- Да, - справляясь с первым, потусторонним каким-то ужасом, отозвался рыцарь, изо всех щурясь в темноту. Силясь разглядеть.
Человек был, кажется, довольно высок, но сутул, в некрашеной длинной дерюге, накинутой на плечи. В руке, воздетой на уровень головы, он держал закрытый стеклянный фонарик, и мягкое пламя делало его лицо совсем белым, таким, что черты не разглядеть.
- Немудрено, что заблудился… Здесь места глухие, да ты еще и с дороги сошел. Ну ладно, коли не побрезгуешь, пошли, тут неподалеку моя келья.
Келья, с безумным облегчением подумал Кретьен, келья. А я так устал. Это отшельник, Господи, какой же я дурень - конечно же, это отшельник. Мне же говорили, что отшельников в мэйнских лесах - как рыб в озере… Какой позор, он, кажется, слышал мои вопли. "Поговори со мной", ох, стыдно-то как… Даже более того - похоже, именно своими воплями я его и разбудил. Ни один уважающий себя отшельник не будет в такой дождь просто так прогуливаться.
- Спасибо… отец, - радуясь, что в темноте не видно, как он покраснел, ответствовал Кретьен, чувствуя себя совершенно разбитым. Более всего хотелось лечь где-нибудь, где сухо, свернуться в клубок - и спать. - Конечно же, не побрезгую… (Я вам заплачу, хотел прибавить его грешный язык, но в последний момент Кретьен одумался и промолчал.)
- Лучше бы тебе спешиться, - заметил отшельник в дерюжном плаще, опуская руку с фонарем. - Коня можно вести в поводу. А то ветви здесь низко, еще ушибет…
Устыдившись, Кретьен соскочил с седла. Хотел легко соскользнуть на землю - и в итоге шлепнулся, как мокрый мешок. Намотал на руку скрипящие поводья.
Отшельник, ожидая, когда он будет готов, стоял неподвижно, фонарик чуть покачивался в его руке. Лицо, полускрытое длинным неряшливым капюшоном, теперь было освещено снизу - и вблизи показалось Кретьену смутно знакомым. Да он совсем молодой, подумал он вскользь, с отстраненным удивлением - он, кажется, ровесник мне…
Но отшельник не дал долго себя рассматривать. Без лишних слов он развернулся и уверенно зашагал через чащу, раздвигая ветви свободной рукой. Кретьен двинулся за ним, за покачивающимся кругом света от фонаря, плывущим по земле. И Морель, мотнув вверх-вниз большою головой, тоже пошел.
- Отец… (Странно называть его отцом, когда он так молод, шевельнулась запоздалая мысль. Но как же еще? Не братом же…) - Отец, скажите… Это я разбудил вас своими криками? Если так, то прошу меня простить…
- Я пошел на зовущий голос, воистину, - он говорил, не оборачиваясь, и шаг его был скор и тверд - как у… рыцаря. - Я пришел на твой голос, добрый путник, но ты не разбудил меня. Я молился.
- А… Хорошо, коли так.
- Да, я служил свою бедную мессу в честь великого праздника. Ты знаешь, какой сегодня праздник, Кретьен?..
Кретьена прошиб холодный пот. Он замер как вкопанный, так что идущий в поводу конь едва не сбил его с ног.
- Откуда вы… Почему вы меня так назвали?..
На этот раз отшельник обернулся, остро глянул через плечо. Глаза его из-под капюшона блеснули, темные, в каждом отражалось пламя светильника.
- А кого еще, кроме христианина, мог бы я встретить в своем лесу, говорящего на этом языке, франк?..
(Господи, какой я идиот. Так привык к своему имени, что почти забыл, что оно означает.)
- Д-да… Простите, отец. Я… очень устал.
- Что же, скоро мы дойдем, - голос отшельника казался почему-то безумно знакомым, как бывает во сне. Дождь мягко шуршал по листьям, стекал по мокрым длинным волосам. - Конец пути уже близок.
- Я… рад. Спасибо.
- Так ты знаешь, какой сегодня праздник, христианин?
- Нет, отец. Я… потерял счет дням, находясь в этом странствии.
- Сегодня день Успения Богородицы.
