразилось удивление при виде той силы и энергии, которыми отличалась наружность Моула. Но плотник не смог простить ей этого изумленного взгляда, хотя много нашлось бы людей, которые всю жизнь хранили бы о нем сладкое воспоминание. Видно сам нечистый спутал мысли Мэтью Моула.
"Что она смотрит на меня, как будто я какое-нибудь дикое растение? - подумал он, стиснув зубы. - О, она узнает, что у меня есть душа, и горе ей, если моя душа окажется сильнее ее собственной!"
"Отец, вы присылали за мной, - сказала Элис голосом сладким, как звуки клавикордов. - Но если вы чем-нибудь заняты с этим молодым человеком, то позвольте мне удалиться. Вы знаете, что я не люблю эту комнату". - "Подождите, пожалуйста, минутку, молодая леди, - обратился к ней Мэтью Моул. - Я окончил дело с вашим отцом, теперь я должен поговорить с вами". Элис посмотрела на своего отца с вопросительным удивлением.
"Да, Элис, - начал мистер Пинчон не без некоторого смущения. - Этот молодой человек - его зовут Мэтью Моулом - говорит, насколько я его понимаю, что он может с твоей помощью найти известную бумагу, которая была потеряна задолго до твоего рождения. Важность этого документа заставляет меня не пренебрегать никаким возможным - кроме невероятных - средством отыскать его. Поэтому ты меня обяжешь, милая моя Элис, если согласишься ответить на все вопросы этого человека. Так как я остаюсь с тобой в комнате, то ты не подвергнешься никакой грубости с его стороны, и по твоему желанию следствие - или как бы мы ни назвали этот разговор - будет тотчас же прекращено".
"Мисс Элис Пинчон, - заметил Мэтью Моул с величайшим почтением, но с полускрытым сарказмом во взгляде и в голосе, - без сомнения, будет чувствовать себя вне опасности в присутствии своего отца и под его покровительством". - "Разумеется, мне нечего опасаться, когда я подле моего отца, - произнесла Элис с достоинством. - Я вообще не понимаю, как может леди, верная самой себе, чувствовать страх в каких бы то ни было обстоятельствах".
Бедная Элис! Какое несчастное побуждение заставило тебя бросить этот вызов силе, которую ты не в состоянии была постигнуть?
"В таком случае, - сказал Мэтью Моул, подавая ей кресло, причем довольно грациозно для ремесленника, - сделайте одолжение, сядьте и смотрите мне прямо в глаза".
Элис на это согласилась. Она была очень горда. Не говоря уже обо всех преимуществах ее звания, прелестная девушка сознавала в себе силу (состоявшую в красоте и непорочности), которая должна была сделать ее непроницаемой, если только она не изменит самой себе. Она, может быть, знала инстинктивно, что нечто злое стремится подобраться к ее душе, и не уклонялась от борьбы с ним.
Между тем ее отец отвернулся и, казалось, был погружен в созерцание пейзажа Клод-Лоррена. Но на самом деле картина занимала его так же мало в эту минуту, как и почерневшая стена, на которой она висела. Ум его был наполнен множеством странных рассказов, которые он слышал в детстве и которые приписывали этим Моулам таинственные дарования. Долгое пребывание мистера Пинчона в чужих краях и общение с умными и модными светскими людьми отчасти изгладили из его памяти грубые пуританские суеверия, от которых не мог быть свободен ни один человек, рожденный в Новой Англии в тот ранний период ее существования. Но, с другой стороны, разве не все пуританское общество считало, что дед Моула был колдуном? Разве не была доказана его виновность? Разве колдун не был казнен за нее? Разве он не завещал ненависти к Пинчонам своему единственному внуку?
Повернувшись вполоборота, мистер Пинчон увидел фигуру Моула в зеркале. Плотник, стоя в нескольких шагах от Эллис и подняв руки, делал такой жест, как будто направлял на девушку какую-то огромную и невидимую тяжесть.