…Ноги у Кретьена слегка подкосились, он ухватился за ствол ближайшего дерева. Кора была мокрой и - по ощущению - грязной. Кретьена мутило от стыда. Он что-то пробормотал.
Молодой отшельник развернулся, посветил ему в лицо своим фонарем. Поэт моргнул пару раз, отводя глаза от света.
- Что с тобою?.. Ты плачешь?..
Если бы Кретьену не было так тяжко, он узнал бы уже тогда. Но он только ответил, отводя глаза, в которых плавали зеленые пятнышки:
- Нет, это просто дождь.
- Что с тобою?..
- Я совершил непоправимый грех, отец. Я не исполнил свою епитимию.
- Какова твоя епитимья?
- В день Успения посетить собор. Епитимья за… гордыню и греховные помыслы.
- Это не непоправимый грех, - голос отшельника был совершенно спокоен, белая, удивительно белая рука его потянулась и тронула Кретьена за плечо. - День еще не окончен. Идем, христианин, я отведу тебя в церковь.
2
- …Входи, христианин. И веди своего коня. Пока еще можно.
Кретьен ступил на порог. И не говори, что никогда не слышал о таком. Развалины давней церкви - еще не стремящейся вверх, а по-древнему низкой. Частый приют для отшельников. Они строят свои кельи в боковых приделах, используя остатки каменных стен, некогда обрушенных - войною или страшной бурей, - а в алтаре служат мессы, когда к ним приходят верные.
Эта церковь была из серого местного камня, невысокая, длинная. В дальнем конце - алтарь. Сбоку галерея отгорожена стеной, сплетенной из веток.
Отшельник безмолвно принял у Кретьена поводья Мореля, увел коня куда-то вбок. Копыта громко простучали по мокрому камню. Крыша местами обвалилась, и дождь лил прямо на потрескавшиеся плиты пола, омывал обломок круглой колонны, указующий в темные небеса… Но над алтарем часть полукруглого свода уцелела, и там горел свет. Кретьен преклонил колено и перекрестился, а потом пошел на этот огонь. С волос его и с плаща стекала вода и капала на пол. Вот, Господи, вот, Дева Мария, Матерь Христова, я пришел, как обещал. Простите меня, отпустите грехи вольные и невольные. Я не хочу их, нет, я хочу быть Твоим.
Горели не свечи - откуда свечи у отшельника - нет, какое-то масло в глиняных плошках. Алтарь застлан белым покровом, над ним - самодельное грубоватое распятие, а вот дарохранительницы нет. Амвон пуст, на нем лежат только сухие листья. Их вообще много здесь - нанесло, видно, ветром через пролом в стене, и они то и дело тихо шуршат, перелетают по плитам под дыханием сквозняков.
…Церковь внезапно показалась Кретьену очень большой. И света в ней будто больше, чем могут дать два жалких огонечка. Я здесь был, я уже был здесь раньше, подумал Кретьен отчаянно, изо всех сил стараясь вспомнить - и тут сзади ему на плечо легла рука.
Отшельник стоял у него за спиной, строгий и спокойный, очень прямой. Плащ его тоже был мокрым - потемнел от воды, длинный, очень ветхий, весь в заплатах. Глаза под капюшоном казались совсем темными.
- Эта церковь… - голос его гулко отозвался в камне, а ветер гудел за стеной, - она очень древняя. Говорят, во всей Бретани нет старее ее. Говорят, она старше старейшего из франкских королей.
- Отец… - (я не могу его так называть, ему же всего лет тридцать с небольшим. Я хочу называть его иначе) - знаете ли вы, какому святому она посвящена?..
- Святому Алану. По-вашему - АлИну.
(О, Боже мой… Оно все уплотняется. Что бы это ни было, оно совсем стягивается вокруг меня.)
- А кто… - голос Кретьена звучал как-то со стороны, словно исходил не из его собственных уст. - Кто таков этот святой?..
- Король Алан, родич Иосифа Аримафейца, был первым Королем Грааля.
- Королем… чего?
Он уже не говорил - шептал. И тем громче прозвучал стальной, высокий голос отшельника, который, поднимая светильник на уровень лица, движением головы и плеч откинул капюшон.