"Остановись, Моул! - воскликнул мистер Пинчон, подойдя к нему. - Я запрещаю тебе продолжать!" - "Пожалуйста, отец, не мешайте молодому человеку, - сказала Элис, не меняя своего положения. - Его действия, уверяю вас, совершенно безвредны".
Мистер Пинчон опять обратил глаза к Клод-Лоррену. Его дочь сама изъявляла желание подвергнуться таинственному опыту, поэтому он не стал ее неволить. И не ради нее ли в первую очередь он желает успеха в своем предприятии? Если только отыщется потерянный документ, то прелестная Элис Пинчон с прекрасным приданым, которое он ей назначит, может выйти за английского герцога или за германского владетельного князя, а не за какого-нибудь новоанглийского юриста. Эта мысль заставила честолюбивого отца согласиться в душе, что если даже волшебная сила необходима для исполнения этого дела, то пускай себе Моул вызывает ее. Чистота Элис будет ее защитой.
В то время, когда ум его был полон подобных размышлений, он услышал сдавленное восклицание дочери. Оно казалось таким слабым и неясным, что понять его было невозможно. И все же это был зов на помощь! Мистер Пинчон в этом не сомневался, но при всем том на сей раз отец не обернулся к дочери. После некоторой паузы Моул первым нарушил молчание.
"Посмотрите на свою дочь!" - сказал он.
Мистер Пинчон бросился к ним. Плотник стоял выпрямившись напротив кресла Элис и указывал пальцем на девушку. Элис сидела с закрытыми глазами, будто спала.
"Говорите с ней!" - сказал плотник. "Элис! Дочь моя! - воскликнул мистер Пинчон. - О, моя Элис!" Она не двигалась.
"Громче!" - сказал Моул с усмешкой. "Элис! Проснись! - вскрикнул отец. - Мне страшно видеть тебя в таком состоянии. Проснись!" Он говорил громко, с ужасом в голосе, говорил над этим нежным ухом, которое всегда было так чувствительно ко всякой дисгармонии. Но она не слышала его крика. Невозможно описать, как сжалось сердце мистера Пинчона, когда он понял это.
"Прикоснитесь лучше к ней! - сказал Моул. - Потрясите ее, да хорошенько. Мои руки слишком огрубели от обращения с топором, пилой и рубанком, иначе я помог бы вам".
Мистер Пинчон взял девушку за руку и крепко сжал ее. Он поцеловал ее, с таким сердечным жаром, что ему казалось невозможным, чтобы она не почувствовала этого поцелуя. Потом, будто досадуя на ее бесчувственность, он потряс ее тело с такой силой, что через минуту боялся вспомнить об этом. Он отнял руки, и Элис, тело которой при всей своей гибкости было бесчувственно, приняла опять то же положение, какое сохраняла до попыток отца разбудить ее. В это время Моул отошел немного в сторону, и лицо девушки повернулось к нему - слегка, правда, но так, как будто сон ее зависел от его власти.
Ужасно было видеть, как мистер Пинчон, столь приличный, осторожный и величавый джентльмен, забыл свое достоинство, как его расшитый золотом камзол сверкал в блеске огня от раздражения, ужаса и горя, терзавших прикрытое им сердце.
"Негодяй! - закричал мистер Пинчон, грозя Моулу кулаком. - Ты вместе с дьяволом отнял у меня мою дочь! Отдай мне ее, отродье колдуна, или тебя потащат на Висельный холм, как и твоего деда!" - "Потише, мистер Пинчон, - сказал плотник спокойно. - Потише. Разве я виноват, что вы согласились позвать сюда дочь за одну только надежду добыть лист пожелтевшего пергамента? Позвольте же мне теперь испытать, так ли она будет покорна мне, как вам".
Он обратился к Элис, и девушка ответила ему тихим, кротким голосом, склонив к нему голову, как пламя факела, указывающее направление ветра. Он поманил ее рукой, и Элис, встав с кресла, без всякой нерешимости, как бы стремясь к неизбежному центру тяготения, подошла к нему. Он отмахнулся от нее, и Элис, отступив, упала в свое кресло.
"Дело сделано, - сказал Мэтью Моул. - Узнать мы ничего не можем".