- Грааля, христианин. Того, чему ты служишь. Неужели, fratre, ты до сих пор не узнал?..
Молодое, длинное, строгое, удивительно безмятежное лицо. Волосы - сплошная светящаяся седина. Очерк губ - как у человека, имеющего власть говорить.
- Теперь… Узнал.
- …Ты готов, fratre? Ты долго шел, но всему есть пределы.
- Готов - к чему?..
- Войти в Круг. Стать одним из нас.
- Одним из… вас?
- Прийти, куда шел. На всякий вопрос есть ответ, всякой жажде, что от Господа, есть утоление. Смысл пути - в том, чтобы разбиться о цель. Готов ли ты?..
…Он долго смотрел в глаза рыцарю, облаченному в белое. Совсем белое, только на груди - алый крест. А рыцарь смотрел на него, и глаза его были не черными, нет - карими, окруженными темными ресницами, и Ален внезапно увидел его таким, каким тот был в детстве. Потому что некогда он был ребенком, как и всякий человек - нет, он не бессмертен, просто жил очень долго, и у него есть имя, и он Кретьену брат. Человек той же породы, птица того же оперенья, которая зовет в стаю того, кто считал всю жизнь, что его порода вымерла столетья назад. Или просто - не жила никогда.
- Готов ли ты? Мы… ждем тебя. Ты увидишь… то, чего искал. Хочешь ли ты?
И огромная церковь древней, артуровской еще Малой Бретани, живая бьющимся в ней сердцем малого огня, покачнулась в его глазах. Огонь, свет, Господи Боже мой, жар. Тепло.
- Да… Я хочу.
Лицо рыцаря преобразилось - так осветила его улыбка. Он повел рукой, державшей фонарь - и широкий жест его указывал на пролом в серой каменной стене, в ночь.
- Тогда иди, fratre.
И Ален пошел.
…Дождь кончился, и река шумела, быстро неся ледяные темные воды. Но Кретьен не смотрел более на реку, он смотрел за нее. На Город, на зубцы белых сияющих стен, на главную башню, вздымавшуюся в небеса в мощи и славе, как хор поющих голосов. Кретьен, кажется, даже услышал этот хорал - мужские голоса, чистые и сильные, и торжество и сила и слава их песни наполнила его жилы жаром огня. Бьющийся в ветре высоты белый стяг - теперь Кретьен знал, что на нем за герб. Он быстро совлек с себя одежду, дрожа не то от холода снаружи, не то от жара изнутри, и (вода, очисти меня… Вода, омой мои грехи… Вода, очисти меня навсегда) шагнул.
- Кто ты?..
Ноги его - по колено - леденил стремительный, сбивающий с ног поток. Ален поднял голову, взглянул на того, кто стоял неподвижным стражем на берегу реки. Теперь он знал, как ему ответить.
- Я - христианин.
- Чего ты здесь ищешь?..
- Святого Грааля.
- Где твои спутники?..
- У меня их нет.
- Тогда иди сюда.
Он сделал еще один шаг, вода поднялась выше колен. Едва удержался, чтобы не упасть. Плыть будет безумно трудно. Кретьен еще раз взглянул на Замок - за ним подымалась узкая, едва светлеющая полоса. Это восток. Там занимается рассвет.
Ален поднял руку и перекрестился, прежде чем погрузиться в черную воду единым броском, как учил отец - если сразу, то не страшно - и закрыл глаза.
И увидел его.
Этьен обернулся через плечо в звенящей какой-то, серебристой пустоте, и свет солнца чуть золотил его русые волосы. Худое лицо, светлые, серые, печальные глаза. Черная одежда - слишком жаркая для такого прекрасного дня. Острые плечи.
"А потом ты вернешься и найдешь меня. И скажешь, что ты видел, нашел ли ты реку, есть ли через нее мост для нас. Тогда я увижу, что твой путь - он истинный. И тогда я попробую тоже пройти им. Ты покажешь мне путь до Реки. Я буду ждать. Я… (клянусь)."
- Да, Этьен.
…Вода с ревом билась о его колени, которые от холода уже почти потеряли чувствительность. Он открыл глаза - в них стояло отражение трех башен. Черная и две белые. И развернутый небесными ветрами светлый стяг.
- Не медли, - в голосе с того берега прозвучала - или это ему показалось - легкая тревога. - Твои силы на исходе, и скоро рассвет.
- Я знаю, монсеньор, - собственный голос показался Кретьену хриплым, неблагозвучным, как кваканье лягушки. - Я не могу войти в воду… пока.
- Почему, христианин?
- Потому что я солгал тебе.
- Солгал?
- Да, монсеньор. Я солгал, что у меня нет спутников. У меня есть спутник. И я должен вернуться за ним. Я… обещал.
- Что же, - нет, это не сталь прозвучала в прекрасном голосе - нет, волненье и беда. - Ты волен сделать так. Но неизвестно, дойдешь ли ты до Реки еще раз. Переходят ее только единожды, и мало кто дважды вставал на ее берегу… А ты желаешь сделать это в третий раз, христианин.
- Монсеньор… - ноги Кретьена совсем онемели, он их уже не чувствовал. - Более всего я хотел бы оказаться на том берегу, где ты. Но я не могу. Не могу сделать это в одиночку.
("Через год, через десять, ты меня найдешь. Тогда я увижу, что твой путь - он истинный. И тогда я попробую тоже пройти им. Я… (клянусь)".)
- Христианин, - голос рыцаря был звонок и уже почти бесстрастен. Как ледяная речная вода. - Я предупредил тебя.
- Воистину, так, - прошептал Кретьен, опуская голову, и черные, с сильной проседью, не просохшие после дождя пряди скользнули по его нагой спине. - Так, и да поможет мне Господь.
Когда же он вскинул лицо, чтобы посмотреть еще раз на тот берег - рыцаря уже не было. Только белый замок, за которым, на самом краю земли, на крайнем востоке, бледнела рассветная полоса. Кретьен развернулся и вышел из воды, поднял штаны, натянул их на одеревеневшие ноги. Шерсть чулок слегка намокла от брызг.
Когда же, затянув шнуровку на боку и перекинув через локоть плащ, он оглянулся - не было уже ни реки, ни замка, только темный, роняющий капли, дышащий лес. А позади темнели развалины разрушенной древней церкви, и где-то в ее стенах сопел, переступая с ноги на ногу, всеми покинутый и порядком усталый Морель.
…Они с конем переночевали в развалинах - свод здесь сохранился, правда, не везде. Попросив у Дома Господня прощения, Кретьен даже развел на каменном полу маленький костерок, тем более что в боковом приделе нашлись сухие дрова - видно, он был не первым путешественником, который находил здесь приют от непогоды. Кроме того, Кретьен нашел на полу возле уцелевшего алтаря фляжку, в которой оказалось крепкое вино. Выпил половину и уснул, сгребя в одну кучу нанесенные ветром сухие листья - себе на ложе, надеясь, что поутру все же не встанет больным. Плащ высох не до конца, но сил сушить его уже не хватило - накрылся прямо влажным. Спал Кретьен крепко и видел очень яркий и на редкость подробный сон, а пробудился - от жары, и, сев на жестковатом шуршащем ложе, увидел сквозь пролом в стене, что дождя нет. По небу несутся быстрые, густые и сероватые облака, а в прорывы меж ними просверкивает ослепительное лицо Солнца. Он не знал, что за одну ночь в его волосах изрядно прибавилось седины.
Он смотрел на Солнце и вспоминал свой сон, собираясь ехать. Ему приснилось окончание "Персеваля", и Кретьен даже знал, как его переложить в стихи. Но теперь это не имело почти никакого значения.
3
- Эн Кретьен?..
Катарский епископ был и впрямь немало поражен. Он поднялся гостю навстречу, отложив тяжеленную книгу; в окна его спальни - самые большие и светлые во всем замке - лился дневной свет, ярко озарявший лицо вошедшего, но старец в черном все же прищурился, словно бы не веря своим глазам.
- Да, мессир, я. Я ищу Этьена.
На какой-то безумный миг ему показалось, что Совершенный сейчас недоуменно поднимет брови: "Этьена? Так вы же вместе уезжали…" И тот почти воплотил это жуткое видение, действительно, одна из его тонких, не тронутых сединой бровей слегка изогнулась:
- Этьена?..
(И если ты сейчас скажешь, что не знаешь, кто это такой - я тебя задушу!)
- Да, мессир, Этьена Арни, вашего… сына. Он в Ломбере?
- Нет, - глаза старого катарского священника смотрели странно, как-то недоверчиво. - Его нет здесь.
- Так где же он?! (Черт побери, едва не прибавил Кретьен, но сдержался. Ты думаешь, я отниму его у тебя? Ты думаешь, ты заполучил его навеки?)
- Сразу по возвращении, незадолго до Успения Богородицы, Этьен принял сан. Я отправил его с миссией на… север.
Кретьен привалился к стене. Вся бешеная сила, которая две недели заставляла его без передышки гнать коня на юго-восток, останавливаясь только для ночлега, - вся эта сила куда-то девалась. Он отстраненно посмотрел на Оливье и хотел спросить, но промолчал. Тот заговорил сам, выходя из-за стола, и в темных глазах его виднелось что-то вроде… вроде сочувствия.
- Этьен очень удивил меня, возвратившись так скоро, и - в одиночестве. Более того, едва спешившись во дворе, даже не отдохнув с дороги, он поспешил ко мне и умолял тотчас же дать ему консоламентум. Объяснять, что произошло с ним в дороге, сын отказался. Обряд провели в тот же день.
- А-а… Понятно.
- Эн Кретьен, - Оливье пытливо глянул своими южными глазами ему куда-то внутрь головы, - может быть, вы объясните мне, что случилось с моим сыном?.. Меж вами произошло что-то, что прибавило ему твердости, но и сделало… хрупким. Хрупким, эн Кретьен, тем, что не может согнуться, но может сломаться. На исповеди он не сказал о произошедшем ни слова - видно, не считая это грехом. Но верьте мне… я люблю Этьена не меньше вашего, и сейчас волнуюсь за него, как никогда.
Он не лжет, не лжет. Они же вообще не могут лгать, вспомнилось Кретьену, им обеты запрещают… Бедный Этьенчик. И бедный его отец, и бедные мы все.
- Мессир… Я рассказал бы вам. Но не могу. Кажется, так просто это не раскажешь. Мне просто нужно… с ним встретиться. Обязательно. Мы друг другу… обещали.
- Обещали?.. Люди нашей церкви не дают обещаний и клятв. Кроме лишь обета, который приносится во время Утешения. Странно, почему, если мой Этьен и правда обещал что-то - почему он не сказал об этом во время публичной исповеди?
(Отгадай сам - почему, старый ты простак. Потому что не раскаивался. Как же я рад, Этьен, как я рад. Я все-таки не ошибся.)
- Впрочем, неважно. Теперь никакой прежний обет не может иметь для него значения. Теперь он - священник, Совершенный.
(А вот и может, едва не вскрикнул Кретьен - но не вскрикнул. Еще как может, плохо вы, господин Оливье, знаете своего духовного сына!.. А ведь правильно он меня боится, правильно не доверяет, зачарованно подумал поэт, вглядываясь в бесстрастное, изжелта-смуглое лицо человека-дерева. Я же и в самом деле опасен для него, я - соперник их церкви. И для Этьена - куда более серьезный, чем все католичество с грозным Папой во главе!)
- Мессир Оливье… Скажите, где он сейчас. Нам нужно увидеться. (Не бойтесь же вы, хотел добавить он - но сдержался. Видно, судьба ему в этом диалоге умалчивать все свои рвущиеся наружу реплики.)
- Друг мой… Прости, я не вполне доверяю тебе. Я видел Этьена после того, как он вернулся из странствия с тобою. Таким я его видел только однажды, очень давно. Когда он еще не был моим сыном.
- Когда вы его вытащили из тюрьмы, спасли от повешения? Когда он, беззащитный и никому не нужный, сидел там по подозрению в ереси, о которой даже ничего толком не знал, и некому было за него заступиться?.. Когда вы, отважное братство юга, монахи и рыцари, явились выручать своих, и заодно под руку подвернулся и еще один, чужой?..
Глаза Оливье едва не выскочили из глазниц.
- Этьен… рассказал об этом?